Проза

Окончание

Начало

Приобретение вредных привычек

1

Вредные привычки (разговор не о пощелкивании пальцами, сморкании
в рукав или ковырянии в носу и где-то еще) приросли ко мне, не
скажу, чтобы своевременно и гармонично, но вполне естественно.
Среда, все она проклятая! (Плюс отсутствие силы воли и нежелание
блюсти меру.)

Первое пагубное воздействие алкоголя на свой неокрепший организм
я ощутил в три года. Удар пришелся на мою правую ногу. Ею (или
с нее) ступил я на тропу (тропу опасную) винопития. (Грубейшее
нарушение основополагающей заповеди Строевого Устава!)

Папа уже засиделся на кухне, контроль над собой утратил полностью
и с табурета не падал только благодаря тому, что голова его и
грудь лежали на подоконнике. Воспользовавшись отцовской невменяемостью,
я шмыгнул к стакану и «приобщился к настоящему мужскому делу».
(Мой первый глоток!) Доза, конечно, смешная. Но когда я, вернувшись
в комнату, сообщил о ней маме, события развернулись совсем не
смешные. С яростью хронической трезвенницы мама рванулась на кухню,
на папу! Я, защищая родного отца и первого собутыльника, оказался
между ними. Папа качнулся и вместе с массивным табуретом грохнулся
на меня. Ножка кухонного полустула пришлась на мою правую ступню.
Детская кость оказалась слабее дерева, а я – легче одеревенелого
папы.

Отец затих. (Полный аут!) Я же не затихал до самого прибытия «скорой
помощи» (тем более скорой она не оказалась). К ее приезду моя
нога порядком распухла, валенок на нее не налазил.

Наспех одетых нас, с мамой доставили в ночное отделение детской
травматологии. Дежурный костоправ (на мое счастье) был значительно
трезвее папы. Сумел (и довольно ловко) и подергать меня за ногу
(«Здесь больно? А здесь?»), и замесить гипс. Свое дело знал.

Домой возвращались пешком, ночью, в метель. С улицы Российской
свернули на огромный мост через застывшую реку. Я засыпал у мамы
на руках. Свежий гипс холодил мою правую ногу.

Через полтора года в детском саду сломал я и руку. Но уже – левую,
днем, летом и «по трезвянке».

2

Знакомство с курением табака произошло лет в восемь. Спасибо
«Нищему в горах«! Один из моих дворовых дружков надыбал
початую пачку того самого «Нищего» за мусоропроводом. (Черт подбросил!)

Посвящение в курильщики состоялось в подвале нашего дома. Нашлись
среди нас бывалые, уже познавшие тонкости дела. Они-то и помогли
добрым советом, строгим наказом.

– Тяни в себя!

– Носом дыши, носом!

– Не кони, салага, после первой затяги всегда так.

Сами собой листья тополя, ясеня и рябины отошли в небытие. Стыдно
курить всякую гадость! Как выразился один стихотворец: «К прошлому
возврата больше нет». И мы стали «волноваться» (папиросы «Волна»),
шипеть (сигареты «Шипка»), «лаять» (сигареты «Лайка»), «любительствовать»
(папиросы «Любительские»), «дымить» (сигареты «Дымок»), «держать
марку» (сигареты «Наша марка»), «обмениваться новостями» (сигареты
«Новость») и даже «кататься на тракторе» (были тогда такие сигареты
«Челябинские», с трактором на пачке). Невзатяг. Без кашля по утрам.
Но начали.

Быстро забылись мной уроки бабушки Устиньи, кормившей (и неоднократно)
юного куряку полынью:

– Будешь еще папирески собирать?! Будешь?!

И я наловчился незаметно тягать у папаши сигареты. По одной, максимум
– по две. Чаще – у пьяненького. Но скоро «забурел». И у трезвого
тяпнул целую (!) пачку курева. Отец же без обиняков и лишних намеков
взял меня в оборот:

– Не много ли тебе, тошнотик, целая пачка?! Куда заныкал?!

