Онтологические прогулки

Древнегреческое слово μῦθος, от которого и произошло слово «миф» во всех европейских языках, в том числе и русском языке, очень многозначно. В языке древних греков словом μῦθος означали и слово, и речь (причем искусную), и совет, и предписание, и предмет обсуждения (проблему, как принято сегодня говорить), и замысел или волю богов, и божественную весть, и слухи, и басни, и, конечно, какое-то предание, притчу, повествование, его сюжет или фабулу^[i].

Так сказать, настоящий миф, – тот, который создавался на заре каждой цивилизации, – это не художественный вымысел и не детская сказка, не историческое предание или легенда, хотя их родство с мифами очевидно. Итальянский мыслитель Джамбаттиста Вико (1668-1744), автор сочинения «Основания новой науки» (1725), недаром называл миф «божественной поэзией», подчеркивая сакральный (священный) характер содержания мифов и особенную форму, делающую их произведением искусства.

К. Маркс, отмечая, что греческая мифология составляла «не только арсенал греческого искусства, но и его почву», задавался, в сущности, риторическим вопросом: «... Почему детство человеческого общества там, где оно развилось всего прекраснее, не должно обладать для нас вечной прелестью, как никогда не повторяющаяся ступень?»^[ii]. Правда, ответ на этот вопрос, касающийся мифов, далеко не очевиден.

Разгадать тайну непреходящей «прелести» древних мифов пытались многие мыслители. Ответы их самые разные. Наиболее убедительным мне представляется ответ А.Ф. Лосева, который так определял сущность (то есть форму, или способ, существования мифа):

Миф – это непосредственное вещественное совпадение общей идеи и чувственного образа, неразделённость идеального и вещественного, категория мысли и жизни, и даже стихия чудесного, хотя «в нем нет ровно ничего случайного, ненужного, произвольного, выдуманного или фантастического; это подлинная и максимально конкретная реальность»^[iii].

За последние два-три столетия в развитии европейской философской мысли сложилось целое направление, которое так и называется – философия мифа. Уже характеристика мифов, которую давал Дж. Вико, содержала в зародыше почти все те подходы в понимании мифологии, которые сложились в XIX–XX вв. Подробный обзор и анализ эволюции этих подходов содержится в статье «Мифология» С.А. Токарева и E.М. Мелетинского, с которой начинается двухтомная энциклопедия «Мифы народов мира»^[iv]. Кроме того, в статье приведена обширная библиография классических трудов по мифологии.

Не вдаваясь в споры между философами о сущности мифа, соотношения в нем чувственно-эмоционального, образно-фантастического и понятийно-логического, мифа и религии, скажу только, что среди множества философских теорий мифа мне наиболее близки концепции немецкого философа Эрнста Кассирера (1874-1945) и русского философа А.Ф. Лосева (1893-1988). О понимании сущности мифа А.Ф. Лосевым кратко уже сказано выше, а вот о символической теории мифа Э. Кассирера^[v] хочу сказать поподробнее.

Но прежде – о самом термине и понятии «символ». Это слово древнегреческого происхождения: σύμβολον — букв. «совместное бросание», условный знак, сигнал. В древнегреческих мистериях (священных ритуальных таинствах) символом называли тайное слово, пароль, какую-либо вещь, например, половинку разломанной монеты, по которым посвящённые в таинства узнавали друг друга. Позднее символами стали называть предметы, представляющие собой залог какого-либо договора или долгового обязательства либо имеющие тайное значение для определённой группы лиц, корпораций, ремесленных цехов и гильдий, тайных обществ^[vi]. 

Символом чаще всего служат какие-либо знаки, изображения, образы, которые не имеют видимого сходства с обозначаемыми предметами, но его подлинным содержанием всегда оказывается какое-то понятие, идея, принцип, явление, поэтому А.Ф. Лосев определял символ как «субстанциональное тождество идеи и вещи»^[vii].

