Онтологические прогулки

Часть 2. Теория

1. Творчество и коммуникация

Слово «импровизация» восходит к латинскому «providere» (предвидеть)
и буквально означает «непредвиденное». Импровизировать –
значит творить непредвиденно, непредсказуемо для самого
создателя. Но ведь таково любое творчество, и если оно утрачивает
свою непредвиденность, то становится ученостью, знанием,
обучением. Что же отличает импровизацию от собственно
творчества, которое до известной степени также импровизационно?

Как правило, в творчестве непредвиденное заключается в уме самого
создателя. Уединение и погружение в себя – вот необходимые
предварительные условия для творческого самовыражения: человек
размышляет и разговаривает сам с собой, поэтому беседы с
другими его раздражают и приносят только вред.

Совершенно иной представляется ситуация, при которой непредвиденное
заключается в сознании другого человека, вне компетенции и
горизонта творца. Тема импровизации предложена мне кем-то
другим или дана в обмен на другую тему. Импровизация – такой
тип творческой деятельности, который развивается между
полюсами известного и неизвестного, находящимися в разных
сознаниях. Именно поэтому импровизация, в отличие от сосредоточенного
на самом себе творчества, с необходимостью включает процесс
коммуникации. Предлагается неожиданная для импровизатора
тема, которую он должен развить непредсказуемым для себя
способом. Таким образом из импровизации как встречи двух сознаний
рождаются две непредсказуемости. Специфический характер
импровизации выводится из того, что она представляет собой
творчество через общение.

Но если импровизация невозможна без общения, то в чем ее отличие от
общения как такового? Обычные модели коммуникации
предполагают, что один собеседник сообщает другому нечто такое, что
говорящему уже известно. Даже новости, сообщаемые в подобных
типовых ситуациях, являются новостями только для слушающего,
но не для говорящего. Как правило, в общении воспроизводятся
лишь те факты и идеи, которые существовали до процесса
коммуникации и независимо от него. Цель общения – уменьшить
неизвестное и преобразовать его в известное, передавая его в
горизонтальном направлении от одного собеседника к другому.
Психологическая ценность общения основана на том, что участники
беседы объединяются в своих мыслях и чувствах, и содержание
одного сознания передается другому.

Хотя импровизация немыслима вне общения, она преследует иные цели.
То, что требуется сообщить в ответ на предложенную тему,
неизвестно самому импровизатору. Здесь нечто неизвестное
порождает что-то еще более неизвестное. Неожиданная для
импровизатора тема и необходимость быстрого ее развития в присутствии
других лиц запускает в нем неожиданные для него творческие
импульсы и ассоциации. Таким образом, импровизация отличается
от творчества тем, что включает в себя общение с другим
сознанием, а от общения – тем, что в ней присутствует творческий
акт, продукт чего-то неизвестного и непредсказуемого. В
большинстве случаев общение отвлекает от творчества – и
наоборот, творческая деятельность является помехой процессу
общения. Однако в процессе импровизации творчество и коммуникация
скорее усиливают, чем нейтрализуют друг друга. Через
импровизацию «инакость» другого человека дает толчок моему
творческому самопреодолению. Я словно встаю на точку зрения других,
ощущаю их ожидание и удивление по отношению ко мне, и тот
«незнакомец», каковым я выгляжу в их глазах, побуждает меня
найти в себе, точнее, создать эту «инакость», составляющую цель
импровизации. Встреча с сознанием другого и открытие
инакости в собственном сознании – два взаимно стимулирующих
процесса в импровизации.

2. Экзистенциальное событие мышления.

Импровизатор создает нечто отличное от того, что он мог бы придумать
и вообразить в одиночестве, потому что ему предоставлена
незнакомая тема, требующая немедленного развития, и это
мобилизует весь его интеллектуальный потенциал. Это напоминает
ситуацию смертельной опасности, в которой у человека могут
внезапно проявиться сверхъестественные способности, исчезающие
сразу же, как только опасность миновала. Ум, атакованный
некоей задачей, отчаянно ищет творческого решения; он мгновенно
мобилизуется в ответ на угрозу своей несостоятельности.
Никакая другая ситуация не бросает нам такого интеллектуального
вызова. Написание сочинения на экзамене или участие в
«мозговой атаке» (brain storming) включают элементы подготовки и
предварительного знания круга возможных тем и задач (предмет
университетского курса, повестка дня конференции, тема
профессионального обсуждения). Лишь во время импровизации
множество возможных тем абсолютно открыто и простирается на все
мыслимые предметы и дисциплины.

