Литературная критика

Бумеранг не вернется:

Лицо со шрамом (Без лица)

/Чак Паланик «Невидимки», М.: «АСТ», «Транзиткнига», 2004/

Роман посвящается Джоффу, Ине, Дженет и Патриции, которых мы вряд ли
узнаем, как мы уже знаем Чака Паланика. Которого мы уже
любим, как любят того, в ком уже что-то распознали. О том, что
любить людей можно лишь узнав и распознав их – об этом роман
«Невидимые монстры», в русской редакции превращенный просто
в «Невидимок». Книга о том, что по-настоящему любить – это
узнавать и распознавать, тоже по-настоящему, других и себя.
На самом же деле, «Невидимые монстры» гораздо увлекательнее,
непредсказуемее и нетривиальнее этой простой и расхожей
формулы (формулы любви).

На мой взгляд, эта книга легко попадает в число пяти лучших
переводных, изданных в ушедшем году. Также это один из предварявших
«Fight club» романов, которые составляют честь и славу их
автора. То есть, иными словами, Паланик одинаково хорош во
всяких своих крупных вещах, поскольку пишет всегда одну книгу –
одинаково опасную, напряженную, взрывную и
заразительно-проникновенную. «Невидимки» по непристойности сравнимы с
паланиковским же «Удушьем». То есть – не более. Все-таки, несмотря
на приведенные на обложке аннотации, Паланик – совсем не
«Уильям Берроуз нашего времени». Он не из этой оперы, хотя всю
оперу в отрасли давно рвутся поименовать единой
империалистически неделимой Альтернативой. В чем-то Паланик лучше, в
чем-то скромнее, но в основном – это иной тип повествования и
письма.

«Невидимки» – это настоящая греческая трагедия. Да что там греческая
трагедия, это какой-то просто мутагенный вариант
древнеегипетской мистерии Исиды и Осириса. (Неспроста псевдоним одного
из героев звучит как Сет?) То есть – практически
непредсказуемый вариант инцеста и семейной войны. Интересно, что
подобные сюжеты (в их общих чертах) мы сможем легко отыскать в
желтой мерзкой размножающейся бульварной массе палп фикшена с
его мягкими обложками, ложнопозолоченным тиснением, локонами
у декольте и рыцарями в слаксах и сорочках с романтическими
рукавами. Но до таких высот, как в «Невидимках» мыльный
жанр не поднимался никогда; все мыло на такой высоте
превращается в какой-то футуристический гель для просветления оптики
НЛО.

История фотомодели (элитной), с которой произошло злоумышленное
несчастье (покушение), и которая потеряла свою былую красоту
(половину лица – всю нижнюю челюсть). Помимо этого, весь роман
пронизывают травестийные ходы, отмутировавшиеся от
средневекового балаганчика. Поэтому в романе столь коренна и значима
тема транссексуальности, трансвестизма и смены пола. Shemale
– оказывается, совершенно нормальный человеческий персонаж
для литературы (вполне массовой, а не альтернативной),
начиная года с 1999 (год первого издания «Монстров»). Призрак
боевика оборачивается псевдодетективом, который на поверку
обнаруживает все свойства сатиры (как часто пишут модные и
немодные критики – «свифтовской сатиры»), а уж в сатире этой за
версту видны огнеупорные, водонепроницаемые и устойчивые к
меди фрагменты романа воспитания, прозы воспитания чувств,
большого пароля в общечеловеческий моральный портал
взаимоуважения и доверия. Таков жанровый американский пирог, хотя, если
смотреть по чистой воды нарративу, то это – не менее
традиционный вид исповеди, раскатанный умелым пером по всей
Америке в качестве классического роуд-стори. Ну и, как обычно у
Паланика, в «Невидимках» – всё о любви, несмотря на едкие и
отвратительные подробности и неукоснительный
справочно-энциклопедический режим.