Суть же символической теории мифа Э. Кассирера такова:

Мифология (наряду с языком и искусством) – это самостоятельная символическая форма культуры и древнейший вид духовной деятельности человека, отмеченная особым способом символической объективации чувственных данных и эмоций. Мифология предстаёт как замкнутая символическая система, объединённая и характером функционирования, и способом моделирования окружающего мира. Символизм мифа заключается в том, что миф может обобщать конкретно-чувственное только становясь знаком, или символом. При этом конкретные предметы, не теряя своей конкретности, становятся знаком других предметов или явлений, т. е. заменять их символически. Мифическое сознание напоминает поэтому код, для которого нужен ключ. Специфика мифологического мышления состоит в неразличенности реального и идеального, вещи и образа, тела и свойства, в силу чего причинно-следственный процесс имеет характер материальной метафоры. В мифе вместо «законов» выступают конкретные унифицированные образы, а часть функционально тождественна целому. Весь космос построен по единой модели, в которой главное – оппозиция сакрального (священного с особым магическим оттенком) и профанного (обыденного, эмпирического, текущего)^[viii].

Таким образом, в своем философском содержании миф – это способ выражения посредством слова единства неизменного бытия и вечно становящего мира вещей (сущего), иначе говоря, способ проговаривания человеком своей вечной сущности через рассказ о своём преходящем существовании. Слова и образы мифа – это символы бытия человека и диалектики его существования.

Аристотель указывал на четыре вопроса о причинах всякого явления, ответ на которые позволяют дать исчерпывающий ответ о сущности всякой вещи: 1) почему? 2) из чего? 3) как? 4) для какой цели? Отвечая на эти вопросы применительно к мифам о Геракле, мы видим, что:

Во-первых, описываемые в этих мифах события восходит к предельным основаниям бытия и существования, выраженных в образах Хаоса, Тартара, Геи, Эроса, а также Урана, Кроноса и Зевса, в противоречивости мироздания, противоборстве всеобщей воли, которую символизирует жена Зевса богиня Гера, и индивидуальной воли Геракла как образа человеческого рода вообще.

Во-вторых, почти все приключения и метаморфозы, описанные в мифах о подвигах Геракла, связаны с преобразованием природы в самом широком значении этого слова.

В-третьих, способом этих преобразований оказывается воля субъекта, воплощенная в образе Геракла и его деяниях.

В-четвертых, конечной целью этих усилий и преобразований оказывается блаженство как единство свободы, нравственности и красоты; блаженство, которое герой ищет и не обретает в царстве Аркадия (Αρκαδία, удерживающая) – этого символа несбыточной мечты о рае на земле^[ix].

Однако каким бы плодотворным ни был для понимания древних мифов символический подход (как, впрочем, и всякий другой), всё же будем помнить, что это всегда более или менее современная интерпретация того мироощущения, миропереживания и миропонимания, которые были присущи создателям устных мифов, их слушателям и одновременно соучастникам мифотворчества. Мировоззрение людей, живших на заре цивилизации, недаром часто называют мифологическим, подчеркивая его синкретичность^[x] (букв. сращеность), поскольку в мифе еще в неявной форме содержатся принципы и функции одновременно искусства, морали, религии и философии.

Кроме того, миф не только символичен, но он парадоксальным образом как раз стирает границу между реальным и символическим. Так, мир, в котором жил полубог Геракл, – это не мир собственно людей, а мир богов, полубожественных царей, чудовищ и бесчисленных нимф, и духов. По этой причине все родственные и любовные связи между ними нельзя понимать буквально, как это часто встречается в обыденных, нередко вульгарных и даже пошлых суждениях о мифах. А вот, так сказать, настоящие люди – это уже, согласно мифу, потомки (да и то через несколько поколений) мифических героев. Отсюда – постоянная патрилинейная тема (тема прародителя) в мифах о Геракле, сопровождающая многие рассказы о его подвигах и приключениях.

