Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Эта повесть не то чтобы чем-то особенно хороша или интересна. Просто
это история о том, как Чихвадзе забыл у меня Варю, и что из
этого получилось. Чихвадзе и Степанов мои бывшие
одноклассники, а Варя просто девушка из тамбура, но об этом впереди…
Пить вместе пиво мы стали еще в школе, и как-то само собой
нехитрая эта привычка превратилась в традицию, теперь уже
вполне древнюю, потому что школа осталась маячить позади
последним бастионом детства, мы все более или менее успешно
закончили наши институты, а Степанов даже умудрился сходить в
армию. Вот так и получилось, что Чихвадзе позвонил мне с
Киевского вокзала, прибыв в Москву из очередной командировки, и
предложил встретиться. Я перезвонил Степанову, который тоже
ничего не имел против того, чтобы прервать нудную постылую
работу ради совместных утех, сходил на угол за пивом и, зарядив
холодильник, как катюшу, стал ждать гостей. Друзья мои пришли
вместе, случайно встретившись в подъезде, и в маленькой
прихожей сразу стало тесно. Степанов принес банку маслин.
Чихвадзе привез из командировки литровую бутыль хохлацкой
домашней водки з перцем и Варю. Варя была девушкой неопределенного
возраста, с мучнисто-белым лицом и богатой золотистой косой,
обернутой вокруг шеи, наподобие шарфа. Чихвадзе – потомок
горских князьков и, как полагается, хвастун и бабник –
подобрал ее в прокуренном тамбуре поезда Киев – Москва.

Он напоил ее в вагоне-ресторане дешевым коньяком, охмурил рассказами
о родовых замках под Тифлисом и, разомлевшую и тепленькую,
привез ко мне. Однако, попав в незнакомую обстановку, Варя,
как кошка, подобрала коготки, юркнула на кухню и замерла,
нахохлившись, на табурете в углу. Покуда мы на все лады
старались распушить перья и умаслить нашу гостью, она не
произнесла ни одного слова. Просьба попить водички из крана, конечно,
не в счет. Тогда нам надоело валять дурака, и мы стали пить
пиво с маслинами, запивая его мутно-желтой горилкой, и
вести себя независимо, как будто ее и вовсе не существовало.
Дошли до того, что, пойдя в туалет пописать, Степанов даже не
удосужился прикрыть за собой дверь. Но перелив мощного
Степановского фонтана не возымел на таинственную незнакомку
никакого действия. Казалось, она впала в летаргический сон.

– Украина – это телесный низ России, – разглагольствовал Чихвадзе.

– Взять тот же чернозем, чем не навоз истории? Она вам и житница,
она же и здравница. Но без России, как без головы, все не
впрок…

– А у нас на работе зарплату понизили, – сказал, вернувшись из
туалета Степанов, – сидеть заставляют до ночи, того и гляди
субботники обратно введут.

– Да ты сам не помнишь, когда последний раз на работе-то был, –
резонно отметил я, – непонятно зачем тебе вообще зарплату
платят. За бюллетени?

Степанов обиделся и стал возражать. Чихвадзе поддержал его поначалу,
но потом переметнулся ко мне, заявив, что Степанов
работает, как хохол. «Вот им зарплат и не платят!» Степанов еще
больше обиделся и сказал, что Чихвадзе провинциальный шовинист и
скрытый антисемит, что было, с одной стороны, правда, а с
другой непонятно, потому что сам Степанов к евреям никакого
отношения не имел, а, наоборот, Чихвадзе был на четвертинку
иудеем. В общем, нормально посидели. Варя же молчала,
забравшись с ногами на табуретку, и признаков жизни не подавала.
Когда встал вопрос, идти ли за новой порцией пива, я уверенно
пресек попытки Чихвадзе «скинуться на маленькую» и стал
выставлять моих друзей на улицу, отговариваясь тем, что мне
завтра еще надо паспорт получать (что было правдой) и везти
бывшую тещу в больницу (что было абсолютной ложью). Наконец,
побузив и побазарив, они все-таки ушли, продолжая на лестнице
шепотом переругиваться, и оставили мне недопитый стакан
водки, четверть пачки сигарет «Данхел» и Варю… Чихвадзе просто
забыл ее, а сама Варя, видно разуверившись за вечер в своем
вагонном принце, никак не проявилась и тихо продолжала
куковать на табуретке, как на шестке. В общем, ситуация
складывалась странная. Правда, когда я стал убирать со стола, Варя
вдруг ожила и засеменила по кухне. «Давайте я помогу».
Уговаривать меня было не надо, я тут же бесцеремонно плюхнулся на
табурет, на котором она только что сидела, и с интересом стал
смотреть, как Варя ловко управляется со скользкой мочалкой. Я
подумал: а не хочу ли я сделать ее своей женщиной, и решил,
что если ненадолго, то вполне даже хочу. Поэтому я встал и,
вплотную подойдя сзади, стал дышать ей в затылок. Варя
обернулась не сразу. Вытерла руки кухонным полотенцем, осторожно
провела пухлым пальцем по моей щетине, и сказала: «Милый».
После этого все развивалось довольно быстро. Через пять
минут мы уже были в спальной. Варя не спеша разделась, обнажив
неожиданно большое и белое тело, густо покрытое звездной
картой желтых веснушек. После этого она возлегла на кровати и
лишь шептала: «Милый, делай со мной, что хочешь. Делай со
мной, что хочешь». Я решил немедля познать ее, раз уж так вышло,
но это оказалось утомительнее, чем я думал, и поскольку
сама Варя инициативы не проявляла и лишь, размеренно дыша,
покачивалась в такт неведомым мне магнитным волнам, я так и
уснул на ней, не доведя процесс познания до конца.

