Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Создателям «Секретных материалов» посвящается

Капитан Малышко глотнул пива и посмотрел на часы. То есть наоборот,
он сначала посмотрел на часы, а потом глотнул пива из
бутылки. Но это не помогло, голова раскалывалась по-прежнему и
по-прежнему хотелось чего-то чистого, простого и невинного.
Например, прокатиться на карусели или покормить облезлых
лебедей на Чистых и таких простых прудах. Рабочий день неуклонно
катился в тартарары, над Москвой собиралась гроза, и не
потому ли так отчаянно болела голова капитана милиции.

Дверь открылась, и на пороге выросла большая и нелепая фигура
лейтенанта Задорного. Надо сказать, что эта веселая фамилия не
очень-то сочеталась с его небритым и кислым, как лимон, лицом.
Форма на лейтенанте всегда висела больничной пижамой:
жалобно и как-то по-штатски. Да и сам он был больше похож на
грустную гориллу, так и не решившую, превращаться ли ей в
человека. Одним словом, лейтенант являл собой полную
противоположность низкорослому и рыхловатому Малышко – герою этого
рассказа, который, не имея не физической силы, ни присущей ей
туповатости, был смышлен, аккуратен и ценился начальством.

– Что у тебя, – превозмогая боль, брезгливо бросил Малышко, опуская
руку с бутылкой под стол.

– Еще четыре случая, господин капитан, – сказал Задорный и, протащив
свое увесистое тело через кабинет, положил на капитанский
стол тощую папку.

– Опять похищения?

– Опять.

– И опять ни одного свидетеля?

– Выходит.

– Что значит «выходит»? Ты что с бабой своей разговариваешь?! –
капитан ударил свободным кулачком по столу и тут же,
скривившись, пожалел об этом. Головная боль призывно откликнулась,
буравя начальственный череп.

– Никак нет.

– Так есть свидетели или что?

– Никак нет.

– Иди… – Задорный, во все время разговора тоскливо смотревший в
окно, повернулся и угрюмо вышел из кабинета.

– Дверь закрой!

Дверь, поразмыслив, неуверенно закрылась.

Капитан вынул из пепельницы таблетку аспирина, обдул ее и,
поморщившись, отправил на язык, снабдив в путь обильным глотком
«Ячменного колоса». Он открыл папку, перелистал несколько страниц
и в сердцах захлопнул ее. Больная голова никак не хотела
впитывать факты, находя совпадения и отмечая неточности,
искать решения и вообще работать. Где-то за Садовым кольцом
громко ухнуло, и казалось, что секунду после этого все движение в
городе замерло. Да, гроза грядет нешуточная, подумал
капитан, а люди все пропадают. Без следа.

А люди все пропадали. Вот уже месяц. Словно в воздухе растворялись
или на небо возносились, без свидетелей и улик. Причем
пропадали не только деклассированные элементы. Исчезали актеры и
буфетчицы, госслужащие и бомжи, проводницы дальних поездов и
хирурги. Даже умудрился исчезнуть один референт господина
президента. Правда бывший. По Москве поползли слухи, что тут
дело нечисто, что людей воруют инопланетяне с целью ставить
над ними опыты, что за всем этим стоит ФСБ и вообще без
НАТОвских происков здесь не обошлось. Вся бульварная пресса
последние недели жила за счет таких материалов, печатала интервью
с несуществующими очевидцами и вовсю подливала масла в
огонь. Эти нелепые слухи пробрались даже в Министерство
внутренних дел и, породив множество анекдотов, заняли законное место
в милицейском фольклоре. Как водится, они тут же стали
неотъемной частью офицерских попоек, и с одной такой попойки
капитан Малышко вернулся не далее, как вчера, накушавшись там
дешевой лужковской водки и наслушавшись подобных небылиц.

– Говорят, у военной контрразведки давно уже хранятся фотографии
пришельцев, – горячо дыша ему в ухо, хрипел капитан Лебёдкин из
отдела по борьбе с Интернетом, – все схвачено, старик.
Главный у них генерал Елдохин, у моего батяни с его адъютантом
гаражи рядом. Так что, пока они машины моют, батяня мой под
это дело и не такого наслушался.

