Литературная критика

Ваш покорный слуга вынужден расписаться в собственной профессиональной
неполноценности. Дело в том, что проработав в газете больше десяти лет, я
так и не научился азам журналистского мастерства. Например, совсем не умею
брать интервью. Впрочем, и давать их - тоже. Потому что интервью у меня
практически ни разу не брали.

Терзаемый этим запущенным душевным комплексом, я, разумеется, ненавижу все
интервью. В особенности же - писательские. Для меня нет зрелища более
жалкого, чем писатель, отвечающий на вопросы какого-нибудь журналюги.
Тем более, что журналюги, как правило, оказываются гораздо умнее писателей.
Не забуду, как Слава Курицын однажды делал беседу с Сашей Иванченко.
Иванченко, как известно, буддист. Вот он и начал свою речь со слов о
вредоносности всех и всяческих слов и о пользе Великого Молчания.
"Правильно, - сказал Курицын. - Давай помолчим и запишем на пленку молчания
минут на сорок". В общем, обидел парня. Жалко!

Единственный тип интервью, от которого меня не ведет, не корчит, это дежурная
пара-тройка вопросов виновнику какого-нибудь громкого события. "Что вы
почувствовали, когда заметили, что у вашего самолета отвалилось крыло?"
"Скажите, это трудно - убить человека?" "Как вы думаете, имеет ли смысл
рекомендовать нашим читателям прочитать ваш новый роман?" И так далее.
Когда-то давно в "Литературной газете" на 16 полосе был напечатан один
замечательный анекдот. У знаменитой пловчихи, победившей на Олимпиаде,
спрашивают: как она сумела добиться такого поразительного результата? Дело
в том, сказала она, что накануне заплыва ей сообщили приятное известие.
В Москве у нее родился сын.

Все остальные интервью я разделяю на три вида. Донос, провокация и задушевная
беседа. Самый худший, как вы и сами понимаете, третий вид. От него несет такой
же фальшью, как от первой брачной ночи, заснятой для видюшника. Но еще хуже,
это когда все три вида соединяются.

Дмитрий Быков взял
интервью для "Собеседника" у писателя
"Эксмо" 25 пробных экземпляров своих
Войнович только что выпустил в
"Эксмо" 25 пробных экземпляров своих
мемуаров о
Солженицыне, которые, как заверяет газета, станут главным скандалом
наступающего лета. Я охотно готов в это поверить, тем более, что скандала
этого не дождусь, свалю на дачу, а там, как известно, совсем другие скандалы,
типа того: штакетник завалился, сосед гад и сволочь, зато соседка хороша и
проч., и проч., и проч., не мемуары, но живая жизнь.

К писателю Войновичу я всегда относился с ровным скепсисом. Его сагу о том,
как один плохой писатель, гэбешник и славянофил, пытался отбить у него
законную очередную государственную квартиру, но так и не отбил, я считаю
исторической справкой о справедливости великой советской власти, при которой
диссидентам позволялось одерживать маленькие социальные победы над
гэбешниками, потому что - не фиг. А вот над "Чонкиным" я не засмеялся ни
разу, мрачнел от страницы к странице и жестоко обиделся на автора за то,
что он выявил во мне отсутствие чувства юмора...

Но мемуары его прочитаю с интересом. Потому что понимаю: накопилось в
человеке. Почти полвека он накапливал в себе обиду на Солженицына, только
однажды слегка выпустив пар в "Москве-2042". Наконец - прорвало!

Вообще-то, нелюбовь к Солженицыну, доходящую особенно в русской эмигрантской
среде до какого-то священного экстаза, я считаю феноменом не столько
культурным, сколько биологическим. Кажется, никого из писателей ХХ века они
не ненавидят столь необъснимо и так сладко и самозабвенно. Помню одна
эмигрантская дамочка битый час доказывала мне, что великий писатель это
Довлатов, а Солженицын не великий писатель. Я спросил ее: могла бы она
сравнить жирафа с бегемотом и если - да, то по каким параметрам? Притом
совершенно неважно в данном случае, кто жираф и кто бегемот.

