Онтологические прогулки

Проективный словарь философии

Новые понятия и термины (39)

Философия единичного и повседневного (4)

По мере того, как мир становится больше, каждая вещь в нем уменьшается,
переходит в разряд «микро». Россия очень большая, поэтому она
особенно чувствительна к «маленьким людям» и имеет своем языке
столько уменьшительных суффиксов.

МИКРОНИКА (micronics, от греч. «mikros» – малый) –
мета-дисциплина, изучающая формы и функции малого в природе, искусстве,
культуре, экономике и т.д.

Уже сейчас в ряде дисциплин выделяются разделы, изучающие особые
свойства микрообъектов в данной предметной области. Например,
микробиология исследует мельчайшие, преимущественно
одноклеточные организмы – видимые только в микроскоп микробы,
бактерии, вирусы, водоросли, амебы, инфузории. Квантовая
физика изучает особые законы движения и взаимодействия микрочастиц,
отличные от законов макромира. Микросоциология ориентируется
на изучение отношений в малых группах, таких, как семья, производственный
отдел, бригада, кафедра, в качестве модели социальных отношений.
Микроэкономика рассматривает деятельность базовых экономических
субъектов, например, предприятий и фирм. Микроэлектроника
занимается разработкой приборов и устройств в микроминиатюрном
исполнении. Особенно далеко в этом направлении продвинулась нанотехнология,
которая работает с объектами порядка одной миллиардной метра,
подчиненным законам квантовой механики. _ ¹

Малое в культуре

Малое – это не просто количество, это, выражаясь по-гегелевски,
«мера», где количество становится качеством. Наука была издавна
одержима поиском наименьших составляющих мироздания: атомов, элементарных
частиц, квантов, одномерных струн – полагая, что малое – это ключ
к разгадке большого. По замечанию Аристотеля, природу любой вещи
лучше всего исследовать, «расчленяя сложное на его простые элементы
(мельчайшие части целого)». _ ² Ф.
Бэкон считал, что «природу этого великого государства (т.е. Вселенной)
и управление им следует искать как в любом первичном соединении,
так и в мельчайших частях вещей». _ ³
Но в 20-21 вв., в связи с развитием квантовой механики, а впоследствии
компьютерных и генетических технологий, становится все более очевидным,
что малое живет по своим законам, у него есть своя физика, биология,
информатика, эстетика. Микроника (micronics, от греч.
«mikros» – малый) – метадисциплина, изучающая формы и функции
малого в природе, искусстве, культуре, экономике и т.д.

Не только в естественных и общественных, но и в гуманитарных науках
размер объекта имеет первостепенный смысл. Некоторые культуры,
например, японская, создают особую эстетику и поэтику малых форм,
которая требует концентрации на мельчайших, тончайших проявлениях
прекрасного и их кратчайшем выражении. Дзен-буддизм учит сосредоточению
на маленьких вещах, которые ускользают от рационального понимания
в системе общих, «больших» категорий.

Категория малого играет огромную роль во многих религиях. Например,
христианство требует брать пример с «малых сих» – умаленных, кротких,
детски простодушных, ибо «их есть царствие небесное». «Горчичное
зерно» и «игольное ушко» – образы предельной малости – становятся
притчами о царстве небесном. Здесь действуют законы парадокса,
обратной логики: наименьшее становится наиобольшим. Вера размером
в горчичное зерно может двигать горы. Николай Кузанский учил о
совпадении абсолютного максимума и абсолютного минимума. Иными
словами, про Абсолют можно в равной степени сказать, что он предельно
велик и предельно мал.