– Лебёдкин, говаривал ему адъютант, вот мы тут с тобой машины моем,
а они в то время вторжение готовят. Как только наберут
«репрезентативное», – капитан с уважением выговорил нерусское
слово, – количество наших, то бишь землян, так и ухнут по нам
из термоядерного. Информация эта точная, он это, небось, от
самого генерала слыхал. А Елдохин Игнатий Матвеевич, это
тебе, брат, не салага какой-нибудь, это матерый зверь, зря
панику пороть не станет.

– Так зачем же им земляне, если все равно ухнут? – скучая, спросил
тогда Малышко.

– А затем, – с готовностью отвечал Лебёдкин-младший, – что они самые
интересные экземпляры отберут и выведут новую расу, еще
говенней этой.

Спасибо Малышкинский начальник полковник Сухаренко урезонил болтуна:

– Что за бабские сказки, отставить нести ахинею, капитан! Лучше дело
говори, вон, майор Тапиро объявил седьмую в бубях.

Что это? Телефон звонит? Головная боль пульсирует в такт звонкам.
Красный звонит? Значит, это полковник. Легок на помине.
Капитан взял трубку служебного телефона и строго сказал: «Слушаю».

– Эй, Малышко, у тебя, я слышал, проблемы?

– Какие проблемы? – осторожно спросил капитан.

– Какие, какие, – передразнил его полковник Сухаренко, – по яйцам
кием! Еще четверо пропало.

– Но господин полковник…

– Значит так, Малышко. Дело это серьезное, поставленное под
президентский контроль. Если ты до него не дорос, так и скажи, его у
тебя враз заберут и ходить тебе капитаном до мокрых
пеленок. Но я, Малышко, тебя, мудозвона, десять лет знаю, ты
можешь, если захочешь. Землю рой, но найди мне этих пришельцев.

– Каких пришельцев? – испуганно закричал капитан. – Но вы-то хоть в
это не верите, Гаврила Петрович?

– Я верю в приказы и расписания, – был ему ответ, – и пока верю в
тебя. Если сказано где надо, чтобы версию не отбрасывать,
значит, будем по ней работать. Отбой.

Чушь это, фантастика какая-то! – Капитан выпрямился на своем рабочем
стуле и с тревогой выглянул в окно. Небо все уже затянулось
болезненным темно-серым желе, то и дело озаряемым недобрыми
лиловыми всполохами. Улицы опустели, и в кафе напротив
молодые официантики в спешке заносили пластмассовые столики и
стулья во двор. Где-то еще раз ухнуло, уже погромче, и на душе
у капитана стало совсем погано. «Что это я, – подумал он, –
старею, на погоду отвлекаюсь, малохольным стал». Он допил
пиво, поднялся, накидывая плащ, и, собрав папки в портфель,
направился к выходу. «Да уж, засиделся, надо в магазин
успеть», – думал он, идя по гулким коридорам, пропахшим кислым
потом оперативников, сладким потом секретарш и еще какой-то
канцелярией. И ах черт, он же обещал заехать к Дине, а это тот
еще крюк, странно, почему в здании так пусто, никого нет,
никто не носит туда-сюда папки с «делами», создавая видимость
кипучей работы, не из-за грозы же они все разбежались, эх,
как бы под ливень не попасть, а хотя все одно, поздно.

Выйдя из здания на Петровке и сев в машину, Малышко направился в
сторону Маяковской, где «быстро подрулив к цветочному киоску,
купил пяток хилых гвоздик, и далее по Ленинградскому шоссе к
метро «Аэропорт». Там покрутившись по переулкам, он
остановил машину и зашел в пятиэтажный кирпичный дом, ничем не
отличимый от своих соседей. Поднявшись на третий этаж, он
позвонил в двенадцатую квартиру и стал ждать.

Дверь открыла невысокая худенькая женщина в китайском халатике с
драконами. Увидев капитана, она отшатнулась, словно не узнавая,
и потом, улыбнувшись остренькими зубками и быстро
оглядевшись, втащила его в квартиру.

– Ты чего, Динара? – опешив, спросил капитан, когда они уже стояли в
передней. – Я вот тебе цветы принес по случаю
международного женского праздника.

– Ты ж меня уже поздравлял, да и праздник давно прошел, – сказала
Динара. Казалось, она была чем-то напугана. Маленькие сильно
накрашенные глаза стреляли по сторонам, тонкие пальцы нервно
теребили подол.

