Литературная критика

Не стало Томпсона, а значит в сокровищнице мировой культуры
оказалось одним Хантером «Акулой» меньше. Неопределенность финальной
точки, – огнестрельное попадание в голову, кажется, не
позволило судить о несомненной случайности или такой же
преднамеренности, – наиболее соответствующая акция ухода для имиджа
и режима «уединенной старости громко звучавшего писателя».
Изоляциониzм, крайний индивидуализм, жесткий ментальный
апартеид и хорошо развитый, активный критицизм. О томпсоновской
«тихой гавани» даже в разделах новостей говорят как о
боеспособной крепости, между строк витает призрак классического
фронтира. Либертарные взгляды Томпсона в критических текстах о
его творчестве неизменно соседствуют с агрессивной
параноидальностью Акулы – свойством, проистекающим со времен
экзотической Холодной Войны, со времен неистового и рьяного
Закручивания Гаек. Если вспомнить, что молодой Томпсон с симпатией
относился к Холдену Колфилду из «Кэтчера во ржи», то
взаиморифмующиеся добровольные уединения Акулы и Сэллинджера (дочь
Сэла уже поведала миру о фанатизме и жестокости гения) дают
общей картине наглядность и прочность. Если вспомнить, что
как-то Томпсон подарил Берроузу один из самых крупных в
природе огнестрельных стволов, то прочнее и нагляднее станут все
силовые точки отдельной судьбы, а пиромания и
последовательный гражданский милитаризм станут компаративно обогащены. Если
вспомнить раннюю пору и обсуждаемого молодыми бунтарями
Америки Хемингуэя, то аналогичной рифмой и акцентом будет слово
«Ружьё», а у ружья оказывается срок референтной известности
даже больший, чем у папы Хэма. Если прислушаться к голосам,
намекающим, что Хантер Томпсон – миф и икона, традиционно
для такого статуса пришедший к перевесу социо-личности над
собственно прозой, то, тем не менее, бойцовскость клуба
налицо.

«О, пришло время опробовать на деле совет одного хиппового
адвоката: опустить стекло ровно настолько, чтобы пролезли
водительские права» (Цитата)

Хантер Стоктон Томпсон погиб в результате трагического инцидента в
воскресенье, 20 февраля вечером. Он был обнаружен мертвым в
собственном доме в городе Эспен, Колорадо. Новость
распространилась с поразительной скоростью, даже без учета
возможностей интернета. Прощайте, мистер Томпсон, человек, сделавший
страх и отвращение именами нарицательными; прощай, Рауль Дьюк,
мутант с прожженной пишущей машинкой. Акула поплыла на тот
свет. Если же кто-то прагматически не согласен с объективным
существованием «того света», то можно продолжить мысль и
осознать, что Томпсону хватит его самоуверенности,
экстравертности и провокативной подозрительности, чтобы там, за жизнью,
найти или создать самому такую реальность, в которой будут
в изобилии точки для приложения этих качеств. Во вселенной
так бывает, что пока она есть, кто-то никогда не остановится
и не успокоится. Тем более, если он подлинный сэлфмейд-мэн,
зачавший и породивший жанр и стиль, умевший, не подгружаясь
спекулятивными парадоксами мира, всегда найти дровишек для
поддержания своего огня или подходящую мишень для дробовика.
Дробовик 12-го калибра, что за прелесть: вдохнет ли
кто-нибудь жизнь в придуманный и предложенный покойным незадолго до
ухода новый спорт – ружейный гольф, включая возведение в
Токио шестиуровневого комплекса для сего проекта? Клюшка, мяч и
дробовик. «В эту игру могут играть двое». Билл Мюррей,
приятель усопшего, подойдет как кандидатура, уже пережившая
Трудности Перевода на островах восходящего Ниппона. Продолжит ли
кто обновление спортивной колонки, <ссылка
href="http://sports.espn.go.com/espn/archive?columnist=hunter_s._thompson">куда
исправно писал Доктор гонзо-журналистики ; хотя
бы даже в порядке ритуальной мистификации можно выдавать
свои репортажи за отчеты Акулы о потусторонних матчах. Высшая
лига чистилища, отборочные туры на кубок парадиза, дерби в
долине кипящих смол и т.д.. Вся эта размашисто бьющая ключом
жизнь…

«Первое, никогда не смущаться использовать силу, и второе –
максимально злоупотребить своим кредитом. Если ты помнишь
это, и если сможешь не потерять голову, то тогда есть шанс,
что ты пробьешься» (Цитата)