Наутро шел дождь. Меня разбудил телефонный звонок. Звонил Чихвадзе.
Осторожным голосом он осведомился, не перебрали ли мы вчера.
«Есть маленько, – благосклонно согласился я и в свою
очередь спросил: Ты ее когда заберешь?»

– Кого? – испугался Чихвадзе.

– Варю.

– Какую Варю?

– Так, понятно, – сказал я куда уже менее благосклонно, его горская
дремучая тупость начинала меня раздражать, – Варю из
тамбура, только не спрашивай «какого тамбура», ладно?

– Ладно, – согласился Чихвадзе, а потом жарко зашептал в трубку. –
Слушай, у меня жена с дачи приехала, может, пусть она у тебя
пока поживет, а? Ну что тебе жалко, что ли?

– Жду тебя в течение часа, – безжалостно отчеканил я и бросил
трубку, оставив проклятого сластолюбца потеть на том конце линии.

Я вернулся в спальную и увидел, что Варя спит, дерзко задрав
подбородок к потолку, но уже успев надеть на себя платье и чулки.

– Варя, вставай, – сказал я, – будем завтракать.

Мне показалось, что голос мой звучит как-то обиженно.

После трех стаканов чая и четырех яиц я снова стал дозваниваться
Чихвадзе, но он больше к телефону не подходил и даже
автоответчик отключил, скотина. Тогда я позвонил Степанову. Тот
откликнулся задушевным и трагическим голосом: «Алле, – просипел
Степанов и надолго раскашлялся, – Алле, слушаю».

– Степанов, ты чего заболел? – спросил я.

– А это ты, черт, – внезапно поздоровевшим голосом сказал Степанов,
– а я думал, с работы…

После короткого разговора выяснилось, что Чихвадзе он не видел,
чувствует себя так себе, пить лет десять еще не сможет, а
встретиться, раздавить пивка готов на выходные. Отбой.

Я вернулся в кухню. Варя юркнула от раковины, где только что вымыла
последнюю вилку, к своему табурету-шестку и нахохлилась. На
улице шел дождь. Я попытался изобразить на лице маску
дружелюбия и сказал: «На улице дождь, может, останешься на ужин? Я
сейчас в магазин…».

– Я сама схожу, милый, – ответила Варя.