– Так это праздник, который всегда с тобой! А почему бледная такая,
случилось что?

– Нет, все в порядке.

– А чего в комнату не зайдем.

– Нет, почему, очень даже пожалуйста.

Они прошли в небольшую, уютно, но скромно обставленную светелку,
типичное гнездышко одинокой сорокалетней женщины, привыкшей
принимать у себя женатых мужчин и отсчет жизни ведущей от
старости к детству, а не наоборот. Только в углу большой японский
телевизор, хотя и кокетливо укрытый салфеткой, выбивался из
общего антуража, как интурист на деревенской свадьбе.
Капитан важно отложил цветы и, по-донжуановски лихо сбросив плащ
на пол, полез к Динаре под халатик.

– Кошечка моя, шлюшечка, – страстно мурлыкал он.

– Погоди Егор, не до этого, – сказала Динара, не сильно оттолкнув
его. – Я все-таки должна тебе сказать.

– Что, – удивился капитан, – уж не залетела ли ты, матушка?

– Боже упаси, нет, конечно, только… да все равно скажу, хуже уже не
будет, нельзя тебе домой идти, ждут тебя там.

– Как это ждут? – капитан от изумления присел на плащ, лежащий на
полу. – Почему нельзя?

– Я всего не знаю, мне Даша, любовница Лебёдкинская, говорила.
Лебёдкин спьяну во сне разговаривает, вот она и услышала…

– Что услышала?

– А то, что убрать тебя хотят тайно, без шума, и что сегодня дома
тебя засада ждет.

– Так кому же, ласточка, я такой нужен? Я ж не Тапиро какой-нибудь,
с организованной преступностью не борюсь, террористам дорогу
не перебегал…

– Где твоя жена?

– На даче с дочкой. Да не беспокойся ты попусту, это Лешке, видать,
кошмарик приснился. Он детективы на ночь читает, вот и
привиделось, – говоря это, капитан ласково, но настойчиво
расстегивал Динин халатик, подталкивая ее к кушетке, – вот так,
умница, хорошая девочка.

– Оставайся у меня ночевать, Егор, – прошептала Дина горячими
губами, она одной рукой помогала капитану выпутаться из штанов, а
другой тянулась к выключателю.

– А это мы посмотрим по обстановке, – весело ответил Малышко. И свет погас.

Любовь у капитана, как насморк, если уж прихватит, то мучает и покою
не дает, о ней одной все капитанские помыслы, а уж как
отпустит, то Малышко ее и не поминает. Водки выпьет рюмку после
«веселой койки», как Лебёдкин ее прозвал, посмотрит жадно на
гвоздики, прикорнувшие в вазочке на столе, – закусить-то у
Динки нечем, и едет домой. Благо дома есть еще поллитровка и
тещины грибки в банке, да и бутылка шампанского с этого
самого женского дня хранится.

– Останься, Егор, – запричитала Дина, когда полные безволосые ноги
капитана снова скрылись под лампасами, – никогда не просила,
всегда к жене отпускала, но сейчас умаляю, останься, не
уходи. Страшно мне!

– Да ты чего, Динара, – удивленно оправдывался капитан, – как не
родная. Мне ж завтра на работу.

– От меня поедешь.

– А бриться.

– Дам бритву.

– Да ты ею, поди, ноги свои скребешь.

– А я сбегаю. В ночном магазине куплю и бритву, и водочку, и икорку.

Заколебался капитан, очень уж заманчиво это звучало, но потом
резонно подумал, что уже не молод, что, оставшись раз, создаст,
так сказать, прецедент и будет оставаться снова и снова, а
там, глядишь, и навсегда переехать придется, а бросать жену
капитан не хотел. Русские своих на войне не бросают, особенно
когда столько лет вместе живут. Поэтому он гордо вышел,
оставив голую Динару, которая так и не оделась, распластанной на
полу. Ее худое мальчишечье тело сотрясали рыдания.

– Не уходи, Ирод. Егор, останься! – выла она, сжимая груди так, что
казалось, будто в каждом ее кулачке прячется по мышонку.