Импровизация предполагает умение приложить свои интеллектуальные
способности к любой области человеческого опыта. Каждый знает
что-то о лягушках, но кто, кроме зоологов, специалистов по
земноводным, когда-либо делал усилие их понять, сосредоточенно
размышлял о них? (Лягушкам выпала честь стать одной из
первых тем коллективной импровизации на американской земле, в
Университете Эмори, Атланта, в феврале 1998 г.). Мы думаем,
что знаем лягушек, – но как мы можем знать, если не думаем о
них? Чем они отличаются от жаб? Как они отражены в литературе
и мифологии? Почему они послужили предметом вдохновения
сказочников и Аристофана? Как их воспринимали в прошлом и в
настоящем? Какова их символическая роль в родной и чужих
культурах? Каково мое личное отношение к этим созданиям, как они
вписываются в мою картину мира, соотносятся с моей
психологией и метафизикой, с моими страхами и фантазиями? Мы не можем
с полным правом считаться людьми, если нечто, присутствующее
в нашем чувственном опыте, отсутствует в нашем
интеллектуальном опыте. Мы должны думать о том, что чувствуем, и
чувствовать то, о чем думаем, – не потому, что эти способности
совпадают, но именно потому, что они так различны и не могут
заменять друг друга.

Вопрос «Зачем думать?» так же не имеет ответа, как и вопросы «Зачем
чувствовать?», «Зачем дышать?» или «Зачем жить?» Высшей
наградой за мышление является само мышление. Коллективная
импровизация – путь к широчайшему раздвижению границ мыслимого,
способ вновь пережить наш опыт уже в сознании и выразить его в
слове. Все предметы нашего обыденного знания внезапно
остраняются, делаются целью самостоятельного размышления,
тематизируются и проблематизируются.

Импровизация делает возможным отстранение не только своих объектов,
но и субъектов. Люди, которых мы знали долгие годы, теперь
впервые предстают перед нами в экзистенциальной, «пороговой»
ситуации творчества. Мы не знаем, кто они такие на самом
деле, поскольку в этот момент они незнакомы даже самим себе, не
знают, чего ожидать от себя. Творчество – это самый
загадочный и интимный момент в жизни личности, что превращает
импровизацию в поистине экзистенциальный эксперимент, в открытие
себя для себя и других. Как правило, творчество
преподносится публике в заранее подготовленных, обдуманных формах и
жанрах, в соответствии с установленными видами и жанрами
искусства (картины, стихи, танцы). Их создатель уже отделен и
отдален от результатов своего творчества, даже если он при этом
поет или играет на сцене – это готовый итог труда, репетиций.
В импровизации тайна творчества раскрывается наиболее
интимно и спонтанно, как самосозидание личности здесь и сейчас.

Таким образом, импровизация – это не только социальное, но и
экзистенциальное событие – или, точнее, это редчайший случай
экзистенциальной социальности, где экзистенциальность и
социальность не исключают, но предполагают друг друга. Думаем ли мы
когда-нибудь вместе – не только говорим о том, что нам уже
известно, не просто общаемся, но создаем социальное событие
со-мыслия, в котором каждый участник так же неизвестен другим,
как и непредсказуем для себя самого?

3. Импровизационные сообщества

Коллективная импровизация, о которой здесь идет речь, отличается от
профессиональной импровизации, которые имеют место на
поэтических чтениях или музыкальных концертах и конкурсах.
Профессиональный импровизатор выступает перед публикой, играющей
лишь пассивную роль, и противостоит ей как активный творец
(вспомним «Египетские ночи» А. Пушкина). Публика участвует
только в начальный момент, предлагая тему для импровизации.
Коммуникативный акт здесь неполон, так как одному из участников
достается привилегированная роль и его от аудитории отделяет
сцена.

При коллективной импровизации, напротив, каждый участник входит во
взаимные отношения вопросов и ответов – тем и вариаций – со
всеми остальными. Здесь нет отдельно исполнителя и аудитории,
есть только соучастники, со-мышленники (не единомышленники:
они мыслят не одинаково, но в ответ друг другу). Вместе с
тем она отличается от фольклорной импровизации, поскольку
каждый участник по-своему варьирует общую тему и скрепляет свой
текст своим именем. К этому промежуточному типу относится и
то, что можно назвать философской импровизацией, как,
например, диалоги Сократа – творчество в процессе коммуникации. В
диалогах Платона импровизирует не только Сократ, но и его
собеседники. Это и есть прототип импровизационного
сообщества, избегающего деления на исполнителя и пассивную публику.