Нелюбовь к Солженицыну это феномен макрофобии, то есть неприятия всего
большого, выдающегося за привычные границы. Я не психолог, но подозреваю,
что комплекс этот зарождается в детстве. "Я не люблю Солженицына". А
вы попробуйте его просто не замечать. Не получается? Тогда попробуйте
спокойно определить свое положение относительно него. Признайте, что в
вашем положении есть свои преимущества, что в его положении есть свои опасности, своя роковая ноша. Опять не получается? Тогда, будьте любезны, обратитесь к психоаналитику, но не говорите, что ваша нелюбовь к слонам есть проблема самих слонов. Кажется, все так просто - ан нет.

Владимир Войнович в интервью максимально пытался сохранить благородство
осанки и незашоренность взгляда. "Я совсем другого поля ягода - не о масштабах
говорю, сравнивать их не наше дело, а о типе сознания". Это звучит хорошо.
Но какой-то макрофоб вынес в заголовок интервью: "Владимир Войнович:
Солженицын - другого поля ягода". Сильно подозреваю, что это сделал сам
Дмитрий Быков, вряд ли за такого опытного журналиста заголовки сочиняют
редакторы и ответсеки.

Кажется, мелочь, случайный перевертыш, но как мгновенно меняется тон!
Собственно, главным героем интервью оказался не Войнович, а Быков. Читать
его вопросы с психологической точки зрения гораздо любопытнее, чем ответы
Войновича, с которым (в плане его отношения к Солженицыну) все более или
менее ясно: да, другой тип сознания плюс старые эмигрантские обиды плюс
неистребимая ненависть либерала ко всему авторитарному, в любых видах, в
любых даже намеках...

Но Быкову-то чего неймется? Дался ему Слон!

"Владимир Николаевич, это ваша была идея - с пробными экземплярами? Вы
ожидаете скандала?" Это Быков.

Он вчера только из роддома и пока еще не знает, для чего и кем издаются
пробные экземпляры. При этом он сам зачем-то хочет скандала, но весьма
бестактно навязывает свои комплексы Войновичу. "Маленький скандальчик,
возможно, и будет..." Это - Войнович. Неплохо, спокойно, по мужски...

"А не кажется ли вам, что Солженицын - фигура в достаточной степени
отыгранная?" Это Быков. Такую ненависть испытывает, что даже кушать не
может. И опять бестактно навязывает Войновичу свои мысли. Ну сказал бы:
Солженицын фигура отыгранная, никому не интересная. Какого рожна вы, Владимир
Николаевич, написали о нем книгу да еще и ожидаете скандала? Нет, суетится.
И бесы, как говорится, трепещут.

"... не стал бы я утверждать, что Солженицын превратился в фигуру
отыгранную". Это - Войнович. Поправил.

"То есть книга - о том, как вы преодолеваете Солженицына в себе?" Это Быков.
Понятно. У кого чего болит.

"Ну во мне никогда не было Солженицына". Войнович. Опять поправил. Не забегай
ты на десять шагов вперед!

"И тем не менее идеи Солженицына как будто ближе нынешней власти, чем
соображения его оппонентов". Быков. Врет на голубом глазу. Путин не
прислушался ни к одному совету Солженицына, это понимает любой мало-мальски
въезжающий в комплекс солженицынских взглядов человек.

"Не думаю..." - отвечает Войнович.

"Однако сегодняшняя Россия снова реконструируется как империя и ничем другим
быть не может". Это - снова Быков. Скачет, как поручик Ржевский в анекдоте,
в седле, но без лошади. Зато пыль столбом. На этот раз врет с какой-то
последней оголтелостью, уже не пытаясь навязать свои мысли писателю, уже
не надеясь на отклик родной души. И правильно. "Империя - понятие широкое,
у нее много признаков. Например, наличие доминионов. Или император во главе.
Вы имеете в виду доминионы?" Маленький ликбез. Неплохо.

"Я не думаю, что во главе России может быть неавторитарная личность". Быков.
Обиженно бурчит.

Да успокойся ты, Христа ради! Будет тебе скандал. Будет тебе в России
император. И империя тоже тебе будет. Все будет. Солженицына отыграем.
Баю-баюшки!