Но заслышав, как внизу хлопнула дверь подъезда, Дина резко
выпрямилась. Поискала внезапно высохшими глазами телефонную трубку и,
найдя ее, быстро заученно набрала номер. В трубке
зашуршало, послышались щелчки и длинные тоскливые гудки. Наконец на
том конце ответили.

– У аппарата, – услышала Динара такой далекий и такой любимый голос.
От этого голоса у нее слабели колени и на лице появлялась
идиотская счастливая улыбка, как у восьмиклассницы.

– Он ушел, господин генерал.

– Как ушел? И вы это допустили?! Вы же женщина, Нагаева. Вы решаете,
когда мужчина может уйти, а когда нет. Вы профессионал, в
конце концов! Ваше тело – это боевое оружие. Вы отвечаете за
него перед страной.

– Он импотент, господин генерал. Но я виновата, я знаю, накажите
меня, как тогда в Карелии, я обещаю в этот раз сдержаться и не
кричать.

– Всему свое время. У меня к вам другое задание. Постарайтесь
выполнить его. Это не просьба, Нагаева, это приказ.

– Слушаюсь, господин генерал.

– Итак, когда вас обычно навещает полковник Сухаренко?

…

Но этого разговора капитан Малышко слышать не мог. Он ехал на своей
новенькой восьмерке по Енисейской улице в сторону дома. В
дороге капитан от скуки сочинял стихи. Этот подлый вечер,
казалось, только и ждал, когда Малышко покинет район
«Аэропорта», чтобы разразиться дождем и градом. По пути капитан то и
дело попадал в пробки, из-за непогоды машины тащились еле-еле,
устало обливая друг друга грязью и беззлобно огрызаясь
гудками, и вдохновение накатывало в такт с потоками мутной жижи
на лобовом стекле. Вот какое стихотворение сочинил капитан:

Я вышел погулять, пошел среди рассады,
Счастливый и такой обычный человек,
И получил тебя, как пулю из засады,
И полюбил тебя, как дети любят снег. 

Приехав домой, капитан оставил машину во дворе – перед его гаражом
опять парковался какой-то подмосковный пидер – и вошел в
подъезд. Только на лестнице он вспомнил, что забыл зайти в
магазин и, кроме тещиных грибков, в доме жрать решительно нечего.
Малышко уже развернулся, чтобы идти назад, заводить
восьмерку и ехать к ближайшему метро разживиться батоном хлеба, как
какая-то неведомая сила заставила его вновь поворотиться и
топать на седьмой этаж мимо подслеповатых дыр шахты вечно
сломанного лифта к родной его квартире. Перед дверью он
остановился как вкопанный. Дверь была не заперта. Капитан точно
помнил, что, выходя из дома, как всегда, закрыл замок на два
оборота. Из тонкой черной щели подуло ужасом и запахом
каких-то медикаментов. Головная боль, было успокоенная волшебными
руками Динары, вновь вернулась, вонзая крючок за крючком в
капитанское сознание. Малышко положил руку на служебное
оружие и уже хотел мужественно спуститься на цыпочках вниз и
уехать к Динаре (ведь говорила же, ведь предупреждала), как
темноту будто выплеснули из-за двери – в квартире кто-то зажег
свет.

– Да вы входите, не бойтесь, Егор Андреевич, это все же ваша хата, –
услышал он звучный красивый бас, и на пороге перед
изумленным капитаном возникла дородная фигура в строгом черном
костюме, явно заграничного покроя, и изумительно белой рубашке.
Лицо незваного гостя Малышко не успел разглядеть, так как тот
стоял против света. Убегать было поздно. Капитан,
пошатнувшись, нетвердой походкой прошел мимо обладателя красивого
баса, вежливо уступившего ему дорогу, в квартиру. В общей
комнате, она же спальня их единственной дочери Людмилы, –
восседал второй субъект в точно таком же костюме с рубашкой вполне
однозначного вида. «Знаем мы, где вас таких штампуют, – с
тоской подумал капитан, – значит и вправду чем-то я
легендарному генералу не угодил». Второй вошел вслед за ним и
профессионально встал возле дверей, как-то умудряясь все время
оставаться в тени.

– Ну что же вы, садитесь, чувствуйте себе, как дома, – бесцветным
голосом сказал субъект. «Их этому учат, – вспомнил Малышко, –
чтобы потом по голосу не опознали. А второй, видать, из
главка, такой бас вряд ли забудешь».