Так Варя осталась жить у меня. Звали бы ее Верой, я смог свести всю
эту историю к шутейной метафоре: Как я обрел Веру. Но ее
звали Варя, и метафоры не получалось. Днем она убирала, мыла
полы, ходила в магазины, а ночью лежа, раскинув руки, как
исусик на кресте, на моей широкой постели молитвенно причитала:
«Милый, делай со мной, что хочешь». Правда, ничего этакого
мне в голову не приходило, и Варя оставалась безучастной и
чуткой до конца нашей маленькой процедуры. Не знаю, получала
ли она удовольствие от этих регулярных «встреч», но от
близости никогда не отказывалась, возможно, считая, что
расплачивается таким образом со мной за питание и жилье. Прошло три
дня, дождь на улице не прекращался, и нового паспорта я так и
не получил. Варя почти перестала меня раздражать, я даже
начал воспринимать ее как нечто неотвратимое, вроде шкафа или
холодильника, и уже не искал в себе сил указать ей на дверь.
Хитрый Чихвадзе объявился через день и путано обещал
пристроить ее к какой-то тетке в Беляево, которая сама, как назло,
сейчас не то в Минске, не то в Мюнхене. Просил отсрочки и
пощады. Я презирал его. Степанова совесть погнала на работу,
но, выходя из автобуса, он вывихнул лодыжку и теперь пребывал
дома в состоянии частичнополной неподвижности, в том
смысле, что определенные его части были неподвижны полностью.
Чихвадзе получил передышку, Степанов долгожданный покой. Мне
досталась Варя, или это я достался ей. Не знаю. Наши судьбы
каким-то непостижимым образом сплелись в случайный узелок, как
авоськи двух пенсионеров в автобусной давке.

На третий день ко мне зашла моя бывшая жена. Мы с Варей сидели на
кухне. Я читал, а она чистила плиту. Я вообще ни разу не
видел, чтобы Варя брала в руки книжку или на худой конец газету.
Это был не ее мир. Она боялась насекомых («У тебя нет
тараканов, – спросила она меня в первое наше утро, – или пауков? Я
очень боюсь все мелкое, что движется»), и буквы, наверное,
напоминали ей жучков или даже клопов, роящихся на белой
стене.

Моя бывшая жена мрачно оглядела Варю, словно сделала рентгеновский
снимок, и улыбнулась.

– Да у вас тут разделение труда, – сказала она, – просто идиллия.

Когда Варя вышла из кухни, унося на спине ее недобрую улыбку, она
закурила и задумчиво сказала:

– Кто б мог подумать! Девушка-крестьянка. В народ подался?

– Это Варя, – сказал я, и мне стало тоскливо, потому что я понял,
что сейчас буду нелепо и смешно защищать, по сути, незнакомую
мне девушку от нападок и ядовитых укусов моей бывшей жены. –
Ее Чихвадзе из Киева привез.

– А, мелкопоместный князь. Крепостных своих к тебе водит? А право
первой ночи на тебя не распространяется?

– Он там в командировке был, – ответил я, стараясь не замечать новой
атаки, на этот раз в адрес Чихвадзе. «Впрочем, он-то ее
заслужил», – подумал я злорадно, а вслух сказал:

– Они в поезде познакомились.

– Господи, да куда ж ты катишься, – устало сказала моя бывшая жена и
нервно затушила сигарету в блюдце, липкое от сгущенки,
которую только что ела Варя. – Ты же умный человек. А общаешься
с какой-то шушерой, что Степанов этот твой – тряпка и
алкоголик, что Чухнадзе этот. Мало того, что жене изменяет, так к
тебе еще блядей водит, а ты и рад за ним подбирать. Урод!

– Чихвадзе, – тихо сказал я.

– Что?!

– Его Чихвадзе зовут.

– Да по мне хоть Шеварднадзе, мудак он и все.

Моя бывшая жена ушла, а я сел смотреть футбол по телевизору. Но
вскоре снова его вырубил и стал никчемно бродить по квартире.
Попробовал почитать, не пошло. Мне явно чего-то не хватало.
Может, это из-за погоды? За окном продолжал идти дождь. Варя
пропала и пришла только вечером. Принесла готовых котлет.
Сварила гречневую кашу, и мы сели ужинать. И вдруг я
почувствовал, что неприятный зуд в пятках исчез, а в душу вернулся
покой. «Неужели это из-за Вари? Неужто это ее мне так
недоставало?» – подумал я и не на шутку испугался. Я только начал
снова входить во вкус холостяцкой жизни после семи лет
супружества и опять попасть в его лоно не торопился. У меня была
хорошая двухкомнатная квартира. Интересные друзья. Даже пара
красивых подруг. И главное, сам я был еще хоть куда. Мне
показалось вдруг, что Варя крепко держит в руках нить моей
свободы. Что как-то незаметно для меня за эти три дня ей удалось
занять место Парки за ткацким станком моей жизни. Она так и
приснилась мне в ту ночь: статная, голая, в созвездьях желтых
веснушек возвышается Варя над мифическим веретеном,
перебирая сильными крепкими пальцами пряжу моей непутевой судьбы.
«Милый, – шепчет она рокочуще, – я могу делать с тобой, что
хочу». Эта фантазия преследовала меня все следующие дни. Хотя
внешне между нами и вокруг нас ничего не изменилось. За
окном шел дождь. Мы просиживали все время на кухне. Смотрели по
вечерам телевизор. Много ели. Я пил свое пиво и читал свои
книги. Мы коротко и бесшумно занимались любовью. Только
однажды, пережив один из своих тихих оргазмов, Варя заплакала. И
уверяла, что плачет от счастья. «Надо срочно что-то
делать», – в панике думал я. Чихвадзе уехал к жене на дачу.
Степанов лежал дома и гнусавил в трубку что-то о потерянной
молодости. «Пока с тобой твоя невинность, все в порядке», –
бессердечно отшучивался я и клал трубку. Нет, Степанов был мне не
помощник.