В фольклоре одна и та же устная традиция разделяется всеми
исполнителями, и единичное творение словесного искусства, безличное и
анонимное, принадлежит всем и никому. Сегодня эти
фольклорные ритуалы не могут быть воспроизведены в их первоначальной
форме; коллективные импровизации должны включать в себя – а
не отбрасывать – индивидуальное творчество. Результатом
коллективной импровизации является «постиндивидуальная» коммуна
умов, предполагающая глубоко индивидуальный вклад всех
участников. В отличие от фольклора коллективная импровизация – не
прединдивидуальная форма творчества; в то же время она не
является и чисто индивидуальным творчеством, подобно
концертному исполнению. Скорее это творчество транс-индивидуальное,
включающее в себя многообразие индивидуальных подходов и
интерпретаций.

4. Зачем писать?

Почему коллективные импровизации располагают к письменной форме
коммуникации? Перед листом бумаги или монитором компьютера
человек в полной мере испытывает свою личную творческую
ответственность. Не будучи записанной, импровизация обычно
растворяется в беседе, в обмене мнениями – то есть в чистом общении.
Чтобы быть действительно творческой, импровизация должна
включать в себя моменты уединения, одинокого размышления.

Диалектика этих двух факторов, уединения и общения, весьма сложна.
Все импровизации создаются в несколько этапов, в которых
периоды говорения и молчания сменяют друг друга: обсуждение и
выбор темы, затем написание, затем чтение и новое обсуждение,
затем (иногда) совместное создание нового экспромта или
конспекта обсуждения. Таким образом, разные сознания
объединяются, разъединяются и воссоединяются в процессе импровизации,
представляющем диалектику индивидуального и коллективного.

До некоторой степени коллективная импровизация, как жанр,
зародившийся в России, сочетает в себе опыт публичного красноречия,
характерный для Запада, и опыт безмолвной медитации,
характерный для Востока. Фигура писца и переписчика почитается и даже
освящается в таких «книжных» культурах как иудейская,
вавилонская, египетская, исламская, византийская. В России, с ее
географическим положением между Европой и Азией и с ее
культурными обычаями, унаследованными от Византии, письмо также
традиционно считалось высшим видом интеллектуальной
деятельности, что может частично объяснить то предпочтение, которое
оказывается письму русскими импровизационными сообществами.

Именно процесс письма разрешает дилемму молчания и речи. Молчание
письма позволяет всем участникам сосуществовать в одном и том
же настроении, модусе интеллектуальной деятельности, и в то
же время по-разному интерпретировать одну и ту же тему. В
сообществе пишущих не существует разделения на субъектов и
объекты, практически неизбежного в устном общении. Все мы
знаем, как ненасытная «воля к говорению» одного из собеседников
может с легкостью превратить всю компанию в пассивную
аудиторию. Коллективное письмо – это молчаливое общение, при
котором одномерное время говорения (лишь один говорящий в каждый
момент) уступает место многомерному пространству совместного
мышления. Ничья мысль не навязывается другому до тех пор,
пока эти параллельные потоки мысли не созреют полностью, не
будут готовы к индивидуальному выражению.

Письмо накладывает гораздо больше интеллектуальных обязательств, чем
устная речь, так как результат письма оказывается сразу же
зафиксирован. Процесс творческого (не утилитарного) письма в
присутствии других – занятие довольно необычное и, по всей
видимости, неудобное, в особенности если нет возможности
поработать над текстом и отредактировать его (за исключением
нескольких минут чисто технической правки в конце сеанса).
Поскольку каждое написанное слово является последним, сам
процесс письма становится своим собственным результатом.
Импровизатор похож на интеллектуального солдата, который должен
исполнять свой долг, где бы он ни находился. Он лишен привилегии
генерала, выбирающего место и время для сражения. Он должен
быть готов иметь дело с любой темой, по первому зову
вступить в бой за осмысление любого аспекта человеческого опыта.

