Литературная критика

Начало

Все же детскость и самозабвенная выдумка Тутуолы не страдают от
предполагаемых искажений/потерь при переводе, потому что, во-первых:
текст не поглощен определенным стилем, а некий нейтральный по
сути «говор», избранный переводчиком в качестве русского референтного
«дубляжа» для простонародного нигерийского слога, изначально являлся
личным эстетическим решением переводчика, и мудрый читатель делает
на это поправку, пытаясь смотреть на Африку (на земли народа Йоруба)
глазами Тутуолы как бы сквозь тусклое стекло русскоязычной приблизительной
адаптации; ну, а во-вторых: обычно просто хочется верить, что
оригинал и перевод корреспондируют/резонируют друг с другом в
самом лучшем виде, ибо русский язык не хуже прочих и побогаче
иных будет, переводчики худла у нас преимущественно работники
ответственные и смекалистые, в противном случае – прощай японская,
финская, шотландская, алеутская, Огненной Земли и Берега Слоновой
Кости литература! Но уж нигерийского инженера нечеловеческих душ,
озорного чудака и лукавого трепача Амоса Всенасветемогущего не
отдадим в жертву параноидальному синдрому некоммуникабельности
между не родственными нейронно-семантическими комплексами при
предполагаемом их различии в способах сопротивления энтропии;
притчей во языцех стала странная/подозрительная информация насчет
того, что Тутуола едва умел читать, – вероятно, это добавило очарования
к оригинальности (или наоборот) литератора-самородка в глазах
его поклонников из «бит-дженерейшен» и богемно-артистических сообществ
Америки и Европы, а также способствовало небольшому буму и культу
вокруг писателя в среде ломящихся в Двери восприятия интеллектуалов,
– именно изустность, наговоренность, голосовой регистр каким-то
образом излучает текст «Путешествия», может, благодаря меткой
интуиции переводчика («Амфоровский» перевод А.Кистяковского),
а возможно по причине четкой фиксации Тутуолы на ритуализированном
механизме Сказа, с его особыми циклами, со способами хранения
информации, моделями смыслопорождения, имитации, импровизации,
с его набором социально значимых функций и этических апологий.
Таким Сказом писатель пользуется, сохраняя в эпосе энергию живой
речи и экзотику спорадических флуктуаций сюжета. В то же время
Тутуола со старта исключает из эпоса значительность и пафос, снижает
градус серьезности до минимума, и интригу эксплицитно протянутого
Путешествия удерживает в основном за счет спонтанных непредсказуемостей,
уверенно полагаясь на притягательность описываемого Хаоса и всех
его странных аттракционов.

Биографический протез:

Амос Тутуола родился в 1920 году в Абеокуте. Его родители были
фермерами на колониальных какао-плантациях. Начальное образование
получил в школе Армии Спасения. Затем поступил на курсы клерков.
(Несмотря на слухи о безграмотности Тутуолы, этот «не умеющий
читать писатель» создал дюжину произведений, изданных не на одном
языке.) Во время Второй мировой Тутуола служил в Королевских Воздушных
силах, в кузнечном цеху. После окончания войны написал повесть
для журнала, искавшего образчики фольклора Йоруба. Через пять
лет первый роман «Пальмовый Пьянарь» был издан в Англии.

Тутуола работал в разговорном жанре на Нигерийском радио, участвовал
в университетских программах по этнографии и фольклору, занимался
программами, посвященными писательскому труду. В 1968 году в СССР
были изданы его романы «Приключения Симби» и «Пернатая ведьма».
В 1984 на русском вышла книга «Заколдованные леса», в которую
вошли романы «Путешествие в Город Мёртвых» и «Моя жизнь в лесу
духов». В 2000 эта же книга была переиздана петербургской «Амфорой»
в серии «Новый век». Три года назад был создан первый русский
комикс по первому и самому известному роману Тутуолы – продукт
под названием «Пропавший Винарь и Происхождение Смерти» (художник
Arzamaz, сценарий и тексты Ивана Куликова).

Умер Тутуола 8 июня 1997 года, от гипертонии и диабета.

Разумеется, в эпосе о Пьянаре Тутуола регулярно вводит
сюжеты тех или иных афросказок. И проводит героя по фольклорным
тропам, протоптанным поколениями предков (космогоний и астральных
мифов в этом Сказе почти нет, зато с избытком финансово-имущественных,
аграрно-продовольственных и загробно-параллельных раскладов).
Но все же, право по своему усмотрению ставить музыку и делать
миксы в собственном сете Тутуола оставляет за собой. И, естественно,
темы самого Диджея Амоса то и дело разрывают танцпол. Выходит
сюита, по сложности равная «Петрушке» Стравинского. Со свободной
композицией и ее прямой зависимостью от куража и настроения рассказчика.
А он сильно рассказы рассказывать любит, даром что саспенсу с
символизмом не обучен.

«Когда мне исполнилось десять лет от роду, я стал специалистом
по пальмовому вину. И вот я ничего другого не делал – только целыми
днями пробовал вино…Я пробовал вино с утра и до вечера, и с вечера
до ночи, и с ночи до утра.»