Подлинный миф, как и живой язык, невозможно просто «сесть за стол и сочинить». Он создается на определенной ступени становления всякой цивилизации одновременно всеми и никем в отдельности, поэтому древний миф можно только реконструировать с разной степенью аутентичности^[xi] и толковать.

В устных мифах каждое слово, а тем более имя героя или бога, когда-то совершенно понятное слушателям, – «на вес золота», это всегда обозначение какого-то типического явления, образа, или способа, мировосприятия древнего человека. Наверное, только сочинителям мифов и их слушателям (даже детям), по крайней мере, буквальный смысл каждого мифа был очевиден.

Во-первых, им не было нужды «переводить» имена собственные, которые большей частью стали для нас просто непонятным сочетанием звуков. Значение многих имен сегодня не переводит ни один академический или интернет-словарь мира, включая греческие. В них просто указывается, кого или что обозначили этим именем, а вот, что оно буквально означает, – об этом часто ни слова. Но именно буквальный смысл почти всегда оказывается базовым, ключевым для понимания глубинного, символического смысла того или иного персонажа или места действия.

Во-вторых, каждый образ для древних создателей и слушателей мифов не требовал «расшифровки», а обозначал то, во что люди искренне верили, как в некую само собой разумеющуюся духовную реальность. Например, в реальность духа усопшего предка и его влияние на жизнь потомков или в то, что цари ведут свой род от богов.  Вряд ли такого рода верования – это всего лишь следствие наивности людей. Скорее, – непостижимой тайны с`о-быти`я (через дефис), т.е. совместного бытия человека и мира.

О любом событии миф – при всей его одухотворенной фантастичности – всегда рассказывает, как бы сквозь призму обыденного восприятия, когда на первый план выходят понятные и близкие каждому человеку чувственные переживания, поэтому не стоит удивляться тому, что даже эпохальные исторические события часто объясняются очень просто: кто-то на кого-то обиделся, кто-то кому-то позавидовал, кто-то затаил злобу, разгневался, обрадовался чему-то, удивился или воспылал «любовной» страстью. Миф не знает ни пафоса, ни морализаторства^[xii], как нет этого в обыденной речи, когда люди просто рассказывают о том, кто на ком женился, кто родился, кто умер и т. п. (просто имя, место и событие). Не было в мифах и цветистых эпитетов, как и ничего не значащих подробностей, которыми так богаты поздние, особенно поэтические пересказы мифов.

По мифам о Геракле нельзя писать фактическую историю Греции. В этом случае мифы из древнейшей формы духовной деятельности человека превращаются в несуразную смесь неприглядных исторических фактов, приукрашенных небылицами. Кроме того, сама попытка увидеть в мифологическом герое реально существовавшую личность приводят лишь к тому, что разрушается образ героя, который превращается в авантюриста или заурядного проходимца, каких в любую эпоху легко найти легион^[xiii]. Конечно, в мифах можно и нужно находить отображение каких-то эпохальных событий, о которых известно по археологическим находкам и позднейшим письменным источникам, но не допустимо рассматривать их как описание конкретных исторических событий и реально существовавших деятелей. Главная ценность мифов как исторического источника состоит совсем в другом – в том, что они позволяют реконструировать представления и понимание, надежды и верования, ценности и смыслы, эстетику и логику мировосприятия создателей мифов.

В завершении – несколько слов об источниковой основе современных знаний о мифах, посвященных Гераклу. Эти мифы начали складываться задолго до Гомера и Гесиода – в Крито-микенскую эпоху на рубеже III-II тыс. до н.э., но и сегодня наиболее аутентичным воспроизведением мифов о Геракле остаются именно Гомер и Гесиод (VIII вв. до н.э.), но, к сожалению, их свидетельства об изначальной гераклее ^[xiv](как свода мифов о Геракле) сделаны попутно, т.е. в связи с другими сюжетами, отрывочны и потому не всегда ясны.

