Жизнь как есть

Начало июля, Белорусский вокзал. Родители моей жены испуганно
провожают нас напутствием «Возвращайтесь живыми и здоровыми!».
«Ну, уж, как получиться», сурово отвечаю я.

Мы, всего полтора месяца как обвенчались. У нас свадебное путешествие.
Одна знакомая наша пара отправилась в Европу, другая – в Египет,
а мы – в Заполярье.

Но не прямиком, а транзитом через русскую глубинку.

Ночью в окне, в лучах подсветки мелькнул сказочный Дмитров.

Потом Некоуз, Шестихино, Веретея. После наших московских Автозаводских
и Авиамоторных пространство словно начинает говорить с нами на
другом языке. В Веретее, что на берегу Рыбинского моря – растерзанный
собор.

Здесь, в ожидании первенца проводит свой летний отдых Алена Аркадьевна
Третьякова – фольклорист с мировым именем. Год назад она сыграла
здесь свою свадьбу, на которую съезжались фольклористы со всей
России. Местные жители вспоминают это до сих пор: «В прошлом годе
у нас тут цыгане пировали!»

Огромный храм стоит, зияя дырами куполов. Рядом овраг, где в 18
году расстреливали участников крестьянского восстания. Здесь мужикам
было что терять, жили в Веретее зажиточно, простые крестьяне владели
заводами.

Когда в конце 60ых официальные гонения на церковь прекратились,
обезумевший без Бога народ продолжал растаскивать храм. Рассказывают
об одном местом мужике, вывезшим из храма для своих нужд мраморный
пол.

Пожары, суды, раковые заболевания вскоре обрушились на его семейство…

Многие веретейцы воспоминанают об отце Павле – главном герое недавно
вышедшей книги «Последний Старец», Архимандрите Павле Груздеве.
«Помним, бежит куда-то зимой по снегу босиком..»

Сразу за Веретеей, маленькая деревенька Прямик. В ходу такие диалоги:

« – Ты куда пошел? – Да, на «Прямик»…

К водохранилищу, хотя оно всего в километре, не подойти – болотина!
Рыбинская лужа – общая боль. К нам прямо на улице подходили мужики,
и заговаривали об этом. «А вы знаете, на чем Ельцин во власть
въехал? Он Рыбинское море обещал спустить! Кто сейчас про это
помнит! А жижа зловонная – вот она, на месте!» А ведь, судя по
археологическим раскопкам, раньше здесь водились осетры, белорыбица.
В грустных мыслях мы с женой закусываем копченым карасиком…

И потихоньку перебираемся дальше на север.

В Тутаеве, некогда Романове-Борисоглебске мы знакомимся с иеромонахом
Антонием. Он – руководитель молодежного объединения, и сам молод.
Строит на крутых волжских берегах старинную ладью, чтобы у подростков
появился положительный досуг. За это начинание мы между собой
начинаем называть его (прости нас, Господи) – отец Понтоний.

Кстати, насчет понтонов – паромная переправа в Тутаеве местным
мэром уничтожена. Впервые за 200 лет город, лежащий на разных
берегах Волги, разорван на две части. Люди вынуждены добираться
до своих соседей через Рыбинск или Ярославль.

В Тутаеве над нами взял шефство мой старый друг, основатель Романово-Борисоглебского
землячества Москвы, кузьминский краевед и журналист Юра Стародубов.
Когда-то его предки, купцы-староверы владели большим особняком
в центре Романовской стороны. Теперь его владения в Романове –
крошечная комнатка-флигелек в зарослях малины. С ним мы не расстаемся
до самого Спаса-Каменного…

На вокзале Ярославля сидим и пьем вино. Мы с женой пьем, а Юра
отказывается. Юра отлучается на десять минут, и возвратясь, видит,
что вина в наших стаканах не убавилось.

– Вы, что пить не умеете? – спрашивает он. Но, увидев, что на
соседнем столике подозрительно стоят два пустых стакана, сказал:

– Понял. Умеете.