Пальмовое вино – это сома Амоса (и его героя). С самого начала
осевая фигура эпического полотна (принципиально тождественная
Ивану-Дураку) заявлена едва ли не пьяницей. Пьянарь с 10 лет не
живет, у него на это нет времени, он – дегустирует. Он не здесь,
хотя и пьет вино с многочисленными (как дрозофилы над наливкой)
«друзьями». В небылице этой можно увидеть внушительный нонсенс
(впрочем, как и во множестве явлений этой жизни). Когда злой рок
(или же, по другой версии, имманентный бытию абсурд) навсегда
оторвал от работы и от жизни Винаря, настала пора Пьянарю протрезветь
и идти в путь-дорогу, дабы вернуть специалиста с 15-летним пальмовым
стажем из Города Мертвых в родные края, гнать пальмовую сому далее.
Забавно, что пока герой без просыху дегустировал вино, его существование
на родовой ферме текло размеренно и обыденно. Идя наугад в поисках
Города Мертвых, трезвый Пьянарь оказывается в избыточно фантастическом
мире, полном нечисти, монстров, аномалий и шедевров неземного
гротеска. Путешествие трезвого героя струится замысловатым галлюцинозом
меж многих берегов древних суеверий, нечеловеческих тайн и фрагментарных
намеков на магические практики. Почти в начале приключения герой
проходит через фольклорный сегмент, в котором обманывает Смерть.
Как уже упоминалось, будучи сам богом, герой как следует проучил
бога-старика (обманщика и маразматика), используя свои родовые
магические амулеты «джу-джу». Т.е. герой поступил скорее как волшебник
и маг, чем как бог. В дальнейшем, без амулетов ему придется туго,
как обычному человеку в сверхнеобычном опасном мире. Однако, магия
и сноровка позволят Пьянарю гордо нести звание Человека по сказочным
локусам, которые я объединил бы под общим названием «Тропический
хэппенинг Босха».

Итак, эпический герой в проявлениях и заявлениях обозначает себя
тройственно. Он – Пьянарь-дегустатор, пошедший за виноделом и
пальмовой сомой на край света, В Город Мертвых. Затем он маг,
шаман или колдун (может быть Вуду), называющий себя Отцом Богов
и владеющий волшебной техникой морфинга. Наконец, третья роль
– он картограф, по ходу Сказа наносящий на карту сознания читателя
все территории, которые уже пройдены вместе. В случае Тутуолы
картограф, рассказчик и первопроходец – суть одно и то же. Окончательный
план местности эпоса – это либо белый шум сигналов и меток, густой
и недешифруемый, либо простой сомкнувшийся круг, знак возвращения
в исходную точку, и для кого-то – лукавый юмор автора, мол, семиозис
наш таки достремился до нуля.

Перечитывая историю Пьянаря и Винаря, я вспоминал изощренный постмодернистский
эпос «Мифогенная любовь каст» С.Ануфриева и П.Пепперштейна. Добрым
словом. Поскольку и у Тутуолы, и в «МЛК» имеется эпический разворот
через потустороннее или посредством потустороннего. У Тутуолы
магистралью служат блоки и сегменты сказок-поверий-небылиц, у
Медгерменевтов – позднейшие и исконные варианты фольклора в концептуальной
разметке. В принципе, сборник сказок Афанасьева способен послужить
хорошей нарративной трассой для высокоэнергетического эпоса. В
этом сборнике сказки ничуть не хуже африканских. Просто психоделия
Тутуолы согревает в холода. Главный же момент – язык, на котором
держится эпос. Язык эпоса – это, как показывают практики народов
мира, или свобода, или смерть для самого эпоса. И, вероятно, чтобы
не умереть, эпос любой ценой должен стать свободным. Самая разумная
цена, – вспомним кроме Тутуолы и «МЛК», «Беовульфа», «Песнь о
Гайавате» Лонгфрелло, «Эдду» с «Калевалой», – это язык эпоса.
(Здесь можно было бы порассуждать и о судьбах позднейшего «фэнтези»,
но – полно, будет.)

«Путешествие в Город Мертвых» Тутуолы остается важнейшим эпическим
произведением, потому что при всей своей детскости и простоте
обладает мощнейшей магической защитой (возможно, где-нибудь существует
техника и линия передачи Операторов Сказа) от условно-консенсусных
посягательств рыночно-конформной, паразитарной эстетики. И это
не просто защита. Это с каждым новым прочтением – озорная и сокрушительная
атака на замороженный в своих достижениях Грамотный Сияющий Мир.
(Вспоминается убийственно-убойная «Колыбельная» Ч.Паланика.)

Пользуясь письменностью иной культуры, находясь перед фактом технико-экономического
превосходства северной цивилизации, Тутуола, кажется, не напрягаясь
абсорбирует все негативные факторы. Протагонист, Пальмовый Пьянарь,
похож на записного мультгероя, пустившегося без задней мысли в
Неизведанное. Это гиперпозитивный луч света в джунглях рока и
дебрях неопределенности. Несомненно, что творческий хаос со всеми
его стохастическими процессами – именно та Вселенная, где автор
«Путешествия» обладает свободой и верховным всемогуществом; это
позволяет автору рассеивать всевозможные конфликты, конфронтации
и кризисы, позволяет сохранять в основе своей Вселенной незыблемый
фундамент радостного разобусловленного осознания, и это же позволяет
читателю уловить часть энергии, часть незамутненных созидательных
эманаций, излучаемых этим текстом. Иной раз все это может показаться
результатом возвращающейся моды на примитивизм, наивное искусство
и прочий национальный колорит. Но ценны не эти моменты, а те,
когда кому-то сквозь напластования пространств и темпоральные
наслоения удается разделить с вами ощущение свободы (таинственное,
как все важное).

«I feel good!» (James Brown).

«И пришлось нам опять продираться сквозь чащобы, но через
девять дней мы пришли в город, который населяли Помешанные Люди:
они издавна мешали друг другу жить – так мешали, что наконец помешались.»