Дошедших до нас письменных источников, позволяющих целостно и детально реконструировать древние (устные) мифы о Геракле, сравнительно немного. Часть из них была создана в классическую эпоху (V-IV вв. до н. э.), прежде всего, драматургами Эсхилом, Софоклом, Еврипидом, комедиографом Аристофаном. Но большинство источников о деяниях Геракла (разумеется, из дошедших до нас) было создано в последующую, эллинистическую, эпоху (III-I вв. до н.э.), наступившую после распада империи Александра Македонского, причем, преимущественно в границах уже Римской империи.

Конечно, это уже были, так сказать, модернизированные варианты древних мифов о Геракле с авторским литературно-художественным домысливанием, изменениями основного сюжета, привнесением параллельных сюжетных линий и новых персонажей, а также «привязкой» к реалиям Римской цивилизации. Таковы, например, сочинения Аполлония Родосского или Овидия.

Литературным вымыслом и «украшательством» древних мифов меньше всех грешил, пожалуй, древнегреческий мифограф Псевдо-Аполлодор (в мифологической литературе его обычно называют просто Аполлодором), живший предположительно в I в. до н.э. Об авторе «Мифологической библиотеки» – самого известного и цитируемого (после «Теогонии» Гесиода) письменного источника о древнегреческих мифах – практически ничего не известно. Даже его настоящее имя остается тайной. Обозначение автора как Псевдо-Аполлодор, на мой взгляд, крайне неудачно. Из-за этого во всех современных энциклопедиях и словарях в статьях о Псевдо-Аполлодоре вместо того, чтобы просто сказать о загадочности этого автора, внимание акцентируется на том, что его не следует путать с «известным ритором Аполлодором Афинским», жившим во II в. до н.э., хотя известность второго ни в какое сравнение не идет с нынешней известностью «неизвестного Псевдо-Аполлодора».

Да, мы почти ничего не знаем об авторе «Мифологической библиотеки» (первое дошедшее до нас упоминание о ней относится к XIII в.), зато со времени опубликования в Италии в 1555 году списка рукописи (сама рукопись, к сожалению, утеряна), известность и авторитетность этого источника мифов о Геракле – вне конкуренции.

К наиболее аутентичным источникам мифов о Геракле, на мой взгляд, можно отнести и сочинение древнегреческого географа «Описание Эллады» Павсания (II в. н.э.), однако его отношение к мифам достаточно скептическое – он видит в них, скорее, небылицы, которые призваны приукрасить и оправдать деяния каких-то конкретных исторических личностей, не обращая внимания на метафорический характер содержания мифов. Наименьшее доверие, с точки зрения аутентичности, у меня вызывает – при несомненных литературно-художественных достоинствах – «Аргонавтика» Аполлония Родосского (III в. до н.э.). Обращение с устными мифологическими свидетельствами мифографов I в. до н.э.  Диодора Сицилийского и Гая Юлия Гигина я бы назвал умеренно-вольным. На мой взгляд, оценкой аутентичности, собственно, и следует руководствоваться, делая выбор в пользу того или иного источника для реконструкции и интерпретации мифов о Геракле при разночтениях в описании какого-то конкретного события.

Разумеется, необходимо учитывать многочисленные интерпретации и толкования этих мифов в академической, научно-популярной и художественной литературе XIX-XX вв. Особо надо отметить две книги, ставшие явлением общественной жизни. Первая – «Легенды и мифы Древней Греции» профессора истории МГУ А.Н. Куна, появившуюся в 1922 году, на которой в нашей стране и некоторых зарубежных странах выросло несколько поколений юных читателей. Другое сочинение принадлежит британскому мифологу, поэту и писателю Роберту Грейвсу, чья книга «Мифы Древней Греции» (1955, в 1992 г. издана на русском языке) получила популярность во всем мире. Главное ее достоинство я вижу в очень основательной (практически исчерпывающей на момент написания книги) источниковой базе, на которую опирается автор в своих литературно-художественных интерпретациях мифов о Геракле и особенно в своих примечаниях к ним.