Но у коллективной импровизации, при всей ее «стрессовости», есть ряд
преимуществ перед вольным и уединенным кабинетным
мышлением. Те же самые мысли никогда не пришли бы в голову
участникам, если бы они работали в тиши своих кабинетов, с помощью
множества книг, словарей, предварительных заметок и планов.
Многие позже признавались, что импровизация позволила им
преодолеть застой в собственном мышлении, выбраться из
писательских тупиков («графоспазмов») и посеять семена будущих, более
основательных научных или литературных трудов.

Разумеется, импровизация не может служить заменой профессиональной
работы писателя или ученого. С другой стороны, никакая другая
интеллектуальная деятельность, какой бы плодотворной она ни
была, не может заменить импровизацию. Импровизация
относится к другим видам творческого мышления как целое относится к
своим частям. Она объединяет не только творчество и
коммуникацию, но и теоретические и художественные жанры творчества,
частные и публичные формы коммуникации.

5. Интегральная форма сознания и общения

Импровизация – это интегральная форма интеллектуальной деятельности
в том же смысле, в каком эссе является интегральным жанром
письма. Продукты импровизации, как правило, принадлежат не к
чисто научным или художественным жанрам, но к жанрам
эссеистическим, экспериментально-синтетическим. Как мне уже
доводилось писать, эссе – это частично дневник, личный документ;
частично – теоретическое рассуждение, обобщение, трактат,
статья; отчасти это и рассказ, притча, анекдот. _ ⁴
Непосредственным результатом импровизации является насыщенная
ассоциациями медитация, объединяющая фактичность (документальность) с
теоретическим обобщением и игрой воображения. Импровизация и
эссе соотносятся как процесс и результат, действие и его
продукт; в то же время оба они интегральны по своей жанровой
модели. Объединению фактичности, концептуальности и образности
в эссе соответствует объединение познания, коммуникации и
творчества в импровизации.

Все три составляющих должны быть выражены сознательно, в отличие от
дорефлексивной мифологии, где образ, идея и бытие
представлены как синкретическое единство. Таким же образом
импровизация различает свои составляющие: творчество, коммуникацию и
познание, в отличие от синкретической практики религиозного
размышления-созерцания, трансцендентальной медитации.

Разумеется, мы не должны ожидать от импровизации таких литературных
шедевров, какие создаются в результате непрерывной,
длительной, единоличной работы. Как правило, литературное или
научное качество импровизаций ниже, чем произведений устоявшихся
жанров или дисциплин. Точно так же не существует эссе,
сравнимых по ценности и величию с трагедиями Шекспира, эпосом
Гомера, трактатами Гегеля или романами Достоевского. Но это не
означает, что эссе – низший жанр; напротив, он объединяет в
себе возможности других жанров: философского, исторического и
художественного. Сама широта возможностей усложняет задачу
полной их реализации, поскольку расхождение между
действительным исполнением и потенциальным совершенством сильнее в
эссе, чем в более специфических и структурированных жанрах.
Существуют совершенные басни, сонеты и, возможно, рассказы, но
даже наилучшие романы часто поражают нас своими
«колоссальными провалами» (по словам Уильяма Фолкнера, Томас Вулф был
лучшим романистом своего поколения именно благодаря тому, что
потерпел более великую неудачу, чем другие авторы). Еще
сложнее достичь выдающегося успеха в эссе, поскольку этот жанр
текуч и неопределенен; в нем отсутствуют четкие правила,
задаваемые нарративной структурой романа или логической
структурой философского дискурса.

Таким же образом импровизация не достигает глубины индивидуального
творчества, искренности личного общения или точности научного
исследования. Как эссе, так и импровизация являются формами
потенциальных возможностей культуры, которые в каждом
особом случае, при каждой конкретной попытке остаются
нереализованными. Импровизация проигрывает в сравнении с литературой,
искусством, наукой… Но зато она включает в себя все эти
элементы, которые, в идеальном сочетании, создают произведение в
жанре самой культуры.

В существующих словарях нет терминов, определяющих создателя
культуры. Есть создатели отдельных ее областей: художники,
писатели, ученые, гуманитарии, инженеры… Культура как целое еще не
стала сферой или жанром творчества (мы не принимаем в расчет
политическое или финансовое управление культурой или
образовательную ее популяризацию, которые сами по себе культуры не
творят). Творчество в жанре культуры является конечной
возможностью интегрального мышления, возможностью, которая
находит свою предварительную, экспериментальную модель в
коллективной импровизации. Недостатки импровизационных произведений
отражают нереализованные возможности культуры в целом. Формы
романа или трагедии, трактата или монографии уже и
определеннее, чем полифонический и полисофический оркестр, звучащий в
ансамблях со-мыслящих личностей.