Не всякий девятилетний зарвавшийся орелик, даже если он уже помогает
папке курить сигареты, смог бы выкрутиться. Не смог и я.

Меня не отлупили. Но пачку пришлось вернуть. Правда, за вычетом
тех двух сигарет, что я уже успел приговорить на школьном дворе.

3

Запойные кумиры нашего поколения. Мы, отроки (юноши), восторженные
мальчуганы, подражали им со страшной силой. Подражали, разумеется,
чаще в плохом. Хорошее, оно как-то не принималось. Хотя и оставляло
едва заметный след в наших душонках (и мозгочках). Попробуйте
сбацать, как непросыхавший Высоцкий: «На границе с Турцией…» или
«Здесь вам не равнина…»! Попробуйте сыграть, как Шукшин в «Калине
красной»! Много у вас получится?! Что слабо?! А вообще в то время
было предостаточно людей, нами обожаемых (на худой конец – уважаемых),
но сильно «зашибавших». Некоторые уже «отзашибались», другие еще
бражничали в то время, живы-живехоньки. Олег Даль, Валерий Ободзинский,
Аркадий Северный, Николай Рубцов, Александр Галич, Николай Глазков,
Александр Твардовский. Михаил Светлов… Выбирай любого – и подражай!

На Западе именитых «бухарей» тоже хватало (и живых, и мертвехоньких):
Эдит Пиаф, Элвис Пресли, Джим Моррисон, старина Хэм… (Отдельное
им спасибо за то, что развеяли (для меня развеяли) миф «о пьянчуге
и свинье Ване русском»! Нет, я не перестал верить в пьяное свинство
Иваново. Просто узнал, что не он один такой.)

Чем же обернулось подобное подражательство? Для тех и для других.
О запойных кумирах понаписали вагоны книг-воспоминаний (их вдовы,
откуда-то взявшиеся дети и собутыльники). Мемуары те любят почитывать
на досуге, между запоями, мои друзья-ровесники. Точнее – те из
них, которые еще в состоянии устраивать подобные передышки (или
вовсе не перемерли от водки). Достаточное количество доподражавшихся
и уже свое отподражавших.

Есть у меня подозрение (догадка), что сидят сейчас те восторженные
мальчуганы, отроки (юнцы), поклонники непросыхающих гениев и талантов,
в райских кущах, на райской травке. И все у них чинно-блинно-аккуратно,
в лучших традициях: хлебушек – ломтями, килечка – в томате, колбаска
– в кожурке, огурчики – порезаны, лучок – зеленый, стаканец –
по кругу. Пойла – море! (Рай все-таки.) Сидят они квасят-гужбанят:
кто – с Володей (Высоцким), кто – с Элвисом, кто – с Васей (Шукшиным).
Все на ты, все на равных. Ни кумиров, ни поклонников-подражателей.
(Но с уважением!)

И автографов не надо. Какие там автографы?! Наливай да пей!

В школе

1

Свой первый школьный день помню плохо. Ждал его все лето,
а выдался он дождливым и бестолковым. Безрадостным. Воняющие зеленой
краской парты. Резкое, противное «дзынь-дзынь»! Гнетущий полумрак
коридоров. Чужие пацаны, смешливые не к месту. (Всякий считает
себя борзым. Поживем – увидим!) Не внушает доверия и шутейная
фамилия первой учителки – Машкина.

Я хочу домой!

Сентябрь 1973-го года – холодный и сырой (таким его помню я).
В Чили – хунта! (Альенде убит! Корвалана пытает в застенках Пиночет!)

«Так начинаются школьные годы…»

В школе мы, зеленые, как парты, и пакостливые, как хорьки, набирались
друг у друга (да и у педагогов) всякой гадости. Тщательно скрывали
свои навыки дома. Но развивали и оттачивали их на улице. Готовились
к взрослой жизни. Готовились, да, видать, плохо. То ли способностей
и прилежания не хватило, то ли не в ту школу нас мамы-папы за
ручку привели.