– Разрешите представиться, Егор Андреевич, – продолжал бесцветный, –
меня зовут Иван Иванович, а дверь вам открыл Петр Петрович.

Тень у двери приветственно шевельнулась. Капитан молчал, зная, что
разговорами тут не поможешь. Надо было как можно быстрее
понять, что от него хотят. Поскольку его сразу не убили, была
надежда, что генерал имеет на него какие-то планы.

– Мы пришли забрать вас с собой, – сказал бесцветный Иван Иванович,
и Малышко понял, что тот здесь за главного.

– А если я не соглашусь? – тихо спросил он.

– Пока все соглашались.

– А все-таки?

– Тогда вы останетесь здесь и умрете лет через тридцать в доме
престарелых, хлебая разведенную водопроводной водой овсянку. Это
еще в лучшем случае, поскольку не исключено, что все может
произойти гораздо раньше и при куда более неприятных
обстоятельствах. В жизни-то ведь оно как? В рот беру, а вот глотаю
лишь по симпатии… – добавил он ни к селу ни к городу и
засмеялся.

– А если пойду с вами, то буду жить вечно.

– Нет, тогда вы умрете сейчас же.

– Хрена вам, – крикнул капитан, выхватывая пистолет, – голыми руками
Егора Малышко не возьмешь.

– Мы пришли без оружия, – невозмутимо продолжал Иван Иванович, – не
потому что его у нас нет, а потому что оно сейчас не имеет
значения.

– Я вот тебе покажу значения!

– Вы умный человек, Егор Андреевич, просто вы на время сильно
поглупели. Вы ведь даже не умрете, тут я неправильно выразился, а
просто перестанете быть. Перестанете быть землянином.

– Вот что, – сказал Малышко, понемногу опуская пистолет. Ему вдруг
даже стало весело. – Вы этими сказками уже всех накормили
досыта, даже Сухаренко вам удалось уломать, уж и не знаю как.
Но меня вы на этой туфте не проведете. Я гражданин России и
таковым себя ощущаю с шестнадцати лет. У меня паспорт и две
благодарности от министра. У меня пожилая жена и немолодая
любовница. У меня дочь растет, в конце концов. Если вы хотите,
чтобы я работал на вас, – пожалуйста. Я всегда готов
послужить Родине. Мы с вами давали одну и ту же присягу. У меня
путевка на июнь в санаторий. Скажите генералу Елдохину, что он
может на меня рассчитывать.

– Вы нас не так поняли, – вдруг подал голос Петр Петрович, до сих
пор остававшийся в тени. – Если бы мы числились на службе у
генерала Елдохина, то вас бы, милейший мой Егор Андреевич,
давно бы уже не было в живых.

– Тогда кто вы, – с вызовом спросил Малышко. – И что вам от меня надо?

– Нам хотелось бы вас просветить, – торжественно ответил Иван
Иванович, – мы ведь в некотором смысле миссионеры. Мы давно
возлюбили землян и хотим вам помочь. Раньше мы действовали более
осторожно. Отбирали кандидатов, которые, как нам казалось,
достигли определенного уровня восприятия… ну скажем,
необычного. Но теперь, когда опасность вашего самоистребления
настолько возросла, мы не можем больше оставаться в стороне. Вы уже
выпили все вино, что еще не успели посадить ваши внуки. Мы
хотим показать вам другую форму существования вдали от
вашего вшивого солнца, которое, честно говоря, довольно скоро
начнет остывать. То, что мы предлагаем вам, есть истинная
наполненность и осуществление. Ибо там, откуда мы пришли, ваше
сознание будет справедливо разделено между всеми вашими
братьями и сестрами, вечно продолжая жить в неисчислимых мириадах
потомков.

Капитан слушал, раскрыв рот. «Вот шельмы, – думал он, – а может, это
психи. Накаченные наркотиками киллеры, которые прежде, чем
раздавить жертву, предпочитают ее помучить».

– И это не поэтическая метафора, – продолжал разглагольствовать Иван
Иванович, – а абсолютный факт. Самодостаточность и
бессмертие – в обмен на сомнительную, тяготеющую к саморазрушению
индивидуальность – вот то, что мы готовы вам предложить, Егор
Андреевич.