Устье Кубены – старинный купеческий посад на берегу огромного
Кубенского озера, что севернее Вологды. Ныне это деревня, хотя
руины пяти каменных храмов свидетельствуют о былом величии.

В Устье – День лодки. С поправкой на нынешний моральный облик
усть-кубенцев – День Водки. Рыбники, наливки, морошечники на главной
площади без счету, и все за копейки. Гармонист и частушечник,
два деда, лихо пляшут и поют. Я записываю их на диктофон, и не
знают они, что через неделю эта запись с задорными частушками
спасет меня от медвежьих когтей.

Ближе к вечеру Кораблик несет нас на остров. Спас-Каменный выступает
из воды, как миниатюрные Соловки.

До революции здесь находился четвертый по значению монастырь Русского
Севера. Храмов было столько, что островной земли едва хватало,
а кельи и хозяйственные постройки располагались на сваях, вокруг
острова, прямо на воде.

Могила Александра Плигина, человека, отдавшего 20 лет своей жизни
Спасу-Каменому, здесь же, на острове. Рядом – маленькая часовня,
где трудники ежедневно молятся об усопшем Александре.

Теперь старшая по острову – вдова. Она здесь почти круглогодично.

Зимой находиться на Спасе особенно тяжело – остров затерян посреди
ледяной пустыни, и обычные минус пятнадцать, ощущаются здесь,
на сквозном ледяном ветру, как минус тридцать. К тому же, постоянные
метели превращают попадание на остров в захватывающее предприятие
с риском для жизни. Лишь раз в год приезжает сюда вологодский
Владыка и служит литургию.

«Привез камень?», – такой транспарант встречает каждого приехавшего.
В советское время власти не только взорвали все храмы, но пытались
и физически уничтожить остров – увозили валуны в Устье-Кубенское
и строили там набережную. Площадь Спаса-Каменного сократилась
в три раза. Поэтому сейчас принято при каждом посещении острова
привозить булыжник побольше. На обратной стороне плаката «Привез
камень?» другая надпись: «Увез мусор?»

«Танк» – так называют списанный армейский вездеход, который есть
в арсенале островитян. Немало рыбацких машин, проваливающихся
в полыньи, спасает он каждую весну. А летом островитяне ездят
на нем по узкой, затопленной водой песчаной косе, на соседний
остров, за дровами.

Здесь микроклимат. Все, гораздо более северное, чем должно быть
на этой широте. Низкорослая растительность, голые камни. Это из-за
ветров. И ночи гораздо светлее, чем на берегу, почти как в Архангельске.
Это потому, что огромное водное зеркало отражает светлые сумерки
июльского неба.

В русском мировоззрении островам издревле отводилось особое место.
На островах спасались. На территории одной только вологодской
области таких островов не меньше десятка. Острова с названием
Спас есть на озерах Белое, Воже, Лозское, Ворбозомское…

Почти на каждом озере раньше был скит или монастырь. На озере
Сиверском, у города Кирилова, тоже есть такой остров. Раньше там
располагался Новоезерский монастырь, теперь, мрачным укором –
тюрьма пожизненного заключения.

А жизнь наша на Спасе-Каменном тем временем кипела. Ранним утром
– подъем, и общая молитва в деревянной часовенке. Потом – ударный,
валящий с ног труд, с перерывом на трапезы. Вскрывали грунт вокруг
монастырской гостиницы, в поисках интересных находок, корили бревна
для новых строительных лесов, готовили на зиму дрова.

В обед, каждый день на нас смотрели чьи-то глаза, прямо из тарелки
– исключительно рыбное меню.