Школа – моя первая тюрьма.

2

«Продленку» для начальных классов в нашей школе вела старая
училка. Звали ее, совсем как в музее, – Марь Ванна. Старушка,
прикидываясь (из последних уже сил) строгой, помогала нам освоиться
в школе, «въехать» в суть ученичества, то есть стать настоящими,
закоренелыми балбесами и разгильдяями, которым на все на свете
насрать.

В «продленку» я ходил пообедать, приготовить (кое-как) уроки и
основательно (от души) побеситься. Но часто сбегал и делал все
это дома. Мать ругалась, а Марь Ванна заказывала назад. Иногда
старой училке удавалось подкараулить меня (и таких, как я) прямо
возле класса (или у выхода из школы). Тогда она волокла нас в
свои владенья. (Кого – за руку, кого – за шкварник). Вот тебе
и последние силы.

Постепенно я втянулся и начал сам (почти с удовольствием) посещать
группу продленного дня. Сила привычки! Вошел во вкус. Освоился
в школе. И стал-таки закоренелым балбесом и заправским разгильдяем,
которому на все на свете насрать.

Спасибо «продленке»!

Начальную школу я окончил не без труда, но без троек. Музеи признаю
только краеведческие. А все Марь Ванны для меня с тех пор на одно
лицо: усохшие, морщинисто-желтые и очкастые. Даже если они и не
училки вовсе.

3

Можете мне не рассказывать по какому принципу (и в какие
сроки) принимали в пионеры в вашей школе (в вашем классе). По
тому же, что и у нас: с первого отличника до последнего двоечника,
в четыре захвата – 1) к 7-му Ноября; 2) к 23-му Февраля; 3) к
22-му Апреля; 4) к 9-му Мая.

Меня лично принимали, как сейчас помню, 22 апреля 1976 года. (Золотая
середина.) В толпе серых троечников и умеренных раздолбаев. (Самый
цвет общества!) И принимали – галстук вязали – поздравляли не
где-нибудь – во дворе городского (!) Дворца пионеров и школьников
им. Н. К. Крупской. (Мощное, еще довоенное здание, в четыре этажа.)
На Алом Поле! А вы думали?!

Торжество затянулось. (Как обычно.) Правда, холодрыга вдарила
с утра для конца апреля совсем необычная. Снег полетел. (Последствия
циклона.) И толпились мы – стадом, и торжественно обещали (блеяли)
– хором.

Кроме задубевших рук, ног, свернувшихся лопухов, охрипшего голоса
и галстука в соплях привез я домой книжку «Кладовая солнца». На
память.

Что удивительно, из пионерии меня так и не выгнали, сколько не
грозились. Зато из комсомола турнули с позором! (Образцово-показательно!)
Турнули уже в техникуме, где и принимали. Но то совсем другой
сюжет, нудный и недетский.

4

Если в школе не играть во что-нибудь интересное, то с тоски
взвоешь. И потому играли мы в ее стенах (и во дворе) не меньше,
чем на улице. А выли и орали (все-таки и выли!), пожалуй, куда
как поболее.

Среди величайшего множества школьных игр сильнее других приглянулись
мне (нет, не «крестики-нолики» и не «города») – «жопу к стенке»
и «трясучка». Первая – подвижная, на быстроту и реакцию,
вторая – интеллектуальная. Со «стенкой» – все просто и понятно:
не успел прижать задницу к парте, к стене, к батарее – получи
пинка. Держи! Весело, шумно. И бесплатно.

«Трясучка», напротив, игра денежная и нервная, вся на мандраже:

– Стоп! Орлы!

– По своим.

– Стоп! Решки!

– Забрал.

– По-новой.

