Лаборатория слова

Начало

4. Реверсия в языке и мироздании

Теперь мы можем оценить и обозначить все многообразие мира явлений,
вывернутых, как и их имена. Стол – лотс для того, кто живет
под столом, например, для ребенка, для собаки, для пьяницы,
для любого «подстольника», человека, который лежит под ним и
смотрит на него снизу. Лирическое постижение лотса выразил
поэт Николай Глазков, когда писал: «Я на мир взираю из-под
столика». Собственно, всякий невольник мировых событий, не
званый на их пир, но застигнутый врасплох и наблюдающий их
снизу, видит не стол, а лотс. Оставить записку на лотсе –
значит, наклеить ее под крышку стола, в надежде, что адресат
сумеет ее обнаружить именно в этом неподходящем месте. «Лотс» –
это имя всех странностей и чуждостей, всех остранений и
очуждений, в которых может оказаться столь знакомый нам предмет
мебели. Для именования перевернутых объектов подходят
перевернутые слова. После бурной вечеринки вокруг валяются лотсы и
лутсы.

Такая перевернутость случается не только в пространстве, но и во
времени. Например, человек своим беспорядочным образом жизни
или природа своим причудливым северным нравом обращают ночь в
день, а день в ночь. Очевидно, это уже не день, а нед, и не
ночь, а чон. В любом слове скрыто противослово, смысл
которого задается самим исходным словом, точнее, совокупностью его
переопределений, инополаганий. «Тноз» – это зонт, которым
не укрываются от дождя, а втыкают в швейную машинку, как в
афоризме Лотреамона: «Это прекрасно так же, как встреча
швейной машинки и зонта на операционном столе». Вообще, вводя
противослово, мы сразу умножаем число понятий, вещей, мировых
проекций. Мир становится шире, альтернативнее, иномирнее. Все
смотрят в зеркало – а попробуем заглянуть в олакрез! Ола-ла!
– как бы не обрезаться, ведь зеркало с обратной стороны
может быть не отшлифовано.

Речь идет об универсальной палиндромии, которая потенциально
охватывает все лексические единицы языка и является анизотропной,
т.е. в обратном прочтении меняет порядок букв и создает
возможность иного смысла. Это богатая, содержательная
палиндромия, которая не ограничивается тавтологией прямого и обратного
прочтения, но творит новые слова и смыслы. Так выявляется
огромная лексическая масса «противоязыка», ждущая своего
смыслового раскрытия. Обратимый (но еще не обращенный)
буквенно-фонетический состав знаковой вселенной – это как темная
материя в физической вселенной, которая составляет его основную
массу (только 4% приходится на видимое вещество).

Если быть точнее, то темная и преобладающая часть знаковой вселенной
– это все возможные анаграмматические перестановки букв.
Например, в трехбуквенном слове «мир» заложена «анаграммасса»
шести слов: «мир», «мри», «имр», «ирм», «рми», «рим». Из них
только половина: «мир», «Рим» и «мри» (редкая повелительная
форма глагола) – принадлежат видимой, т.е.
лексико-морфологически оформленной вселенной. Если же взять любое
четырехбуквенное слово, то всевозможными перестановками его букв можно
составить 24 анаграммы. Количество слов при всех
перестановках (если оставить в стороне вопрос об ограничениях на
перестановку таких букв, как ь, ы, ъ) формально определяется
факториалом исходного числа букв, т.е. перемножением всех
натуральных чисел от единицы до данного числа букв. Например, из
пяти букв можно составить 120 слов:

 5!=1х2х3х4х5=120 

Из шести букв образуются теоретически 720 слов, из семи – 5040, из
восьми – 40320, из девяти – 362880, из десяти – 3 миллиона
628 тысяч 800. После 10 прибавление каждой буквы в исходный
набор меняет число возможных слов более чем на порядок:
миллиарды, триллионы, квадриллионы и т.д.