А вечерами – регаты, благо плавсредств на острове хватало. Мы
с супругой, хотя еще и достаточно молодые, но уже не юные люди,
сидя вечерком на валуне, у развалин древней трапезной, с умилением
смотрели, как 18-20 летние ребята, после умопомрачительных трудов,
гоняли вокруг острова на «плоскодонках» и «плюшках». Их смех разносился
далеко по водам, и за пять дней, что мы провели на острове, мы
не услышали ни одного матерного слова. Редкость для современной
России. Какая-то мысль ворочалась в голове не в силах формулироваться,
а на язык лезло неуместное: «Щэ нэ вмэрла Украина»…

Пес Кай, весело скачущий весь день по острову, по вечерам тихо
сидел рядом с нами, и смотрел вдаль, словно ждал своего покойного
хозяина.

Нашими постоянными находками были старинные монеты и краны от
купеческих самоваров. Все это мы сдавали в ДРЕВЛЕХРАНИЛИЩЕ. А
на пятый день ударных трудов нас со Светланой увез на материк
катер МЧС. Вся смена, и пес Кай долго стояли на берегу, провожали
нас, пока мы не скрылись за банными островами.

Миновав мрачный, изуродованный химкомбинатом поселок Сокол, мы
выбрались на трассу. Жена первый раз на трассе, никогда раньше
автостопом не придвигалась. По опыту знаю, что первые водители
обычно запоминаются. Как раз такой, «запоминающийся» попался.

«Я на всю область прославленный! В ГАИ работал, да однажды пьяный
на работу вышел. Выгнали, теперь лес ворую. И на храм жертвую!»

Не особо торопясь, не забывая, что у нас «романтическое путешествие»,
меняя водителей, преодолели мы 400 километров. Последний дальнобойщик,
армянин, зачем-то подарил нам новенькие лакированные женские туфли.

Вышли из машины у деревни Сметанино, но до следующего места назначения
было еще далеко. В светлых сумерках, по глубокой росе, полями
пробирались мы на Фомину Гору. Спасали попадающиеся на нашем пути
полоски ржи. Известно, что во время росы во ржи не мокро.

Дорогу перегородил ручей. Обхода я не знал, и искать его было
некогда, сумерки густели. Я сломал деревянный огород (простите,
жители Сметанино!) и навел переправу. Подумал стихами:

– «Говорила моя матушка, 
   Когда стал я вояжировать, 
   Будешь счастлив ты, Захарушка,
   Будешь реки ты форсировать..»

Кстати, а вы знаете, что такое «огороды городить»? Я понял суть
пословицы, только попав на Русский Север. Оказывается, огороды
не имеют никакого отношения к грядкам, огурцам, и т.д. Огороды
– это деревянные изгороди, ограждающие посевы от скота, и предохраняющие
скот от забредания в болото.

Ночь наступила, но светлая. Деревня Фомина Гора. Изба закрыта.
Еще год назад здесь не было мобильной связи, теперь есть. Звоним
в соседнее Верховажье, сыну Николая Александровича. Сергей обнадеживает
– «Стучите громче, дедушка вас ждет!» Николай Александрович, открывая,
и глядя на меня – (у меня на поясе цифровик, бинокль, рация, мобильник,
нож в чехле, фляга) заявляет: – О! Американец в Ираке!

В крохотной, но чистой горенке мы расстилаем спальники, и через
пять минут спим.

Утром мы собираемся идти на Гагарьи озера. Николай Александрович
рассказывает дорогу. Николай Истомин – лесной человек. Всю жизнь
собирал сосновую живицу. «Без смолы ни скрипка не заиграет, ни
самолет не полетит!» – мудро замечает он. За 40 лет работы в лесу
не заработал ничего. Сослуживцы тащили бревна, доски, скипидар,
у него же к пенсии лишь небольшая горушка сосновых чурок скопилась
на повети.

Мы боимся медведя. И волков. Истомин-старший успокаивает – «Ну
тебя то, с твоими приспособами они не съедят! Биноклем поперхнутся».