Самые заядлые «трясуны» («профи») собирались то на втором, то
на третьем этаже, в дальнем «М». (Их гоняли!) Завучи, а то и сам
директор Чадин (чуть ли не Чаадаев) подкрадывались тихо. И приходилось
ставить «на шухер» новичков или проигравших. На случай облавы
(без паники и лишних движений): делай раз – «бычок» в унитаз,
делай два – мелочь по разным (не в один!) карманам, делай три
– поза «писающий мальчик» (желательно – успеть расстегнуться).
Зашел, мол, по такому делу.

Любил я и «конные бои» (парные и групповые). Но картежником был
никудышным, слабым. На заднюю парту у окна (в «21», в «переводного»,
в «мавра») садился крайне редко. Не мое это, не мое.

5

Одна из интереснейших игр нашего детства – драка. Дикость,
конечно. Но не путайте с нанесением тяжких телесных, с издевательством
и некоторыми видами спорта (бокс, дзюдо, самбо). Хотя, к сожалению,
доходило и до таких безобразий.

Опять-таки, смотря где и с кем драться? На улице – опасно. Там
полно шпаны. Иди с такими подерись! (Из нас ведь далеко не всякий,
даже не каждый третий, стал впоследствии настоящим уголовным элементом.)
Мы – народец домашний.

Дома? С кем? С папашей? До полных шестнадцати лет и не рыпайся
(как на вечерний киносеанс)! А то еще у кого какой батяня попадется?!
Иного и в тридцать струхнешь! Братья и сестры (во Христе), желательно
младше. Тоже не то. Родня все-таки. Вон у меня – сестра, мне –
12, ей – 2. Получается несерьезно. Бой с тенью.

У друга моего, у Гусева – брат. Старший. Разница в пять лет. Чревато
бытовыми травмами.

Никаких условий для драки на дому!

Но любой болван-второгодник знает (он-то как раз и знает!), что
самое место для драк – в школе. В дальней рекреации или во дворе,
за живой изгородью.

Хотя в своем родном 5-м «а» (6-м «б» или 7-м «в») новички давно
не заводились и все железно определились: кто есть кто, кто кого,
кто кому. Но в параллельных классах и плюс-минус год хватает оборзевших
шкетов, желающих (всегда готовых!) побазарить «раз на раз». К
старшакам не суйся! Помни, либо ты с благоговейным трепетом относишься
к их благородным сединам и боевым шрамам, либо они пребольно пинают
тебя куда попало! (Поверьте моему опыту.)

Сама судьба, провидение, ангел хранитель (кто там еще есть?) постоянно
и неоднократно посылали мне упредительные сигналы, пытались отвратить
меня от небезопасного развлечения. Так в декабре 1974-го года,
играя в драку, я получил, глубоко и крепко, под правый глаз бутылочным
горлышком. Через прореху в моей щеке можно было чистить зубы (большей
частью еще молочные), не открывая рта. Маленькая, бледная буквица
«ч» до конца жизни будет украшать мой фэйс.

Но по-настоящему интерес к забаве «на кулачках» угас во мне много
позже. Какой-то черт принес меня к соседям, когда строгий дядя
Леша (вернувшийся «от хозяина») решил пожурить своего сына (вернувшегося
из Армии). Я даже не успел «слинять» из комнаты, в которой так
стремительно мирная семейная беседа обернулась безобразнейшей
пародией на помесь корриды, кетча и брачного танца гамадрилов.
И уж совсем неловко мне сделалось, когда в мою сторону полетели
брызги их кровавых соплей и лафтаки рубах-маек. Боевые кличи противников
сливались в сплошной рев (дядя Леша – мужчина голосистый). Мебель
качалась и падала. (Нет, это не индийское кино!)

Ни первый, ни второй случай не предусмотрены школьной программой.
И это еще раз доказывает, что драться разумнее всего не в темных
подворотнях и не в узком семейном кругу, а где-нибудь в учительской
или возле директорского кабинета. (Не нарваться бы только на физрука!
Знаете, как он мячики пинает?!)