Средняя длина русского слова, если округлить разные подсчеты,
составляет примерно 6 букв. Это значит, что в каждом слове в
среднем содержится 720 разных буквенных сочетаний, потенциальных
инослов. Такова анаграммасса русского слова: только 0.13%
(1:720) знаковой вселенной являются видимой, оформленной
лексико-морфологической материей. В английском и французском
языках, где длина слова меньше (около 5 букв), эта материя
составляет чуть меньше одного процента (1 слово на 120 буквенных
сочетаний), а в корейском, где средняя длина слова
наименьшая, 3 символа, – 14% (1 слово на 6 возможных сочетаний).
Правда, при этом еще не учитывается анаграмматическая плотность
слова, из известных мне языков наибольшая в иврите, где
почти любая перестановка букв в исходном слове образует иное
слово. Это означает, что на 100 буквосочетаний приходится не
одно реальное слово, а несколько десятков, что значительно
повышает коэффициент «видимости», оформленности знаковой
материи – в иврите она наибольшая. Высока концентрация видимой
лексической материи и в английском.

5. Палиндромия как способ словообразования

В русском языке насчитываются порядка 10 способов словообразования:
суффиксальный, префиксальный, префиксально-суффиксальный,
безаффиксный, сложение основ, лексико–семантический,
лексико-синтаксический, морфолого-синтаксический, аббревиатура и др.
Среди них не указывается «палиндромия». Между тем такой
способ словообразования возможен – и потенциально необъятно
продуктивен, поскольку в каждом слове, неотъемлемо от него,
содержится иное слово, из того же буквенного состава, но в
обратном порядке. Не составляет ли палиндромия
словообразовательный потенциал языка? В русском языке всего 4400 исконных
корней, – гораздо меньше, чем в языках германской или романской
групп. Всякие возможности словообразования должны быть
тщательно учтены. Палиндромия – способ почти удвоить русский
словарь, ничего не придумывая, а исходя из его собственного
состава, только освобожденного от пространственной
однонаправленности, от стрелки, указывающей нам, откуда и куда: слева
направо. А если мы хотим наоборот? Буквы располагаются в
определенном пространственном порядке, но ведь пространство
обратимо.

Такой опыт был у Андрея Вознесенского: в поэме «Оза» Зоя названа
Озой, это ее поэтический, или, если угодно, мистический
двойник. Имени «Оза» нет в календарном наборе имен, но поэт,
переставив «з» и «о», вдохнул в него жизнь, дал ему заговорить.
Реверсивный дельфиний язык разработал для своей поэмы
«Дельфиниада» С. Кирсанов, где «человеческие» слова пишутся
наоборот: «Ныс, / тьсап // ньусыв / хревв! / (Сын, / пасть // высунь
/ вверх!) Тьашыд / ботч. // (Чтоб / дышать)» и т.д.

Есть такие словообращения и в английском. У Сэмюэла Батлера (Samuel
Butler) есть роман Erewhon (1872), в заглавии которого
читается перевернутое «Nowhere» (с дополнительной перестановкой
двух букв), т.е. «Нигде». По–русски это заглавие надо
перевести как «Едгин». В этой стране перевернуты все ценности и
понятия викторианской Англии. Среди едгинейцев преступление
есть болезнь, а болезнь – преступление. Страну населяют жители
по имени Нави и Ятак, а Мэри Робинсон звучит как Ирем
Носнибор. В 1936 г. американский антрополог Ралф Линтон издал
псевдо–академическое сочинение «Изучение человека», где описал
акиремайцев (из страны Акирема), племя, живущее среди
индейцев. Их культурный герой – Нотгнишав (Вашингтон).