Одно из центральных понятий хасидизма – «искра», как открытый
людям минимальный размер Божьего пребывания в мире. Согласно Кабале,
при творении мира божественный свет распался на мельчайшие искры,
которые спустились в глубины нижних миров, чтобы заронить в оболочки
земных вещей зародыши влечения к высшим мирам. Следствием хаотического
и катастрофического рассеяния божественного света стали священные
искры, заключенные в темницу вещества, ищущие освобождения и возвращения
к первоисточнику. Искры святости пребывают в самых ничтожных,
повседневных вещах, в куске хлеба, глотке воды. «...Одни целыми
днями учатся и молятся, держась подальше от низких материй, чтобы
достичь святости, другие думают не о себе, но только о том, чтобы
возвратить священные искры, погребенные во всех вещах, обратно
Богу, и они озабочены обыкновенными вещами...» _ ⁴

В русской литературе 19 в. выдвигаются образы «маленьких людей»,
которые несут в себе социально-гуманистическое заострение христианской
темы «малых сих». Русские писатели вообще любят заострять большие
метафизические вопросы в образах чего-то предельно малого. Два
ключевых понятия «Братьев Карамазовых», на которых строится и
богоборчество Ивана, и богопознание Алеши, выражены существительными
с уменьшительными суффиксами: «слезинка» и «луковка». «Слезинка
одного только замученного ребенка». Иван Карамазов)
«По одной только маленькой луковке...» (старец Зосима).
Сходная интонация и минимализм «одного только». Такова минималистская
теология, или «квантовая метафизика» Достоевского: он сводит вопрос
об оправдании или отвержении Бога к нравственным «атомам», мельчайшим
частицам добра и зла, страдания и милосердия. Иван не может простить
Богу слезинку ребенка. А Бог может простить человека – «злющую-презлющую
бабу» -за луковку, одну только луковку, поданную нищему.

Малость может проявляться не только в этике смирения, но и в психологии
внимания, и в эстетике подробностей, которая расцветает в искусстве
19 в.. Лев Толстой – высочайший мастер детали и ценитель ее у
других – так определил основы «чуточного» миросозерцания:

          Брюллов поправил ученику этюд. Ученик, взглянув на 
          изменившийся этюд, сказал: «Вот чуть-чуть тронули 
          этюд, а совсем стал другой». Брюллов ответил: 
          «Искусство только там и начинается, где начинается 
          чуть-чуть». Изречение это поразительно верно и не по 
          отношению к одному искусству, но и ко всей жизни. 
          Можно сказать, что истинная жизнь начинается там, где 
          начинается чуть-чуть, там, где происходят кажущиеся 
          нам чуть-чуточными бесконечно малые изменения. 
          Истинная жизнь происходит не там, где совершаются 
          большие внешние изменения, где передвигаются, 
          сталкиваются, дерутся, убивают друг друга люди, а она 
          происходит только там, где совершаются 
          чуть-чуточные дифференциальные изменения. 
                     Из статьи «Для чего люди одурманиваются?» (1890) 

В 20-ом веке квантование предметного мира достигает новых глубин
и в науке, и в живописи, и в поэзии. Б. Пастернак фиксирует световые
вспышки мельчайших долей повседневности – в каплях и льдинках,
в локтях и ветках, в ключицах и уключинах. Поэзия – это «щелканье
сдавленных льдинок», сад – «забрызганный, закапанный мильоном
синих слез», лес – «полон мерцаньем кропотливым, как под щипцами
у часовщика». Этика и поэтика малости составляют то, что можно
назвать микроникой художественной культуры.

Русский язык вообще очень чувствителен к категории малости и для
ее обозначения имеет развитую систему словообразования. К названиям
лиц относятся суффиксы -ыш, -ёныш, -ёнок (онок); к названиям предметов
– -ец, -ок, -чик, -ик, -ица, -к, -инк, -ушк, -юшк, -ышк, -ишк,
-онк, -очк, -оньк, -еньк, -ашк и др. Это обилие суффиксов и их
способность сочетаться между собой – сама по себе достойный предмет
лингво-микроники. Значение малости может удваиваться,
утраиваться: мальчик – мальчишка – мальчишечка – мальчонок – мальчоночек.
Эта особая эстетика умаления и соответствующая психология умиления,
умильности с неожиданной стороны вписывает русскую языковую и
художественную традицию в мир современной микроники.