6

Сколь примитивны и скудны изобразительные (и все прочие)
средства наскальной мазни. (Тоже мне живопись!) Пещера! Не впечатляет.

В арсенале дилетанта-маляра, пробующего силенки в граффити, как
правило, тоже не густо: пара-тройка носатых, кривозубых, асимметричных
рож, пяток матюков, слабые (встречаются, правда, очень даже могучие)
подобия интимных органов и частей тела, автограф и дата.

Со временем горе-малевальщики дорастают (и то лишь самые одаренные)
до сомнительных обобщений: «Все бабы б…!», малозаманчивых предложений:
«Пососи, не нагибаясь!», неэтичных пожеланий: «Якорь тебе в сраку!».
Далее – отзывы, поверхностные и односторонние: «Серый дурак!»,
«Ленка лярва!», «Юлька курва!», «Вадик козел!». Первые робкие
признания: «Оля, я тебя л…!», «Я тебя тоже!». Примитив. На уровне
мадленской культуры позднего палеолита.

Совсем другое дело – оформительство (то бишь дооформительство)
учебников, хрестоматий, атласов и контурных карт. Оно открывает
такие горизонты! Тут вам и обогащение воображения, и возможность
глубокого, полного и сильного самовыражения, и поиск своего собственного
стиля. Короче, прямой путь к мастерству!

Взгляните-ка, да повнимательнее, на эти нагромождения уродцев
Босха (или Питера Брейгеля Старшего), на Павлофилоновскую чехарду,
на рожи героев Врубеля и Васнецова. (Про Пикассо и Дали я и не
говорю.) Сразу видно, откуда что взялось, кто с чего начинал.
А вы еще сомневались!

Усы, бороды, пейсы, брови, гривы, очки, пенсне, монокли, рога,
когти, фиксы и клыки. Буденовские шлемы, кепки, цилиндры, котелки,
сомбреро, каски и ушанки – к портретам писателей и ученых. Полководцам
– свастики на лбах, звезды на эполетах, моген Давид на пузо, трезубец
от Нептуна в спину (или пониже). А всем прочим – рюмки, бутылки,
дымящиеся сигары, папиросы, трубки, ножи, револьверы, ружья, мечи,
копья. Стрелы, топоры, пилы и молотки. Половые органы (чаще мужские),
растущие до подбородка и выше, роскошные горбы, хвосты, копыта,
ходули, валенки, лапти, костыли, мячи, гири, гитары, флейты, тромбоны,
гармошки, балалайки, барабаны, литавры, скрипки, велосипеды… Чего
только не подрисовывал я в учебниках?! Чего только не подписывал?!
И всегда приберегал самые смелые детали и самые отпадные выражения
для учебников соседки по парте или для хрестоматии какого-нибудь
безобидного чухана.

До самых последних дней пребывания в школе меня не покидало творческое
начало. Но на партах, дверях, подоконниках и стенах работал редко.

К заборной графике и туалетным фрескам не тяготел. (После Рублева
Андрея и Грека Феофана это несерьезно. Пошло и бесперспективно.)

Не блистал я ни красноречием, ни богатством словарного запаса.
И упражняясь в остроумии и энциклопедизме, слишком не зарывался.
Помня предостережение (или обличение), очень популярное в годы
моего отрочества, но, к сожалению, ныне позабытое:

Писать на стенах туалета,

Увы, друзья, не мудрено.

Среди говна вы все – поэты,

Среди поэтов – все говно!

7

За восемь лет школьной жизни учителя-педагоги так основательно
насрали в мою ранимую детскую душу (не остался в долгу и я), что
и по сей день считаю их работенку делом грязным и мало приятным.
Люто ненавижу слово «учитель». Первого сентября меня тянет напиться
до дикого безобразия, но только не с одноклассниками. С ними я
не дружу. (И даже не встречаюсь, еще прибьют на радостях.)