Внутри каждого языка живет свой противоязык, точнее, своя «кызя». Ю.
М. Лотман подчеркивает принадлежность палиндромии самым
универсальным структурам как физической, так и знаковой
вселенной: «Текст при «нормальном» чтении отождествляется с
«открытой», а при обратном – с эзотерической сферой культуры.
Показательно использование палиндромов в заклинаниях, магических
формулах, надписях на воротах и могилах, т.е. в пограничных
и магически активных местах культурного пространства <...>.
Зеркальный механизм <...> имеет столь широкое
распространение <...>, что его можно назвать универсальным, охватывающим
молекулярный уровень и общие структуры вселенной». То, что
палиндромия – это «эзотерическая», вывернутая сторона
культура, не отменяет универсальности зеркального механизма, как и
способности его к обращению. Тайное становится явным,
подполье переходит в институцию, эзотерика в экзотерику, периферия
передвигается в центр, ось симметрии все время вращается,
обеспечивая динамику культуре, пересечение ее бинарных границ.
Так и для обратного порядка букв и смыслов может наступить
свой черед, когда другие средства не будут обеспечивать
необходимой динамики языка, которому необходим постоянный
процесс деавтоматизации, преодоления своей инерции.

Современным грамматикам пора признать по крайней мере три новых
способа словообразования, которые в настоящее время являются
маргинальными, но постепенно могут приобрести важнейшую роль в
лексическом обновлении языка на его собственной основе (без
заимствований из других языков).

1. Контаминация, или скорнение.

Так называется соединение начальной части одной основы с конечной
частью другой. Прекрасные образцы есть у В. Хлебникова:
творянин – творить, дворянин (твор– прибавляется к –янин);
вольшевик – воля, большевик; дружево – дружба, кружево… Хлебников
же назвал этот способ «скорнением», срастанием разных корней.
В современном языке, особенно публицистическом,
контаминация становится все популярнее: катастройка – катастрофа,
перестройка (слово А. Зиновьева); демокрады – демократы,
казнокрады; прихватизация – прихватить, приватизация; брехлама –
брехня, реклама, хлам (тройное скорнение, слово М. Эпштейна)

2. Фанетика, или левописание (в отличие от «правописания»)

Этот способ получил распространение в так называемом жаргоне
«падонков», или «олбанском» языке, который демонстрирует все
возможности неверного написания слова при сохранении его
произношения. Например, «аффтар» образовано от «автор» посредством
«неправильной» графической артикуляции тех же самых фонем, что
составляют слово «автор». Теперь, через три-четыре года
после того, как этот язык вошел в моду (в 2005-2006 гг.),
очевидно, что это было не просто молодежное стилевое поветрие,
способ освежить, остранить язык, но и способ производства
множества новых слов на основе альтернативного написания слов
известных. «Автор» и «аффтар» – это теперь по сути два разных
слова, как и «яд» – «йад». Они различаются не только
стилистически, как литературный – и разговорный стиль. Они
различаются своими лексическими значениями. «Яд» – отравляющее
вещество, которым можно убить. «Йад» – это неопасно, это знак
неодобрения, насмешки, а не угрозы. Так же и «превед»
отличается от «привет», «кросавчег» от «красавчик». Вообще многие
неологизмы, образованные этим путем, имеют вторичное значение
маркера – речевого стиля, в котором они употребляются. Они
обозначают не только некий предмет, но и сам способ его
обозначения. Они коннотативны и авторепрезентативны.

3. Палиндромия, или противописание.

Особенность палиндромии как способа словообразования состоит в том,
что он не предполагает морфемного разложения и нового
синтеза данного слова. Этим способом образуются слова, сохраняющие
буквенный состав мотивирующего слова, но выстраивающие его
в обратном порядке, причем новым словам задается и значение,
обратное мотивирующему слову. При этом имеется в виду
палиндромия третьего типа, поскольку первые два типа, амбинимия
(шалаш – шалаш) и ретронимия (ропот – топор), не образуют
новых слов, а лишь используют симметрию слов, уже наличных в
языке.

Только в этом третьем своем измерении палиндромия и становится
поистине универсальной, а вместе с тем и проективной, т.е.
начинает творить новые, потенциальные слова – из всех
существующих. Конечно, кроме тех, которые уже охвачены первыми двумя
видами палиндромии. Но амбинимов и ретронимов в языке –
крошечное меньшинство (несколько сот) в сравнении с реверсивами
(число которых равно всему словарному запасу языка минус
амбинимы и ретронимы).