Ему было 67. По другим источникам 68. Порою он умышленно изменял
свою дату рождения. Кажется, это единственное, что объединяет
его с метафизическим изгнанником Набоковым. Читал ли Томпсон
спорадические лекции в Корнельском университете? Например,
по теории и практике баллотирования на пост шерифа в округе
Питкин, Колорадо, от движения Freak Power Uprising с
предложением переименовать Эспен в Фэт-Сити и легализовать продажу
наркотиков, на заре эры диско. С итоговым недобором каких-то
четырех сотен голосов. С последующей публикацией всей
подноготной в чутком до всякого резонанса «Роллинг стоун». О
последующей гастрольно-предвыборно-штабной жизни без малого шериф
колорадского округа Питкин написал отдельные книги. Джелло
Биафра, кажется, значительно позже повторял аналогичное
баллотирование на архиважный выборный Пост там же, на солнечном
западном побережье – и затем вместо очередных новых альбомов
«Dead Kennedys» выходил винил с публичными кандидатскими
телегами. А где-то недалеко от мест, помнящих расслабленные
маршруты Генри Миллера, знаменитый почтальон и непревзойденный
алкоголик Ч.Буковски бухал себе, проспиртовывая миг
вдохновения, и ни фига не на выборы ходил, а на их более лабильный
и понятный вариант – ипподром. Скачки в Луисвилле в 70-м,
описанные беспощадным пером Томпсона считаются одним из первых
образцов «безумной журналистики». Во вселенной имеется
немало способов для проявления мизантропии. Где-то кто-то
вспоминал, что Доктор Томпсон люто не любил журналистов. Скорее,
не журналистов, а журналистику. Всю взрослую жизнь продолжая
в ней подвизаться. Работая с креативностью
разочаровывающегося, но не сдающегося. Входя в прижизненную нишу светского
маргинала. «Новая журналистика», эта выпестованная Томом
Вулфом из сора и осторожных концепций конфета, незавидная
натужная симметрия «новому роману», оказывалась тесной для размаха
провокации Акулы Томпсона. Попытавшись проартикулировать
свой вектор, Томпсон использовал термин «импрессионистическая
журналистика» (звучит почти, как «высоколобый таблоид»). Но в
Оксфордском словаре английского языка от Доктора остался
логотип «Гонзо». Сам термин, по одной из версий, впервые был
использован близким другом Томпсона Биллом Кардосо в
отношении репортажа первого о скачках в Кентукки. Тогдашняя
колумнистика, вероятно, с более конвертируемым апломбом использовала
бы и дальше обороты вроде «репортажный экспрессионизм»,
«литературный кубизм» и «дадаистская журналистика», но зашагало
по планете слово, больше похожее на трейд-марк. Чтобы
«Гонзо»-проект продолжал шагать широко и пружинисто, Томпсону
пришлось немало постараться. Например, сделать вместо острого и
жареного журнального материала скандальную книгу-бомбу об
«Ангелах Ада», рванувшую в 1966. Или повезти мототолпу этих
же «Ангелов» в гости к Кену Кизи и prankster-тусовке на
Электропрохладительный кислотный тест (отчет о тех тестах Тома
Вулфа хорош фактами, а не письмом, и наглядно являет собой
отличие Новой Журналистики от Гонзо-авантюры; впоследствии те
же отличия сохранятся и в экранизациях Вулфа и Томпсона –
разожженные в положенном месте «Костры амбиций» и беспощадный
напалм «Страха и отвращения в Лас-Вегасе»). Или в 1967 на
волне успеха и повсеместного душевного подъема публично
требовать, чтобы губернатор Самоа Ларри О`Брайен ушел с поста и
освободил кресло (кто сейчас помнит губернатора О`Брайена,
наверняка коренного самоанца, наверняка любимого туземным
электоратом?). Или, наконец, в 1975 отправиться во Вьетнам, чтобы
осветить финал Индокитайской кампании, грубо не замечая и
топча отраслевые табу и подстреливая священных коров одну за
другой (опубликовано все это только в 1985, очевидно, чтобы
просто опередить Советский Союз с «гласностью»)… Что за
диковинная небылица: Самоа и 1967. В этом году Томпсон знакомится
с прототипом будущего ярчайшего литгероя второй части ХХв –
Доктором Гонзо, в миру – адвокатом Оскаром Зетой Акостой,
самоанцем внушительной и нетривиальной наружности.
«Автобиографии Бурого Бизона» многоуважаемого Акосты на русском не
существует. Не знаю, жив ли сам Бизон-мутант, он же
Аномальнейший из Юристов. Как бы там ни было, у опытного адвоката есть
контакты повсюду – хоть в бардо перерождения, хоть в
нездешней земле предков, так что на похоронах старого друга, без
обид, должен был появиться Акоста-Гонзо, как это по близкому
поводу предложено нам в финале фильма «Большая рыба». Во
вселенной дружба бывает коротка, зато она может принести дикие
гибридные плоды, не вянущие с годами и поколениями.