Все кончилось в пятницу. Это был первый день без дождя. Циклон
сменился антициклоном или наоборот, в общем, небо прояснилось, и
вместе с этим ясность вошла и в мою душу. По телевизору
показывали научно-популярную передачу про опасности, связанные с
недугами сердца. Толстый врач-кардиолог с одышкой – по мне
так первый претендент на инфаркт, – отвечая на вопросы
журналиста, пожелавшего остаться за кадром, сказал: «Да, вы
правы, с тридцати пяти до сорока пяти именно мужчины особенно
подвержены риску сердечно-сосудистых заболеваний, но что самое
интересное, это связано подчас с тем, что мужчины в принципе
в обычной повседневной жизни, в отличие от женщин, не
способны на принятие простых и быстрых решений, они колеблются в
нерешительности и мучают себя ненужными угрызениями совести
и прочей чепухой (он так и сказал «чепухой»), то есть их
внутренний мир работает в эти моменты на износ. Занимать и
отстаивать свою точку зрения, решаться и жить этой решимостью –
вот то, чему мы, мужчины, могли бы поучиться у наших
прелестных женщин».

Пять минут где-то просидел я еще у телевизора, обдумывая слова этого
толстого Айболита, и наконец, как мне казалось, приняв
решение, вышел на кухню. Варя сидела на облюбованной ею
табуретке и резала помидоры в салат. Я встал в дверях, прислонившись
к дверному косяку, и впрямь почувствовал себя как на
подмостках и еще подумал, что Варю эта ассоциация, вероятно,
удивила бы. Жучки на стене. Бесконечное клопиное копошение. Я
принял непреклонный вид и сказал:

– Варя, – сказал я, – у тебя вообще дом есть? Семья там, родственники?

Варя обернулась и теперь смотрела на меня, не мигая. Ее взгляд,
казалось, говорил: «Нет, милый, у меня никого нет кроме тебя».

– Да, – сказала, наконец, Варя, – есть.

– А не поехать ли тебе домой? – спросил я, чувствуя себя
одновременно полным говном и героем. Это я против инфаркта – послал я
своей совести подслащенную пилюлю, и она ее, поморщившись,
проглотила.

– Ну, что скажешь?

Варя смотрела на меня все так же преданно и пристально, казалось,
говоря: «Я что тебе больше не нравлюсь, милый?».

– Ты что меня больше не любишь, милый? – сказала Варя.

Если вам никогда не хотелось быстро-быстро закрыть глаза, чтобы,
открыв их, убедиться, что уже самое страшное позади, что все
снова устроилось, а неприятности как рукой сняло, если вам не
знакомо это чувство, значит, вы не были на той кухне, где
тогда стоял я, загипнотизированный взглядом больших бесцветных
глаз. Я было уже сдался, промычав что-нибудь типа: «да это
я так, в шутку». Но тут мне вспомнился толстый врач,
страдающий одышкой, и я произнес ту роковую фразу, которая
действительно расползлась по кухне подобно растревоженному
тараканьему гнезду:

– Я не знаю, с чего ты взяла, что я вообще тебя любил?