Я, разумеется, не предлагаю сочинять тексты, сплошь состоящие из
палиндромов третьего типа, и не призываю заполонить ими русский
язык – это было бы катастрофой. Остранение вещи и обращение
ее имени – это редкая удача, которое достигается терпением,
здравым смыслом и уважением к наличному словарю. Именно
устойчивость словаря может обеспечить эффект внезапного
структурного взрыва в одной из его частиц. Чтобы случилась
странность, нужна привычка, автоматизация. Иначе получится
малоинтересная абракадабра. Важно лишь помнить, что такой способ
словообразования возможен, а удача того или иного реверсива
зависит от случая, вкуса, изобретательности, изящества, звуковой
игры, смысловой точности и т.д.

Скажем, есть в языке есть такой способ словообразования – сложение
основ: паровоз, дровосек, землевладелец, кровообращение и
т.п. Хорошие, обиходные слова. Но наличие такого способа вовсе
не предполагает, что мы немедленно начнем спаривать все
основы и производить таких уродцев, как «крововоз», или
«парообращение», или «дровосос». Это только способность
словообразования, очень избирательная и применимая далеко не ко всем
словам и основам. Так и с палиндромией – «противописанием».
«Гурд» мне кажется жизнеспособным реверсивом, а скажем,
«еинелвя» (явление) – нежизнеспособным. И конечно, чтобы стать
словом, реверсив должен получить значение и войти в употребление
хотя бы узкого круга лиц, которые воспринимают его как
самостоятельную лексическую единицу.

В теории словообразования есть понятие «мотивации»: производное
слово мотивируется производящим. Например, в лингвистике
говорят, что слово «водный» мотивируется словом «вода». В языке
практически нет немотивированных слов, т.е. взятых ниоткуда.
Если такие звукосочетания и образуются, они, как правило, не
остаются в языке, потому что их нельзя запомнить. Палиндромия
– вполне мотивированный способ словообразования. Каждое
слово мотивируется самим собой, своим фонетическим составом, а
его смысл мотивируется смыслом исходного слова, ортонима.

Следует признать, что обратимость – не очень в природе русского
языка, в силу его флективного строя, длинности слов,
специфичности суффиксов и окончаний, которыми слова заканчиваются, но,
как правило, не могут начинаться: ние – еин, ство – овтс,
ость – тсо, и т.д. В русском языке гораздо меньше амбинимов и
ретронимов, чем, например, в английском. Поэтому и для
словообразовательной реверсии наиболее подходят короткие слова,
без суффиксов и с нулевыми окончаниями, типа друг – гурд,
тело – олет, поле – елоп, вечер – речев, гнев – венг, снег –
генс, пирог – горип, гриб – бирг.

Чем больше букв в алфавите данного языка и чем больше средняя длина
слова, тем меньше случаев палиндромии первого и второго типа
и тем больше возрастает значение палиндромии третьего типа,
т.е. не частной, а универсальной, охватывающей каждое
слово. В иврите, с его 22 буквами и пропуском гласных, теснота
словесного ряда столь велика, что почти любое сочетание букв,
в прямом или обратном порядке, дает слово; поэтому здесь
высок удельный вес амбинимии и особенно ретронимии. В
английском языке, с его 26 буквами алфавита и средней длиной слова в
5 букв, буквенный ряд тоже достаточно плотен, хотя и не так,
как в иврите. В русском языке, с его 33 буквами алфавита и
средней длиной слова 6 букв, буквенный состав еще более
разрежен, т.е. вероятность того, что из обратного порядка букв
составится другое слово, уже наличное в языке, сравнительно
мала. Тем самым усиливается роль в русском языке не
избирательной, а универсальной и проективной палиндромии.

_________________________________________________________

Примечания

1. Лотман Юрий. Избранные статьи: В 3 т. Таллин, 1992, Т. 1, С.23.