Но вот кого я действительно не желаю видеть (ни в каком состоянии),
так это нашу «классуху» Антонину. (Не к ночи будет помянута.)

Может быть, я просто неблагодарный и мерзкий поц?

«Нетакие» люди

1

Психи! Дебилы, шизоиды, дауны, олигофрены и прочие человекочудаки.
Городские сумасшедшие! О, это особенные люди! «Нетакие». У иных
нелады с головой (с психикой) не имеют документального подтверждения.
(Псих! И не лечится.) Иные (самые неосторожные) – явные и злостные,
состоят на учете у медработников. (Вот и справочка при мне.) Но
все они заслуживали (и заслуживают) пристального внимания и тщательного
(увы, тщетного) изучения, достойны подражания.

Не всякого из них безошибочно и определишь-то, не сразу опознаешь
в многотысячной городской толпе. Затеряется этакий «нетакой» экземпляр,
ищи его потом! Умудрялись же очень и очень многие из «тронутых»,
не обнаруживая себя, жить-поживать да добра наживать, под видом
(не всегда рядовых) ничем не примечательных обывателей. Мимикрируя
и вводя в заблуждение врачей, соседей и родных. Бери выше – ОБЩЕСТВЕННОСТЬ!
(Но лишь до поры до времени.)

Мы, дети больших городов, пионеры тех лет, если хотите, тимуровцы
и красные следопыты, как никто другой, умели вовремя распознать-обнаружить,
выследить и взять под контроль (!) подобные кадры. (Не путайте
с бытовавшим в то время выражением «закадрить»!) Работали тонко.
А как входили, вживались в роль?! (Моего друга Гусева до седых
волос шизы всех мастей принимают за своего. Изумляются до припадков,
когда узнают, что он «без билета».)

И как это не печально, но никто из моих сотоварищей по следопытской
работе не допускал ни малейшего предположения, что подобная ситуация
(нелады с психикой, контроль медиков и надзор «тимуровцев») станет
их уделом, их антисудьбой. А не мешало бы.

Но увы, прозорливость младенцам и отрокам не свойственна. Даже
если они тимуровцы и красные следопыты.

2

Первым «нетаким» человеком в моей жизни оказался совсем
еще не старый дяденька, часто появлявшийся возле бабушкиного дома
и в окрестных дворах. Собирал он щепки, ветки и обломки овощных
ящиков. Его приближение предвещал мерный стук (на манер колотушки).
То странный дяденька стучал по своей вязанке обломком штакетины.
Сутулый, в кургузой «пальтушке», с черными волосами на щеках и
на подбородке. (Я никогда не видел, чтобы он курил.)

Бабушка Устинья утверждала (без свидетелей), что он – больной,
а дрова собирает для печки. При этом упорно называла дяденьку-стукача
«мальчиком». (С чем я никак не мог согласиться. Кто же тогда я?)
Долго не доходила до меня и суть его болезни. Болит голова? Тогда
зачем бродит по улице, гремит дровами? Почему не идет к врачу?

Я бурно и восторженно изъявлял желание «болеть, как дяденька»:
с охапкой щепок и грохотом на всю улицу Горького.

Бабушка меня не отговаривала (переубеждать она не умела), а бородатому
«мальчику с колотушкой» давала при случае булочку или горсть печенья.

3

Во дворе соседней девятиэтажки не один год кряду орудовал
низкорослый, кругло-квадратный дворник дядя Миша, татарин. Тюбетейка,
ржавый велик, метла. Грудь дворника обильно украшали бумажные
ордена и медали, неведомых нам, татарских войн. Учебники истории
о них (почему-то?) умалчивали, а спросить у ветерана напрямую
мы не решались. (Еще обидится.)

Дворник-орденоносец постоянно изрыгал бредовые (то пламенно-обличительские,
то задушевно-лирические) монологи. В настроении хорошем – русско-татарские
(фифти-фифти). В настроении скверном – исключительно татарские.
Но не только на поприще риторики снискал себе славу сей доблестный
джигит.

