Онтологические прогулки

Моя мать, мама, умерла в возрасте 92-х лет. До конца своих дней она
сохраняла живость характера, неограниченную любознательность
и ясность разума, хотя внешне, телесно она сжалась как
шагреневая кожа до состояния карликовой феи из страны чудес
далекого детства.

Обстоятельства сложились так, что я не был рядом с мамой в день ее
смерти, и поэтому узнал о том, как это происходило со слов
очевидцев.

Когда маме стало плохо с сердцем, то вызвали машину скорой помощи.
Приехавшие в ней врачи, молодые люди, пытались спасти от
смерти старую женщину, сделав все необходимые измерения и
инъекции, не очень, однако, рассчитывая на успех.

Мама лежала с закрытыми глазами, и когда параметры ее
жизнедеятельности, по мнению врачей, резко ухудшались, то врачи начинали
тормошить ее за руки и плечи и кричали ей в ухо «Держись
бабушка, не уходи !», пытаясь компенсировать таким магическим
приемом ограниченность медицинских средств реанимации.

В какой-то момент, очень важный, мама задержала свое ускользающее
сознание и внятно произнесла, по-видимому, адресуясь не только
к теребившим ее врачам, но и ко всему вообще: «Оставьте
меня в покое». Затем она умерла.

Во время похорон мамы, глядя на нее, положенную в гроб, целуя ее
ледяной лоб, под белой тканью, покрывавшей ее волосы, наблюдая
движение гроба к кремационной печи, щурясь на солнце после
выхода на улицу из крематория, сидя дома за столом с едой на
поминках, я ощущал в себе непроходящее чувство
возбужденности, напряжения, которое я был вынужден определить для себя
как «радостное».

Это было так неожиданно, что я проговорился об этом, сам того не
желая, во время произнесения поминальных речей.

Впрочем, я думаю, что участники поминок, подавленные всем
происходящим, не услышали, или просто не придали значения словам
расстроенного сына покойной.

Во время посещения кладбища, где находилась могила отца, для
выяснения возможности захоронения в этой могиле урны с прахом мамы,
я обратил внимание на то, как моя сестра проверяет на
установленном гранитном памятнике наличие необходимого места для
внесения дополнительных надписей не только о маме, но,
кажется, и о ней самой, когда придет ее время.

Я отметил это про себя как жест человеческой озабоченности,
направленный на то, чтобы течение реки жизни не прерывалось даже в
ситуации встречи со смертью.

В последующем я неоднократно возвращался к этим событиям, связанным
со смертью мамы, пытаясь найти подходящее объяснение для
посетившего меня непреодолимого чувства «радостности» во время
похорон мамы.

Смерть – это тема завораживающая, всегда пугающая, которую человек
бежит в бессильной тоске от невозможности приблизиться к ней,
запутываясь в складках и разрывах человеческой логики.

За свою историю человечество создало множество спекулятивных
технологий по работе со смертью или, точнее, по ее избеганию,
ускользанию от нее.

Античные стоики, например, у которых «когда я есть, то смерти нет, а
когда она есть, то меня нет», ухитрились полностью
исключить возможность встречи человека и смерти.

Отсюда и олимпийское спокойствие Сократа, пьющего чашу с цикутой,
совершенно несопоставимое с зафиксированными в культурах
последующих эпох излишней нервозностью Кириллова в его попытке
самоубийства у Достоевского или апатичной индифферентностью к
вынесенному смертному приговору у героя «Постороннего» Камю.

В более близком нам времени возникла гипотеза, что все сферы
деятельности человека имеют в качестве конечной цели полную отмену
смерти.

Речь идет, конечно, не об отмене биологической смерти, хотя
футурологи, в запальчивости, обещают и это, а об организации
процессов, позволяющих манипулировать смертью как символической
категорией, вытесняя ее за горизонт сознания, индивидуального и
коллективного, и таким образом перенося встречу с ней в
бесконечность, то есть, в никогда.

Знакомство с книгой французского социолога Жана Бодрийяра
«Символический обмен и смерть», изданной им в 1976 году, позволило мне
увидеть события, связанные со смертью моей матери, с
непривычной для меня точки зрения.

Объем книги довольно значительный, в ней затрагиваются самые
разнообразные темы, а, по сути дела, осуществляется проекция
концепций фрейдизма и неофрейдизма из области индивидуальной
психологии на все сферы социальной деятельности.

Я выделяю в книге только те рассуждения о смерти, которые мне
показались прозрачными и которые я мог принять, исходя из моего
собственного личного опыта.

В своем анализе смерти Бодрийяр противопоставляет архаическое и
современное общества, которые по-разному трактовали смерть и ее
положение в социуме.

С точки зрения Бодрийяра, для дикарей первобытного строя
биологической смерти не существовало вообще, поскольку они
рассматривали смерть исключительно как символическую категорию, как
форму некоторого социального отношения, участвующую в
функционировании первобытной экономике, где наряду с циклическим
символическим обменом вещами и женщинами проводился также обмен
смерти на жизнь и наоборот.

Последний обмен осуществлялся, например, во время обряда инициации,
когда проходящий инициацию сначала дарил свою жизнь предкам,
инициатически умирал, путешествуя в страну теней уже
умерших, и затем, в ходе ответного дара, получал от предков жизнь,
то есть инициатически рождался, занимая отведенное ему
место в обществе еще живущих.