И вот мы в лесу. Чаща и дичь. В кустах слышится зловещий шорох,
топот. «Медведь!» – шепчет Света. Я достаю диктофон и врубаю на
полную громкость. На кассете залихватский дед из Устья Кубенского
горланит частушки. Мы с женой начинаем подпевать во весь голос.
Топот в кустах удаляется и затихает – видимо медведь решил с тремя
не связываться.

Плавающие острова на Гагарьем озере – уникальный природный феномен.

Острова действительно плавают. Они небольшие, площадью по 50,
по 100 квадратных метров. Такое ощущение, что перед нашим приходом
их кто-то специально аккуратно нарезал гигантским ножом, настолько
правильна их форма. Острова круглые и овальные. На них растет
клюква. Видны старые кострища. Теоретически можно даже поставить
палатку. Здорово – уснул у одного берега, а за ночь остров ветром
отнесло на середину..

Я разделся, и, поднырнув под остров, померил его ширину. Почти
метр. Корешки клюквы, скрепляют спрессованную, богатую торфом
землю.

Озеро то зарастает, смыкая берега, то наоборот, берег рождает
новые острова.

Разводим на острове костер, не спеша плаваем по озеру. Пробую
измерить глубину грузилом – не хватает лески. Гагарье озеро по
местному преданию бездонно.

Вечером, вернувшись, ведем с Николаем Александровичем беседы «за
жизнь»

Предпринимаем робкие попытки быть оптимистами: «Ну, вот, в Сметанино
избы в хорошем состоянии, кресты на Храме появились..»

– Кресты-ы-ы? Так, это Сережка, сын мой поставил! А избы с прошлых
времен крепкие. Нету, ребята, никакого «возрожденья России».

Ночью идем в соседнюю деревню – Калинину гору. Спускаясь с Фоминой
горы в лощину, из июльского тепла и светлых сумерек попадаем в
студеный туман и полумрак. Над дорогой – древним патриаршим трактом,
проносятся совы…

Пара дней в огромном, идеально чистом северном доме, с поветью,
подполом, и горенками, и мы покидаем Фомину Гору. По тракту, вьющемуся
вдоль меленькой еще Ваги, едем в Верховажье. Часовенки, грустные
и полуразрушенные, мелькают по краям дороги.

По прибытии в Верховажье, Истомин-младший сразу включает нас в
работу. Сергей – неутомимый краевед, завуч местной школы, отец
двух дочурок. Еще пару лет назад он начал строить на своей улице
храм-часовню. Чего уж скромничать – сначала начал, а уж потом
с Владыкой стал согласовывать. Ох, и натерпелся он за свой энтузиазм.
Но ничего, все утряслось, Владыка сменил гнев на милость, и благословение
на строительство часовни, уже подведенной под самую крышу, дал.

Раньше гости жертвовали Сергею на бревно, теперь – на лист кровельного
железа.

Храм почти готов, осталось сделать крышу. Но Сергей все делает
впервые, навыков кровельщика у него нет. Он зовет меня, и мы тренируемся
на детской беседке. День работы – и беседка ярко сияет жестяным
блеском. Теперь можно и к храму приступать, но нет, – супруга
Истомина зовет ужинать. Фирменное Верховажское блюдо – рыба из
Ваги, испеченная в фольге. Мы пируем, и смотрим на грозу, которая
вот уже два часа разворачивается над Вагой. Странная гроза – молнии
без дождя и грома. Полыхает в сизых облаках, как в гигантском
торшере…

Потом было еще много чего. Был Вельск, Шенкурск, чаепития с батюшками-целибатами
(только целибаты и могут тянуть службу в этом суровом северном
краю). Были Соловки с валящими с ног монастырскими послушаниями.
Была Губа Лапшагина почти на самом полярном круге, где мальчишки
учили нас искать на отливе смешных морских червячков – пескожилов.
Было возвращение из Кандалакши в Москву с 13ю рублями в кармане...

Но, чтобы не утомлять читателя, я лучше оборву свой рассказ о
Медовом Месяце здесь, где беззвучная гроза играет над Вагой.