«Я чувствовал себя человеком, способным на Поступок, и
просто достаточно больным, чтобы быть абсолютно уверенным в себе»
(Цитата)

Нечего и говорить о том, что «Страх и отвращение в ЛВ» –
зачастую альфа и омега русскоязычной популярности Томпсона.
Даже не берусь судить, каков процентный вклад в эту
популярность внес у нас хитовый фильм Т.Гиллиама 1998 года. Мне
серьезно кажется, что в этой экранизации (Гиллиам ощутимо, но
удачно изменил композицию книги) Джонни Депп и Бенисио Дель Торо
сыграли лучшие свои роли. Во вселенной достаточно фильмов
хороших, а особенных – отнюдь, может быть даже меньше, чем
кинозвезд на Фабрике Грез… «Страх и т.д. в Вегасе» упрекали в
нарочитых фальсификациях и невоздержанных гиперболах. «Новых
журналистов» и Гонзо-стайл на первых порах обвиняли в
безответственном уходе из объективной действительности в темную
норку эго, пропахшую эстетическим произволом и этическим
самодурством. Но видится более важным в самом хамском и
харизматичном романе Акулы Томпсона о 70-х другое. А именно –
поразительная легкость, с которой сатира конвертируется в абсурд и
обратно. Да еще на фоне паранойи, в симулякровых лучах
Американской Мечты. И не британский нонсенс это, а какой-то
сермяжно-едкий абсурд, экстренный язык инстинктов, древний и
сиюминутный в равной мере. Верно подмечено, что основное
топливо культового романа Томпсона – отнюдь не психоактивная
химия, которой истязают себя психозные герои в уродливом буреломе
общественного мнения, но – историческая ситуация,
неконтролируемые метаморфозы общества. Все-таки одного топлива мало.
Важен движок Акулы и опции управления. Мне кажется, что в
«Страхе и отвращении» Доктор блестяще показал форсированную
самоуверенность, просто реликтовую авторитетность
высказывания, которая позволила ему приручать, наделять смыслом и
верховно управлять самыми оголтелыми абсурдами (карикатурность
этих манипуляций – не минус романа, а необходимое условие в
геометрии изображаемого). Эта абсолютная уверенность в себе
меняет качество ситуации, когда, казалось бы, смысл
происходящего пошел трухой по ветру; эта уверенность позволяет
рассказчику структурировать любую дичь, вносить очевидность и
причинность в самый спутанный бредовый беспредел. И хотя бы в этом
– урок, предположим, по предмету «Специфика стратегий
человеческой воли», или что-нибудь в этом роде… Ощущение Прорыва
в новую область ума – достойное вознаграждение за
уверенность в своих силах.

«Хороший писатель стоит над всеми движениями. Он и не лидер,
и не последователь, а только блестящий белый мяч для игры в
гольф, летящий в лузу преодолевая сопротивление
ветра»(Цитата)

В «Страхе и отвращении» ближе к финалу есть страницы, где
уставшая пара измотанных психонавтов почти находят, случайно,
в пригородах Лас-Вегаса, по путанной наводке поварихи и
официантки в забегаловке, Американскую искомую Мечту. Это
место, ранее называвшееся «Клуб психиатров», кишит
«наркобарыгами, пушерами и прочей швалью». Дом, окрашенный черным на
бульваре Парадайз. Обилие помех досадно, но это почти
единственный спонтанный шанс для ищущих Американскую Мечту на
протяжении всей книги. Повариха и официантка не семи пядей во лбу, но
не столь гротескны и уродливы, как все персонажи до них.
Герои идут в указанном направлении, без смущения, даже
воодушевившись «пушерами и швалью». Находят бетонные руины в
высокой траве. Мечта там или не мечта, а сгорело здание в огне три
года тому. Сенситивный адвокат-переросток второй раз за
короткую лас-вегасскую вечность не выдерживает напряжения и
бежит в освоенный и толерантный Лос-Анджелес. «Я не могу больше
держаться, старый!» – вот и вся Москва-Петушки. В Рауле
Дьюке еще заметен стержень, он может держаться и держать в поле
зрения пусть прихотливый и смехотворный, но Путь среди
ошалевшей монструозности. Может, его магической уверенности в
себе хватит и на что-нибудь типа новой Мечты?

«Закажи туфли для гольфа, – прошептал я. – Иначе мы не
выберемся из этого места живыми» (Все Цитаты – Хантер Стоктон
Томпсон)

Эта логика может быть трудна или извращена, но это
несомненно логика. Хантер Томпсон и был той акулой пера, хищно
заявлявшей, что безумие мира глубже и тяжелее ее личного безумия.
И вот, кажется, не существует никого, кому хотя бы втайне
не понравилась эта чумовая прогулка по Вегасу двух редчайших
экземпляров, в антураже неоново-шизоидной механики
очередного десятилетия, с ощущениями грядущих фантастических
фальсификаций. Я убежден, что брэнд «Страх и отвращение» одинаково
высоко котируется по обе стороны баррикад и прилавков. Навыки
смыслопорождения в экстремальных ситуациях и несгибаемый
стоицизм – это уже немало, и это есть в Гонзо-хите. Пускай же
это поможет Хантеру Томпсону быть там, где он теперь, либо
же станет эквивалентом Туфлей Для Гольфа, чтобы выбраться из
того места.

А сокровищница мировой культуры, она безутешна…