Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Мы познакомились с ней на одной вечеринке 30 апреля. А первого
марта мы уже проснулись вместе в каком-то задрипанном отеле на
Пляс де Пигаль. Попивая утренний кофе в кофейне на углу, я спросил,
ласково и нетвердо смотря ей в глаза: хочешь, мы поженимся и умрем
в один день? Она надкусила хрустящий круасан, стряхнула крошку
с губы и сказала: хочу.

Мы познакомились с ней на одной вечеринке 30 апреля, а 1 июня
мы уже садились в поезд, который должен был нас унести в свадебное
путешествие в сторону Москвы. Вы спросите, отчего такой странный
выбор? А чего тут странного: я наполовину русский, она наполовину
латышка, ну не в Ригу же нам было ехать!

Первый год прошел, как немецкий фильм во французском прокате.
Так себе прошел. Второй год прошел, однако, как французский фильм
в прокате немецком, то есть уже лучше. А на третий год у нас родился
сын, и мы разошлись. Полюбовно. Сын родился с тремя ногами и вместо
пуповины у него рос хвост. Глаза его горели зеленым гнилым огнем,
и, еще не научившись плакать на французском, он уже смеялся на
каком-то непонятном языке. Корреспондент одной скандальной газеты,
бравший у нас интервью – это произошло уже после того, как нашего
мальчика увезли в Сорбонну заспиртовывать, – высказал предположение,
что это ветхозаветный иврит. Я спорить не стал, иврит так иврит.
Я все-таки хоть на половинку, но иудей.

После этого трагического случая совместная жизнь нам показалась
невозможной, и мы решили расстаться. Последний раз мы держались
за руки 6 ноября, через два с половиной года после той памятной
вечеринки. Перед большой стеклянной колбой, в которой, как гигантская
медуза, плавал наш мальчик, явно недовольный таким к себе отношением,
мы вернули друг другу кольца и больше никогда не виделись.

Вы спросите, а к чему я вам все это рассказываю? А вам что, про
хвостатых детей не интересно? Но это шутка, главное впереди.

После неудавшегося супружества я решил развлечь себя и уехал из
Парижа в Москву работать на телевидении. Там я познакомился с
девушкой Куприной, у которой, кроме известной фамилии, еще была
родинка на левой груди, известная только мне, и пара очаровательных
белых ушек. Я целовал ее в эти ушки, а она кушала халву и смеялась.

От частого целования в ушки девушка Куприна скоро забеременела
и в положенный срок разродилась дочкой, которую мы назвали Полиной
и поместили в коробочку. Потому что, хоть Полина в остальном ничем
не отличалась от других малышек, росточку в ней было всего ничего.
Каких-нибудь сантиметров десять. Но мы все равно любили и холили
нашу крошку, пока ее не съела соседская кошка, тоже по коварному
стечению обстоятельств Полина. Мы горевали недолго, так как кошка,
съев нашу дочку, стала разговаривать человеческим языком и очень
к нам привязалась. Мы решили, что Полинина душа просто сменила
место жительства, и взяли кошку себе, благо соседи, прознав про
ее каннибализм, выгнали бедное животное на улицу.

С девушкой Куприной мы жили душа в душу, потому что она любила
халву, а я ее родинку, ее ушки и еще холодное пиво, так что сориться
нам было незачем. В то время я уже ушел с телевидения и подрабатывал
шофером на «скорой помощи», потому что в Москве случился кризис
и больше работы никакой не было. Иногда, чтобы принести в семью
деньги, я включал мигалку и развозил по городу золотую молодежь,
которой нравилось, что нам повсюду уступают дорогу.

Однажды произошел презабавный казус. Я, проработав всю ночь, сидел
дома и собирался, выпив пивка, прилечь отдохнуть. Тут в дверь
позвонили. Оказалось, что пришел участковый. Он сказал, что по
документам и прочим понятиям я прижил за границей сына, а поскольку
в стране у нас война и вообще кризис, неплохо бы этого сына подарить
Генштабу. Я смеялся так, что у участкового чуть штукатурка на
лбу не осыпалась. Я говорю: «Родной, ну как же я его подарю, когда
он натурально в Сорбонне в спирте купается?». А он мне говорит:
Вы, говорит, гражданин, того, не очень-то, у нас вся страна в
спирте купается и ничего, вот войну какую-то ведем! Я подумал,
что по-своему он прав, и дал ему адрес Сорбонны. Он ушел и спасибо
не сказал.

Но главное дальше. Дальше мне надоело возить золотую молодежь
на красные светофоры, и я, слезно распрощавшись с девушкой Куприной
и жалобно мяукающей Полиной, уехал в Белград. На родину моих русских
предков.

В Белграде я только успел познакомиться с дамой, которую скромно
звали Душа, как НАТО почему-то решило нас разбомбить, и мы провели
наши первые, самые романтичные вечера в бомбоубежище, где вечно
плакали дети и мочились под себя старики. В одну из таких смертоносных
ночей мы и зачали ребенка, которого решили назвать Тело. Смешно
же, Душа родила Тело! Прямо-таки диалектика наоборот. Только ничего
из этого смешного не получилось. Тело вышло совсем уж какое-то
не такое. У него была маленькая змеиная головка и липкие перепончатые
крылышки, которыми оно беспомощно шевелило, тщетно пытаясь взлететь.

– Ну, – подумал я, глядя на своего отпрыска сквозь толстое роддомовское
стекло, – не избежать тебе пробирки.

Но молодой врач с усами, похожими на две косицы, сказал, что это
все от предродового стресса, и увел меня в свой кабинет. Там он
напоил меня сливовицей и спросил:

– Вы знаете кто я такой, господин Грабарь?

А я говорю:

– А кто вас знает. Хотя нет, конечно, вы же главный врач.

А он говорит:

– Нет, вот и не угадали, я – черт, – расстегивает свой халат,
а у него вместо пупа хвост такой здоровый болтается, как слоновий
хобот.

– Сыночек, – говорю, улыбку изображаю, а сам думаю, вот напасть-то
какая, сейчас он мне за Сорбонну этим хвостом и вмажет.

А он говорит:

– Все, – говорит, – папенька, добегались. Долго я вас искал, готовьтесь
теперь смерть принять лютую, – взял одной рукой свой хвост, обмотал
вокруг моей шеи, дыхнул мне смрадно в лицо и натурально задушил.
И с тех пор я мертвый, и детей мне больше иметь нельзя.