В разных районах города время от времени на заборах, на асфальте,
на стенах зданий появлялись крупные и четкие, выполненные мелом,
углем, а то и краской, надписи.

Буквы русского алфавита вещали: «АЛТЫН», «ТАТАРСТАН», «САБАНТУЙ»,
«ИЛИБЕЗ»…

Так неутомимый и скромный (перлы родной речи сеялись строго инкогнито,
в личное, свободное от работы время) дядя Миша сказал свое слово
в граффити и внес посильный вклад в дело борьбы с безграмотностью
в нашем городе.

4

Наш сосед дядя Леша Алексеев не был «нетаким». Типичный
русский мужик. Хотя одно другому не мешает, и не заметить (а заметив,
забыть) такого дядю Лешу было невозможно.

Разговаривал он со всеми (от голопопых грудничков до согбенных
старцев) одинаково: очень-очень громко, более половины слов –
маты и обязательно на «ты». Я всегда с огромным удовольствием
наблюдал дядю Лешу в минуты его общения. (Благо, что мужчина был
общительный.) Любил он, стоя на своем балконе (этаж пятый), поболтать
со знакомыми, выходящими из-за угла дома. Лицо говоруна багровело,
сигарета в длинном наборном мундштуке изо рта не вынималась, чадила
и осыпалась пеплом, редкие сивые волосешки слипались от крика.
Отборный мат оглашал окрестности двора.

Кроме титула «Мистер Матерщинная Труба» дядя Леша снискал (и по
праву) репутацию обладателя самого лучшего самогонного аппарата
в доме. (По тем временам не только почетно, но и опасно!) Мастеровит
и отчаян!

Был до неприличия прост. Любил женщин, пиво и порядок. В изрядном
подпитии терзал баян, третировал свое семейство и шумел на весь
подъезд. А умер тихо и внезапно, от сахарного диабета.

5

Рыжий Саша Олейник, сосед по парте друга моего Гусева, обнаружил
себя еще в начальных классах. Привлек, так сказать, всеобщее внимание.

Тогда по стране прокатилась «Штирлициада», и все мы бредили и
дышали аусвайсами, бункерами Рейхстага, Борманом-Мюллером-Юстасом
и прочей пасторшлаковщиной. Именно тогда горе-Штирлица (Сашу)
уволокли на допрос в кабинет (бункер) завуча. Уволокли, предварительно
и принародно сорвав с его рукава повязку. (Не такую, как у каждого
из нас – с нарисованной шариковой ручкой свастикой. А с вышитой!
В цвете!)

Саша, бледный хлюпик, по младости лет, дрогнул и сознался (уже
у завуча) во всем: заготовка домашняя, производства старшей сестры.
(Такой сестрой можно было бы гордиться, если бы не малодушие ее
братца.)

За громким дебютом последовали и другие номера рыжего Саши. Так,
в четвертом классе на уроке рисования он заявил, что желает изобразить
(при его-то слабых навыках живописца) героев кинофильма «Боба
и слон». На что художник-чертежник Бычихин, покачав бородатой
породистой головой, рассудительно заметил:

– Слона, пожалуй, нарисовать можно. Вот только Бобу не надо!

А классе в шестом (пятом) Саша, проявив неслыханную инициативу
(абсолютно добровольно!), взялся исполнить матросский танец «Яблочко».
После чего, до самого окончания восьмилетки, на каждом смотре
самодеятельности отплясывал его с завидным задором и умением.
(Кто бы мог подумать?) И обязательно при полном параде: «Бескозырка
белая, в полоску воротник». (Дело рук все той же сестры.)

Кроме всего прочего, Олейник Саша отличался вспыльчивостью (не
к месту), завидным упрямством, плохой памятью и отсутствием прилежания
(«Яблочко» – исключение). За что нередко бывал наказан и учителями,
и родителями. И одноклассниками.