Коллективная импровизация – это микрокосм разных видов культурной
деятельности, в котором речь и молчание, письмо и чтение
выражены во всем их различии и одновременно спрессованы в одном
событии сомыслия. Именно поэтому процесс импровизации
настолько интеллектуально и эмоционально интенсивен. Полюса
созидания и восприятия, письма и чтения, чтения и обсуждения,
которые в символической системе культуры обычно отрываются друг
от друга, сложно опосредуются, разделяются годами или
столетиями, – сконцентрированы в нескольких часах коллективной
импровизации, здесь и сейчас.

Практика импровизации ставит социо-эпистемологический вопрос о том,
как из множественности индивидуальных голосов может
спонтанно, без обращения к некой управляющей внешней воле, возникать
связная целостность. Это индуктивное «единство из
множества» отличается от более распространенной дедуктивной модели, в
которой автор разделяет себя на разные голоса, характеры и
идеологические позиции. Как Платон в своих философских
диалогах, так и Достоевский в своих полифонических романах
являлись едиными авторами, создававшими многоголосие из одного
творческого сознания. Но могут ли голоса разных личностей быть
объединены без вмешательства предвидящей и диктующей воли
«трансцендентального» автора? Это вопрос о возможности новой,
пост-авторской культуры, которая так же будет отличаться от
культуры индивидуалистически-авторской, как последняя – от
культуры, фольклорной, доавторской. Коллективная импровизация
– это интеграция личности в интеллектуальное сообщество, но
не в той синкретической элементарной форме, которая
предшествовала рождению авторства и индивидуальности, а во вполне
сознательной синтетической форме, рождающейся, когда мыслящая
личность преодолевает границы самой себя. Коллективная
импровизация – это миниатюрная лаборатория такой проблематичной
интеграции, которая одновременно является дезинтеграцией
примитивных, фольклорных единств и прототипом текучих сообществ
будущего.

Невозможно по-настоящему понять импровизацию, не будучи активным ее
участником. Чтение текстов, созданных во время импровизаций,
не дает адекватного впечатления. «Продукт» импровизации –
расширение границ сознания, которое может выразиться и в
работах, вдохновленных ею, но написанных уже отдельно ее
участниками месяцы или годы спустя. Текст как промежуточный
результат импровизации является лишь путем к цели – интегральному
мышлению как таковому, опыту интеллектуального братства.

Тексты отдельной импровизации не могут рассматриваться как
самодостаточные также и потому, что полным произведением необходимо
считать все тексты, созданные за время существования данного
импровизационного сообщества. Одна страница или глава романа
не являются отдельными произведениями лишь на том
основании, что они были созданы в один присест и отделены от других
временными интервалами. Импровизационное сообщество имеет
свою историю, отражающуюся в последовательности импровизаций,
которые должны читаться как главы одного романа. Только
тогда, когда данное сообщество прекращает свое существование, его
труды могут считаться законченным произведением.

Однако импровизационное сообщество может иметь и другую судьбу.
Постепенно расширяясь от поколения к поколению, оно может
включать в себя все новых участников. Коллективная импровизация
может стать одной из самых вдохновенных форм взаимодействия
между интеллектуалами будущего. Развитие Интернета делает
возможной такую коллективную импровизацию, в которой принимали
бы участие десятки и сотни самых творческих умов
человечества.

Перевод с английского Марины Эскиной (в сокращении)

______________________________________________________________

Примечания

[1] В английском оригинале эта статья опубликована как глава в кн.
Mikhail Epstein, Ellen Berry. Transcultural Experiments:
Russian and American Models of Creative Communication. New York:
St. Martin's Press, 1999, pp. 201 – 213.

[2] Сайт импровизаций на английском языке:
http://www.emory.edu/INTELNET/impro_home.htm

[3] Richard Rorty, «Pragmatism and Philosophy,» in After Philosophy:
End or Transformation? ed. Kenneth Baynes, James Bohman,
and Thomas McCarthy (Cambridge, MA, and London: The MIT Press,
1991): 56.

[4] Михаил Эпштейн. Законы свободного жанра. Эссеистика и эссеизм в
культуре Нового времени. Вопросы литературы. 1987, 7, С.
120-152.