Это история о том, как люди (все люди вообще, все население планеты)
бегут от чего-то. О том, что всем есть (находится) от чего
бежать. О том, что бегут, как и можно философски
предположить, всегда от самих же себя. О том, что прибежать от себя
можно только к себе настоящему, в иных случаях всегда будешь
промахиваться и впадать в прежнее кольцо (Паланик двигает
метафору телеэфира: снимаемые не могут отвести взгляда от себя
на мониторах транслирования, хотя изображение на монтиоры
поступает от камер, в которые снимаемые уже не смотрят, потому
что увидели на мониторах себя – и т.д.). Еще это о родителях
и детях, о той вещи, которую несмотря ни на какие
снобистски-прогрессистские заявления, придется и дальше называть
«разрывом/преемственностью поколений». Это о родных, которые
максимально отдаляются только с тем, чтобы иметь надежду на
подлинную близость (подано, разумеется, чуть жестче и
безжалостнее, чем в фильме Михалкова «Родня»). Еще это – у Паланика
на это нюх, глаз и зуб – забавные аферы авантюристов неясного
социального и полового признака. Еще это – о том, что
«Красота – сила, равно как деньги, равно как оружие». Это о
убийце, жертве и свидетеле, роли которых надежно перепутаны Богом
в его телешоу. И это об убийстве, жертве и
свидетельствовании против себя и в пользу других (и наоборот). Также это о
том, как тело Жанны д*Арк соединилось однажды с кислородом в
химическом процессе окисления. А еще – о том, что не красота
спасет мир, а мир спасется от страшной силы красоты путем
спрятывания за покровами тайны, методом уходя от
гипертрофированного «Я», способом обуздания лязгающего искусственными
челюстями («копии, копии, копии…») эго. В этом и состоит
«жажда трагедии» главной героини. Стушевывание и замазывание
непроницаемым мраком собственного «Я» поначалу кажется ему же
трагедийной формой повествования-проживания. Но – эпифания
будет, Паланик беспощаден к насущному, но утвердителен в смысле
христианской надежды. Пусть помазание совершат старые
трансвеститы, а герой-горе-любовник сорвет покровы с чужого
жениха накануне брачной огненной геенны. Пусть ребро удалили
адаму лишь для придания его талии женских очертаний, а устами
бывшей топ-красотки глаголет не истина, но сугубо нёбные и
носовые звуки. Всё равно всё будет восхитительно ровно на 300
страниц. С обычными паланиковскими повторами-реверсами, с
характерной его семантической эхолалией, грубой, но точной
порезкой и перемиксовкой временных отрезков, с оригинальным
смешением отталкивающей мерзости и необъяснимой лирической
лепоты. Воистину, пересказывать сюжет нельзя категорически. Ни в
коем случае. Хотя, даже если и пересказать – нудно в чтении
не будет. Этот дядечка – Чак Паланюк – он
еще не выдохся. Вам интересно почему?

«Будущее превратилось из надежды в угрозу. Когда это
произошло?»

«Во мне нет ничего первоначального. Я – совместное усилие
всех тех, кого я когда-то знал.»

«Тот, кого ты любишь, и тот, кто любит тебя, никогда не
могут быть одним человеком.»

Это просто части посланий, которые герои пишут в Сиэтле на башне
Спейс Нидл на открытках с изображением старых представлений о
ненаступившем сейчас будущем, и выпускают эти открытки на
ночной ветер, дующий куда-то в прошлое.

Мучительно и некрасиво пытается появиться на свет новый человеческий
вид в последней сверхдержаве мира. Но усилия этого вида
достойны внимания и сочувствия. Как усилия всякого вида вообще.
Потому что вид – это, наверное, и есть проявление чьего-то
внимания и сочувствия. Вам интересно – проявление внимания и
сочувствия по отношению к чему? Этому дядечке – тоже.

«Мама вопросительно смотрит на меня:

– Ты наверняка знаешь, что презерватив следует надевать на половой
член сразу после наступления эрекции? Я накупила бананов,
несмотря на то, что сейчас они страшно дорогие. Подумала, если
тебе требуется практика, они просто необходимы.

Это ловушка. Если я отвечу: «Да, конечно, я натягиваю резинки только
на возбужденные члены», – папочка заведет длинную
поучительную речь о нравственности. Если скажу: «нет», тогда буду
вынуждена все Рождество напяливать презервативы на купленные
мамой бананы.»

«– То, чем я занимаюсь, бессмысленно, нелепо, пагубно. Все,
у кого бы ты ни спросила, правильно ли я поступаю, ответят:
«неправильно». Именно поэтому я и захотела идти именно этой
дорогой… Ты понимаешь меня? Все мы настолько привыкли, что
нам твердят: не совершайте оплошностей. Я посчитала, что если
отважусь на наибольшую из возможных ошибок, то получу шанс
вырваться из оков и начать жить поистине свободной настоящей
жизнью.

Как Христофор Колумб, отправившийся однажды на край света.

Как Флеминг с его плесневым грибком.

– Настоящие открытия человечества порождены хаосом! – орет Бренди. –
И посещением тех мест, которые считаются запретными и
проклятыми.»