6

Вряд ли вы правильно ответите на мой вопрос: «Куда рано
или поздно деваются все “нетакие” люди?» (Только, пожалуйста,
без цинизма. «В дурдом» – это не ответ.)

Обитал в нашем микрорайоне, чудил-куролесил «нетакой человек»
Юра. Возраста неопределенного, нрава веселого. Где – песню споет:
«Шел отряд по берегу…», где – папироской одолжится. Тетькам молодым
подмигивал. (Жениться хотел.) Любил шарики воздушные надувать.
(От слюней – мокрющие.)

А в школу его не пускали. Директора нашего – Аркашу он боялся.
Старшеклассникам – дерзил. Случалось, исчезал куда-то на месяц-другой.
Но возвращался. Притихший и задумчивый. И так из года в год, на
протяжении (и на фоне) почти всего моего детства. А потом исчез.
И не вернулся. Я, повзрослевший, и не заметил, когда это случилось.
До того ли мне было? Может быть, он переехал? Куда? Вот и вы не
знаете.

Глава последняя

1

Неожиданно, без подготовки, без лишней суеты, умер мой отец.
(Ни «смертного» бельишка в сундуке, ни кубышки во саду-огороде
под старой грушей на черный день.) Про него, видать, пословица
та: жил, жил, да сразу и помер.

Умер он тридцати восьми лет от роду, еще не спившийся и не утративший
жизнелюбия.

Не вернулся с работы. Пропивая свою последнюю получку, остался
на ночь в гараже. Рылся, ковырялся в «Камазе», переключился на
«Пшеничную». А утром его увезли в морг. «Общее отравление организма…»
– формулировка туманная (и не менее общая). Врачи, если честно,
никогда не отличались способностью толково и доходчиво изъясняться.
(Дело даже не в латыни. Одно слово: МЕДИКИ.)

Работнички морга (все те же МЕДИКИ) распотрошили моего папашу
будь здоров! (Таксидермисты чертовы!)

Более всего меня поразила подвижность его черепной коробки. Она
так и ходила ходуном. При малейшей тряске в черепушке моего родителя
что-то перекатывалось и шуршало. Увесистая папина погремушка впечатляла.
Но в погремушки я уже не играл. (В том году я поступил в техникум.)

Не по сезону ласковым октябрьским днем (1981-го года) моего отца
приютило «Цинковое» (в народе) кладбище.

Изредка я вижу его во сне: молодого – тридцатилетнего, слегка
«датого» и всегда – улыбающегося.

2

Эпицентры моего детства (улицы Горького, Кирова и Калинина,
Пионерская, Просторная (ныне Куйбышева) и Красного Урала, проспекты
Победы и Комсомольский). Попадаю в те края редко. Мимоходом посматриваю
на знакомые окна, балконы. С горечью замечаю перемены. (Ретроград!)
Пытаюсь представить новых жильцов: кто они? откуда? как выглядят?
(Дрыщи транзитные!)

Зырят, небось, черти, из глубины кухни (спальни), недовольны (да
и хрен с ними!), что какой-то очкастый, небритый тип пялится (!)
на их окна. Высматривает! Нарушает покой!

И не более того.

3

По сути своей мы, дети семидесятых, дети большого города
– вырожденцы. (А то не видно?)

Ничего хорошего из нашего поколения не получилось, не вышло. Да
и не могло. (А из кого получилось-то?)

Все чаще и чаще перебираются мои ровесники в пригороды («Цинковое»,
говорят, давно уже переполнено) – к бабушкам-дедушкам, к родителям
поближе. И лежат себе там под ивами, рябинами, под вязами, березами.

А город растет и молодеет. В нем рождаются новые горожане – новые
вырожденцы.

2001-2004

---

* Народное название сигарет «Памир», без фильтра, недорогих.

** У этих игр возможны и другие названия.