Таким образом, обряд инициации сводился к социальной артикуляции
смерти – переводу ее из категории биологической, неуместной,
случайной и необратимой, в категорию символическую, даримую и
получаемую, которая включена в круговорот социального обмена
и становится, как следствие, уместной, предопределенной и
обратимой.

Посредством символического обмена снимается оппозиция между жизнью и
смертью, устраняется различие между живыми и мертвыми,
которые становятся всего лишь двумя возможными состояниями
личности индивида.

Бодрийяр пишет, что для дикарей: «Смерть – это особый аспект жизни.
Канак, попавший в Сидней и поначалу ошеломленный таким
скоплением людей, быстро объясняет себе, что в этих краях мертвые
ходят среди живых, а тут уже нет ничего странного.»

Следует отметить, что замкнутая циклическая природа времени
архаического общества снимала вопрос о конечности времени вообще и
человеческой жизни, в частности, представляя время как
бесконечность или как категорию с нулевой мерой, безвременье, что,
по своей сути, одно и то же.

Современное общество, в отличие от архаического общества, которое
называло «людьми» только членов одного племени, расширило
понятие «люди» на всех людей, придав человеку универсальный
статус.

Однако в ходе своей эволюции культура общества, как показал Мишель
Фуко в своих работах, отказывала в этом статусе определенным
социальным категориям.

Сначала это были только безумцы, рабы, преступники, дети, старики,
ну а в дальнейшем к ним были присоединены, пишет Бодрийяр,
«бедняки, слаборазвитые страны, индивиды с низким
коэффициентом умственного развития, извращенцы, транссексуалы,
интеллектуалы, женщины».

Однако, в этой культурной генеалогии отлучения и дискриминации всем
этим частным случаям исключения предшествовал первичный и
фундаментальный акт исключения, который, как считает Бодрийяр,
«лежит в основе всей «рациональности» нашей культуры: это
исключение мертвых и смерти».

По мере становления современного общества смерть и мертвые
постепенно выводятся за рамки символического обмена социума, начинают
рассматриваться как явления антиобщественные и девиантные,
локализуются в гетто-кладбищах, подвергаются экзорсизму
похоронных ритуалов.

Современные люди мнят себя еще живыми и отсекают от себя уже
умерших, в отличие от дикарей архаического общества, не различающих
живых и мертвых в контексте вечного или безвременного
символического обмена жизни и смерти.

Поэтому для наших современников возникает проблема конечности их
времени и их жизни, и они вынуждены начинать борьбу за
бессмертие или послежитие после смерти.

Причем исторически, в далеком прошлом, право на бессмертие
отводилось только узкой социальной группе избранных, как, например,
фараонам в Древнем Египте.

Однако, к 2000 году до нашей эры христианство добилось введение
статуса бессмертия для всех, как для праведников, пребывающих
после смерти в райских кущах, так и для грешников, помещенных
навечно в геенну огненную.

Появление бессмертия связано с нарождением понятия линейного,
разворачивающегося в бесконечность времени и опосредованного этим
процесса накопления во всех сферах индивидуальной и
социальной деятельности человека.

В сущности, бессмертие возникло в качестве первого ресурса власти,
которая ставила под контроль доступ для смертных к бессмертию
и организовывала процессы по преодолению, изыманию, отмене
смерти через процессы накопления.

Предмет накопления мог меняться в зависимости от сферы деятельности,
но каждый раз он был связан прямо или опосредованно с
бессмертием.

Накапливались благость в религиозной сфере для входа в послесмертие,
истина в науке для приобщения к вечности платоновских
эйдосов, материальные блага, денежные активы и предметы
потребления в политэкономии, обещающей вечную молодость и вечную
жизнь через право наследования или клонирование, произведения
искусства, монеты, марки и пивные подставки у отдельного
коллекционера, рассчитывающего на бесконечность своего участия в
процессе собирательства и т.д.

Все есть накопление, имеющее целью отсроченную смерть.

Это позволяет мне дать интерпретацию того, почему моя мать сказала в
момент ее смерти «Оставьте меня в покое», почему ее смерть
я ощутил как радостное событие и почему моя сестра искала на
постаменте кладбищенского памятника свободного места для
помещения даты ее собственной смерти.

По-видимому, в пограничной ситуации, в момент смерти, всплывают на
поверхность глубинные структуры нашего сознания,
индивидуального или коллективного, связывая нас с архаикой
символического обмена жизни и смерти, устраняющего их оппозицию, и мы
перестаем пугаться наступающей смерти и можем требовать покоя в
этот момент, как это сделала моя мама.

Я очень любил свою мать и был тесно с ней связан. В какой-то мере, я
был плоть от ее плоти, и поэтому, как и она, я воспринял
смерть не как расставание навсегда, а как вечный поворот
единого колеса жизни и смерти, который в ней уже происходил, а во
мне еще нет. Событие это сакральное, нас обоих возвышающее,
радостное.

Моя сестра, отыскивая свободное место для надписи на кладбищенском
памятнике, стремилась к отсроченной смерти через накопление
на сером полированном, казалось бы вечном, граните
бесконечного текста о датах смерти отца, матери, себя самой и т.д.