Культура постмодерна особенно чувствительна к понятию малого и
«меньшинства», в частности, к правам культурных меньшинств. У
Делёза и Гваттари возникает понятие «малой литературы», которая
противостоит большим канонам; а в России формулируется понятие
малых, или «квантовых» метафизик, которое противостоит большим
системам умозрения (например, соловьевскому понятию «всеединства»).

Все эти «микро» области внутри совершенно разных дисциплин объединяются
метастратегией понимания малых объектов, каковую мы и называем
микроникой. Микроника – это быстро растущая дисциплина, что обусловлено
двумя факторами. Во-первых, растет острота человеческого зрения,
вооруженного сложнейшими приборами и проникающего в область мельчайших
частиц, структурных оснований материи. Разворачивается практика
и технология работы с этими частицами, построения из них микро–
и макро-объектов с заданными свойствами. Во-вторых, происходит
постепенная миниатюризация всех мировых объектов в процессе ускоренного
расширения вселенной, роста цивилизации и т.д. Как история человечества,
так и история вселенной есть процесс непрерывного релятивистского
уменьшения составляющих их элементов. По мере того как
мир становится больше, каждая вещь в нем умаляется, переходит
в разряд «микро». Такова онтологическая судьба любой материальной
или идеальной единичности в расширяющейся вселенной.

Об этом законе аллегорически поведал И. В. Гете в своей притче
«Новая Мелузина» о красавице-принцессе из рода карликов. «Так
как ничто в мире не вечно и все некогда великое обречено убавиться
и умалиться, то и мы со времен сотворения мира все умаляемся и
убавляемся в росте, больше же всех прочих – королевская семья,
первой подвергшаяся этой участи из-за чистоты своей крови». _ ⁵

Квантовая метафизика

Такая же судьба – умаление – постигает и метафизические категории
самых чистых, «королевских» кровей: «идея», «субстанция», «причинность».
Мы живем под знаком «красного смещения», в расширяющемся космосе
и усложняющейся культуре, релятивистским следствием чего является
миниатюризация каждого предмета и понятия. Возникает теоретическая
потребность в микроэтике, микропсихологии, микроэстетике,
микрометафизике для того, чтобы познать это меняющийся
масштаб личностей и вещей в непрестанно растущем мире. Теодор
Адорно обозначил этот сдвиг масштаба как переход от метафизики
к микрологии:

Эпоха Просвещения не оставляет практически ничего от метафизического
содержания истины... То, что отступает, становится меньше и меньше,
как в гетевской притче о ларце Новой Мелузины, обозначающем предел.
Отступающее становится все менее и менее значительным; вот почему
в критике познания, как и в философии истории, метафизика переходит
в микрологию. Микрология – место, где метафизика находит убежище
от тотальности. _ ⁶

Дело не только в релятивистском умалении каждой вещи, но и в более
пристальном зрении метафизики, которая начинает различать детали
мироздания, прежде скрытые за общими категориями. Вещь в ее отдельности,
несводимости к общей категории, выступает как единица новой, посткритической
метафизики. Подобно науке, которая углубляется в строение микромира
и ищет неделимых, квантовых оснований вещества, так и метафизика
отправляется на поиск минимальных различительных единиц смысла.
Речь идет об элементарных возбуждениях смысловых полей, о том,
что смысл, как и энергия, может излучаться и поглощаться лишь
отдельными и неделимыми порциями, квантами, «этостями». Поэтому,
используя уже сложившуюся идиому «квантовая физика», можно назвать
новую область философии, ее сдвиг в смысловой микромир, «квантовой
метафизикой».

КВАНТОВАЯ МЕТАФИЗИКА, МИКРОМЕТАФИЗИКА (quantum metaphysics,
micrometaphysics) – метафизика предельно малых, логически узких,
конкретных понятий и внепонятийных единичностей, элементарных
мыслимостей. Это метафизики не духа или бытия, а сада, дерева,
кухни, посуды... Основные интуиции квантовой метафизики были впервые
ясно выражены у Иоанна Дунса Скотта в его учении об индивидах
как единственно реальных существованиях, в отличие от универсалий:
«возникает не белизна, а белая доска... как целое само по себе».