– Но почему мне?

– Потому что вы следующий.

– Но не последний.

– Нет.

– А если я все-таки откажусь?

– Вы сами застрелитесь через пять минут после нашего ухода,
проклиная на чем свет стоит свою трусость.

– А как же жена, дочь?

– Там, куда вы идете у вас будут миллионы жен и дочерей, и,
поверьте, вы будете любить их не меньше, если не больше. Но любить
бескорыстно, счастливо.

– Я могу подумать?

– У вас есть ровно час. Через час окно закроется. Мы никогда не
применяем насилия, но знайте, что вашему племени осталось жить
недолго. Ни один человек уже никогда не удивится внезапно
остывшему солнцу. А лично у вас, мой капитан, положение
особенно незавидное, коль уж вами заинтересовался Елдохин. Так что
думайте. Время идет.

Стук в дверь. Малышко, нервно меряющий шагами спальню, в которой он
уединился для размышлений, останавливается, прислушивается.
Нет, не может быть никаких сомнений, в дверь стучат. Из
прихожей доносятся крадущиеся шаги, и знакомый бас спрашивает:
«Кто там?».

– Егор, это я, – слышит капитан голос Динары, – я хочу с тобой, возьми меня.

Звенит цепочка, лязгает, открываясь, замок.

– Войди, о бедная сестра, ты пойдешь с нами! – И сразу грохот,
крики, боевой охрипший мат на психическое подавление, отдельные
выстрелы, похожие не щелчки пистонов, схватка, сопения, крики
боли…

Группа захвата одновременно ворвалась через входную дверь и через
окно, начисто снеся раму. Слышны завывания сирены внизу.
Кто-то вламывается в комнату, где притаился в ужасе капитан,
тащит его на кухню через прихожую, где он задевает плечом Петра
Петровича, скорчившегося от боли, которого двое здоровенных
парней в черных масках волокут к выходу. В кухне толпится
народ, отдаются сухие команды, кто-то задергивает занавески,
кто-то меняет обойму. В центре этого маленького смерча
низенький, сутулый человек, похожий на постаревшего, некрасивого
мальчика, чей цвет лица лишь немногим отличается от
черно-белой краски газет, регулярно миллионными тиражами размножающих
его портрет, – великий, непобедимый генерал Елдохин. В руке
у него пустая банка из-под кофе. Голос надтреснутый,
капризный: «Валера, – кричит он кому-то в соседнюю комнату, – кофе
захвати, солдат».

Его неожиданно открытый, веселый взгляд останавливается на Малышко.

– Молодец, капитан. Не дал этим шутам гороховым себя запугать.

– Рад стараться, господин генерал, – шепчет Малышко, кажется, так
принято говорить в армии.

– Я так и подумал, господин генерал, что это мошенники?

– Нечто вроде…. Мелкота. Но опасные параноики. Берут квартиры. А вы
их случайно застали… помог ты нам, капитан, ходить тебе со
звездой!

– Что он говорит, – ужасается про себя Малышко, – у меня и красть-то
нечего. И этот весь балаган из-за пары квартирных психов!
Значит…

– Капитан, не в службу, а в дружбу, сгоняй за водкой, такую победу
обмыть надо, – прерывает генерал капитанские размышления.

Малышко автоматически отдает честь и безвольно выходит из кухни.
Пока он в передней натягивает плащ, генерал кивает молодому
лейтенанту, как и он сам, оставшемуся без маски, вероятно,
своему адъютанту. Лейтенант коротко кивает в ответ и
выскальзывает вслед за капитаном.

Малышко выходит на лестничную площадку. Он смотрит на стену, густо
исписанную многими поколениями авторучек. «Беру в рот. Глотаю
по симпатии…» – только и успевает он прочесть. Пуля, войдя
в затылок, толкает его навстречу этим иероглифам. «Я получил
тебя, как пулю из засады», – думает капитан, падая на
зассанные ступени. Последняя его мысль: «Так я и не стал
инопланетянином, а жаль…» Потом он умирает.

P. S. Когда я дописываю этот рассказ, за мной уже пришли. Я
ставлю точку и соглашаюсь без возражений.

Düsseldorf, март 2002