Дальнейшее происходило стремительно и вместе с тем мучительно долго,
так ведет себя время лишь в кошмарных снах и очередях у
кабинетов зубных врачей. Варя исчезла с кухни, а я стоял у окна
и курил одну сигарету за другой. Я не слышал, как хлопнула
входная дверь, но я ясно слышал, как в ванной комнате капли
из крана оглушительно падают на дно раковины. Варя исчезла
из моей жизни так же внезапно, как и появилась, но ее уход
оставил по себе тягостный густой осадок, похожий на спитую
кофейную гущу. Я верил, что не любил и никогда не смог бы
полюбить ее, но такой оглушительный молниеносный уход причинял
мне боль. Я даже не знал, что у меня внутри так много
гвоздиков, за которые можно дергать. Расставание с моей бывшей женой
было длительным и постепенным (даже можно сказать
«степенным»), поэтому и причитающаяся на каждые проводы боль
равномерно распределилась на месяцы переговоров и дележа имущества.
Варю я вырвал из моей жизни с корнем, не заботясь о
последствиях, не подумав, чем мне придется залатывать рану. Да я не
думал, что ее вообще придется латать.

Я пил три дня. Сначала в одиночку. Потом со старой институтской
подружкой, пока не приехал из отпуска ее муж. Тогда я перенес
свою штаб-квартиру к Степанову, но он меня вскоре выгнал,
потому что я пьяный подходил к телефону в безумной надежде
услышать Варин голос, а если бы позвонили с работы, то могли бы
подумать, что он не дай бог и т. д. Домой я идти не хотел и
решил уже пить во дворе с бомжами, но тут как раз Степанову
позвонил Чихвадзе, и я поехал к нему. Он вернулся с дачи,
удрав от ревнивой, обремененной детьми и новой беременностью
жены, и, сидя на кухне злой и веселый, желал сибаритства,
распутства и вообще блядства. Мы выпили водки, и я рассказал ему
про Варю.

– Как ушла?! – вскричал он. – Ты что, козел, такое чудо упустил?
Что? Сам выгнал? Ну ты козел!

Я смотрел в его пьяную рожу, искаженную гримасой праведного гнева, и
мне очень хотелось сломать этот гордый фамильный нос прямо
по серединке. Но я сдержался и только сказал:

– Что ж ты у меня-то его бросил, чудо такое?!

Но Чихвадзе сделал вид, что не расслышал, и закричал:

– Мы должны найти ее. Мы пустимся в погоню и вернем ее назад. Она не
могла исчезнуть бесследно. Такие телки никогда не исчезают
бесследно!

– И где ты собираешься ее искать? – с напускной иронией спросил я, а
сам подумал: «Ведь не плохая идея!»

– В вагоне-ресторане она рассказала мне, что ее родители живут
где-то под Киевом, – ответил Чихвадзе, и глаза его заблестели
особым блеском, который означал лишь одно: мы пускаемся в
приключение, которое сулит нам множество удовольствий
эротического, гастрономического, поэтического и любого другого толка. И
мы, глаза Сергея Звиадовича, очень этому рады. – Едем! –
гремел Чихвадзе. И я, допив теплую водку прямо из горлышка,
сказал:

– Поехали.

Мы съездили на вокзал, купили билеты и, поскольку до поезда еще
оставалось время, взяв в привокзальном магазинчике пива, водки,
хачапури и колбасы, расположились в зале ожидания. В поезд
мы сели уже совсем, что называется, «хорошие». Нам достались
два плацкартных места, зато рядом, и мы принялись опять
выпивать: Чихвадзе, набираясь смелости для своего приключения, а
я, чтобы заглушить пронзительные голоса маленьких гвоздиков
внутри. Вскоре я, правда, сдался, но засыпая слышал, как
Чихвадзе что-то страстно бормочет миловидной усатой украинской
проводнице. «Украина – это не просто сердце России, –
доносилось до меня, – Россия – это руки, ноги, сила, а Украина –
это душа, совесть, нам никуда без души…» и с этим я уснул.

Приехав в Киев, мы первым делом взяли такси и поехали на Крещатик.
Мы оба не могли бы ответить на вопрос, зачем мы туда едем, но
нас объединяло зачарованное чувство, что именно там
находится какой-то ключик, некий знак, что укажет нам верный путь
или даже сам приведет нас к Варе. Возможно, это было просто
похмелье. На Крещатике таксист высадил нас у понурого
памятника. Без пререканий взял доллары и уехал. Мы стояли посреди
чужого просторного проспекта. Чихвадзе мял в руках бумажку с
телефоном проводницы. Надо было как-то достойно начать наши
поиски, и Чихвадзе предложил опохмелиться. Он заметил
неподалеку симпатичный кабак. Я просто не знал, что ответить. Вся
решительность вышла из меня с остатками хачапури в вагонном
сортире. Я молчал. Начал накрапывать дождик.

Дюссельдорф 27–29 июля 2000