Любое слово или понятие может стать первотолчком и первопринципом
метафизики, обосновывающей движение и саморазличение понятий в
рамках данной сингулярности. По сути, наличие слова в языке уже
есть то минимальное тождество, из которого может порождаться малая
метафизика. Например, исходным метафизическим понятием может быть
«волос», как наименьший осязаемый промежуток вещей (метафизика
«тонкости»), или «стол», как опора надпочвенного бытия человека
в среде письменности и культуры (метафизика «основания»), или
«зонтик», как складной и движущийся кров одинокого человека под
открытым небом (метафизика «крова»), и т.д. Каждое слово содержит
в себе значение, которое может оказаться центральным для определенной
метафизики, как «разум» оказался центральным для метафизики Гегеля.
Конечно, таких компактные, камерные метафизики могут охватить
лишь ограниченный круг производных исходного микропонятия. Малые
метафизики не являются метафизиками в собственном смысле, поскольку
не содержат утверждения о сверхчувственных, неизменных и всеобъемлющих
началах бытия. Они строятся как метафизический жест, снимающий
свою метафизичность именно тем, что предлагает ее в качестве жеста.
Метафизика здесь демонстрирует только свою возможность, которая
включает возможность иных метафизик.

Как философская дисциплина, квантовая метафизика развертывает
множественность интерпретаций смысловых квантов мироздания. Миниатюзируя
объект своих исследований, она одновременно поссибилизирует
свой метод. Подобно тому, как микрофизика,
углубляясь в мир предельно малых, элементарных частиц, обнаруживает
их вероятностную природу, – так «микрометафизика» углубляется
в мир предельно малых смыслов, обнаруживая их возможностную природу.
На таком микроуровне, как «стол» или «бумага» – слова с «малым»,
конкретным значением – обнаруживается возможность их вхождения
в самые разные метафизические системы («метафизика опоры», «метафизика
поверхности», «метафизика белизны»). Особо следует выделить служебные
слова и морфемы – предлоги, союзы, частицы, приставки, суффиксы
– как грамматические кванты смысла, которые обнаруживают наибольшой
разброс метафизических значений и толкований.

«Большая» метафизика общих понятий – Разума, Бытия, Идеи, Материи
– склоняется к детерминизму, к категории необходимости, поскольку
охватывает одной категорией тождества множество мыслимых вещей
и представляет себя как единственно правильную. Столь же детерминированным
выглядит мир, представляемый физикой больших масс, которые скованы
силой всемирного тяготения и внутреннего сцепления частиц. Движение
от макрофизики к микрофизике есть открытие вероятностного мира
микрочастиц в глубине детерминированных макрообъектов. И точно
так же движение от большой метафизики к микрометафизике открывает
возможностный мир микросмыслов внутри необходимых законов логики.

Малые метафизики, исходящие из частных понятий, естественно тяготеют
к конкретным, предметным словом как к своим основополагающим терминам
(«снег», «стол», «ветвь»). В связи с проблемой конкретных слов
и даже таких «абсолютно неповторимых индивидуальностей, как высказывания»
(Бахтин), можно задать вопрос: а подлежат ли они философскому,
т. е. предельно «обобщающему» подходу? Бахтин так отвечает на
этот вопрос: «Во-первых, исходным пунктом каждой науки являются
неповторимые единичности и на всем своем пути она остается связанной
с ними. Во-вторых, наука, и прежде всего философия, может и должна
изучать специфическую форму и функцию этой индивидуальности».
_ ⁷

«Это» и «вот». Индексальное письмо

Отсюда вытекает, что возможна метафизика и внесловесных тождеств,
субзнаковых предметностей, которые до сих пор вообще игнорировались
большой метафизикой. Ведь самое конкретное слово все-таки обобщает,
даже слово «травинка» – семантический великан среди единичных
травинок, мириады которых обозначаются одним этим словом. Речь
идет о таких единичностях, которые «меньше» единичного слова,
– об «этостях», которые тоже могут входить в метафизическое поле
как «элементарные» единицы смысла. Возможна метафизика одной травинки,
настолько единственной, что ее осязаемое присутствие в рамках
философского текста будет необходимым для его завершения, для
построения всей данной метафизики. Единичная вещь, вписанная (вклеенная,
встроенная) в трактат, становится последним метафизическим словом,
означающее которого совпадает с означаемым. В трактате о травинке
только сама эта травинка и может представлять саму себя, как то
последнее присутствие, к которому устремляется метафизика.

Одновременно это есть и предел мыслимого, которое наталкивается
на чистую актуальность, «это», как главный предмет квантовой метафизики.
«Этость» (thisness, haecceitas) можно определить как чистый
субстрат единичности, из которой вычтены все общие свойства и
предикаты, которые она делит с другими единичностями, – свойство
быть собой и ничем другим. _ ⁸
Именно «этость» составляет последний соблазн метафизики и ее решающую
самопроверку: допускает ли она нечто, стоящее вне самого мышления?
Как мыслить «это», если оно только есть здесь и сейчас, не сводимое
ни к какому общему понятию или свойству, не сводимое даже к конкретному
слову «травинка»? В этом случае становится вполне оправданным
выражение «мыслить немыслимое». Единичные предметы – это парии
в кастовом обществе «большой» метафизики, и мерой (само)преодоления
метафизики будет не только ее новый, конкретный язык (включая
язык имен собственных), но и готовность заходить за предел языка,
в область «касаемых», внезнаковых предметностей.

В отличие от деконструкции, отменяющей всякую «иллюзию» присутствия,
микрометафизика признает последнюю реальность присутствия, «этость»
в ее запредельности мышлению. Вещи могут быть включены в объем
и последовательность философского текста, как разрывы в цепи означающих,
куда вклиниваются сами означаемые.

Приближение к внемыслимому бытию Теодор Адорно считал последней,
запредельной – и недостижимой целью философского мышления. «Философия,
да и теоретическое мышление в целом, страдает от идеалистического
предрассудка, потому что имеет дело только с понятиями, а не прямо
с тем, к чему отсылают эти понятия. /.../ Философия не может вклеить
онтический субстрат в свои трактаты. Она может только толковать
о нем в словах, и тем самым она ассимилирует этот субстрат, тогда
как ей было бы желательно проводить различие между ним и своей
собственной понятийностью». _ ⁹

Действительно ли философия не может вклеить онтический субстрат,
единичное, в свои трактаты? Ведь сами же трактаты каким-то образом
вклеены в этот субстрат, втянуты в мир единичностей. Даже рукопись
«Науки логики» когда-то лежала на гегелевском столе, в окружении
перьев и чернильницы. Если вещи могут окружать трактат, почему
трактат не может окружать вещи, вписывать их в себя? Можно представить
себе и такие трактаты – текстовые емкости виртуально-электронного
пространства, – которые будут разворачиваться вокруг единичностей:
этого дома, этого дерева, этой травинки, и будут именно вклеивать
в текст этот онтический субстрат, одновременно подчеркивая его
инородность понятиям, несводимость к общему.

Можно представить философию в совершенно другой роли, чем принятые
сейчас дискурсивно-дискуссионные формы изоляции ее от единичного:
как мышление, вписанное в круг своих предметов, взаимодействующее
именно с чуждостью немыслимого, – в той странной связи с референтами
мысли, когда философия не отстраняется от них и не растворяет
их в себе, а соприсутствует с ними в одном метатекстуальном пространстве.
Философия будет тяготеть к вещам не для того, чтобы подтверждать
истинность своих высказываний, а для того, чтобы обозначать границы
их применимости. Слово требует предъявления вещи не потому что
они тождественны, а потому что они радикально различны. Между
ними строится эпистемология смыслового натяжения и разрыва, поэтика
несоразмерности и гротеска, как на картине Рене Магритта, изображающей
курительную трубку в сопровождении надписи «Это не трубка». Действительно,
на картине не трубка, а лишь ее изображение. Но если представить
трубку в качестве музейного экспоната и под ней подпись «Это трубка»,
то самоочевидная истинность этого высказывания сразу же выпячивает
радикальное различие текстового знака, который может относиться
ко всем в мире трубкам, и единичностью вот этой трубки. Наличие
трубки иронически снижает сверхзначимость отнесенного к ней родового
понятия, универсалии, названия большого множества вещей. Трубка,
предъявленная как один из бесчисленных примеров значения слова
«трубка», представляет в данном контексте прием литоты, преуменьшения.

Эта микроника художественного приема, ироническое умаление знака
предъявлением его означаемого, постоянно действует в «тотальных
инсталляциях» Ильи Кабакова. Обычно они рассматриваются как «концептуальное
искусство», которое развертывает изобразительно-предметный ряд
параллельно текстуальному. Но что первично, а что вторично в таком
соположении? Равно допустимо рассматривать инсталляции Ильи Кабакова
как индексальное письмо, т.е. совокупность таких
знаков, которые обозначают то, частью чего они сами являются.
Напомним, что индексальные, или указательные знаки составляют
один из трех основных классов знаков (по классификации Ч. Пирса),
наряду с символическими (чисто условными, «договорными») и иконическими
(изобразительными). Примером индексального знака могут служить
тучи, указывающие на ненастье – и несущие его с собой; сыпь на
коже, служащая знаком болезни – и одним из ее проявлений. Индексальные
знаки имеются и в языке, например, указательные местоимения и
частицы: «этот», «тот», «вот», «вон», «это»...

Можно выделить и целые словесные жанры, семантика которых предполагает
пересечение границ языка: не просто отнесенность к внесловесной
реальности, но и непосредственное предъявление обозначенного объекта.
Таковы, например, надпись или подпись под
произведением изобразительного искусства (картиной, скульптурой),
титры под кадрами кинофильмов, вывеска над
общественными зданиями, памятка или инструкция
по использованию разных изделий и приборoв, путеводитель
по городам, музеям и прочим достопримечательным местам. В эти
жанры вложена интенция указательности, невидимый перст, «тычущий»
в предметы и в окружающее пространство.

1. К области микроники можно отнести
такие исследования, как E. F. Schumacher. Small Is Beautiful:
Economics As If People Mattered. HarperColins, 1989; Joseph A.
Amato. Dust: A History of the Small and the Invisible. University
of California Press, Berkeley et al., 2000.

2. Аристотель. Политика, I, 2. Соч. в 4 тт., М., Мысль,
1984, т.4, с. 376.

3. Фрэнсис Бэкон. Великое восстановление наук. Сочинения
в двух томах, 2-ое изд. М. Мысль, 1977, т.1, с. 155.

4. Martin Buber. Tales of the Hasidim: The Later Masters.
Schoken Books, Inc. 1975, pp. 53-54.

5. И. В. Гете. Годы странствий Вильгельма Мейстера,
или Отрекающиеся, пер. С. Ошерова. И. В. Гете. Соб. соч. в 10
тт., М., Художественная литература, 1979, т. 8, с. 321.

6. Theodor W. Adorno. Negative Dialectics. Transl.
by E. B. Ashton. New York: Continuum, 1992, p. 407. </li></li>

7. Михаил Бахтин. Проблема текста в лингвистике, философии
и других гуманитарных науках, в его кн. Эстетика словесного творчества.
М., «Искусство», 1979, с. 287.

8. О современных подходах к метафизике «этости» см.
Robert M. Adams. Primitive Thisness and Primitive Identity, in:
Metaphysics. An Anthology. Ed. by Jaegwon Kim and Ernest Sosa.
Malden (MA), Oxford: Blackwell Publishers, 1999, pp. 172-183.

9. Theodor Adorno. Aesthetic Theory. London and New
York: Routledge & Kegan Paul, 1986, p. 365.