Проза

Начало

Продолжение

– 2 –

Они стояли на деревянной табуретке возле разбухшей от сырости стены
старого покосившегося здания. Я повидал много антикварных
вещей, восхищался мастерством их исполнения, аурой
величественной таинственности, которой они были окружены, но такое я
видел впервые. Мистику и властность внушала гордая осанка
этого монументального предмета, шагнувшего сюда прямо из средних
веков. Я остановился и почувствовал, как воздух замирает в
груди. Это были часы. Большие и массивные, высотой около
полуметра, выполненные из цельного куска потускневшего от
долгого существования на этой земле дерева. Весь корпус был обвит
со всех сторон нескончаемыми переплетениями искусного
готического орнамента. Основной свод поддерживался двумя
изогнутыми стойками, выполненными с тонким изяществом и несомненным
мастерством. Даже мне, простому обывателю, для которого
оставались загадкой большинство терминов на экспозициях и
аукционах, стало ясно – эта работа обладателя редкого таланта и
запредельного мастерства. Простому смертному сотворить
подобные внушительные изгибы по дереву не под силу. Часы являли
собой образец старинного искусства работы, корни которого давно
ушли в седую землю и, наверное, никогда уже не вернутся
оттуда. Недорогие материалы лишь подчеркивали основной акцент,
сделанный на мастерство рук. Тонкий обод овальной формы из
выцветшего металла обрамлял выпуклое стекло циферблата.
Массивные стрелки были настолько изящно изогнуты, что, казалось,
эта изогнутость является самой совершенной формой в мире
геометрических фигур. Римские цифры на циферблате были
стилизованы в едином ключе со стрелками и выполнены из потемневшего
металла. Под циферблатом я еще заметил помещенный в
готическое обрамление дерева металлический прямоугольник,
разделенный поперек черной линией прорези и плотно сомкнутый двумя
частями покрасневшего металла. А на крышке часов имелось
отверстие длиной около трех сантиметров, но оно гармонично
вписывалось в общий стиль этого предмета. В нисходящем свете
стоящего неподалеку фонаря я был поражен монументальностью работы,
безупречной филигранностью обработки дерева. Они словно
вечность простояли здесь, под этим светом. Ни единого шва или
царапины, ни одного грубого болта или шурупа. Только дерево.
Вечность была создана для них, они были сотканы из вечности.
Как они оказались здесь? Общий стиль орнамента был
величественно массивен, и я почувствовал трепет уважения. Если меня
сейчас обманывали, то более качественной подделки, я не
встречал в своей жизни. Именно такими, в моем представлении,
были часы из огромных средневековых замков, где под мрачными
сводами колонн, сюзерены управляли судьбами сотен своих
вассалов. Именно бой таких часов давал начало бесчисленным осадам
и сражениям. Они дышали временем и излучали первобытную
силу. Будто это они вдохновляли Гете на описание мрачной и
жестокой атмосферы средневекового мира. Я подумал, что лишь эти
часы одни на всем свете достойны измерять такую субстанцию,
как время. И я положил поверх крышки руку и проводил ею
неторопливо по поверхности, обводя ладонью замысловатые изгибы
корпуса и долго не мог оторвать пальцы от темного дерева.

Владелец часов сидел в стороне, опершись о стену и, не выказывая
видимого интереса, следил за моими манипуляциями. При этом он
не произносил ни звука, по-видимому, имея точное
представление о цене своего произведения искусства и предоставляя мне
время прочувствовать его великолепие вполне. Я, наконец,
оторвал руку от часов и перевел глаза на него. Он заговорил
неприятным гортанным голосом. Дабы набить себе цену, на его
вопрос о желании приобрести единственный продаваемый экспонат, я
пожал плечами.

– На кой черт мне твои часы, уважаемый? – мой голос чуть развеял
уснувшую вдоль каменной улицы тишину.

Теперь я разглядывал его. Это был достаточно молодой, длинный и
небритый субъект среднего телосложения. Его постоянно
находящиеся в движении руки натолкнули меня на мысль о частом и не
всегда дозированном употреблении алкоголя. Толстые выпуклые
вены отчетливо выделялись на коже. Он, казалось, спит и при
этом видит страшный сон. Лицо с торчащими скулами и покатым
лбом было сосредоточено и чуть даже напряжено. Он еле заметно
покачивал головой, то поднимая, то вдруг опуская подбородок.
Маленькие неприветливые глаза смотрели в одну точку где-то
на уровне моего горла. Волосы мышиного цвета начинали редеть.
Складки на его лбу выражали какую-то внутреннюю
неразрешенность. Очень странный тип. Хотя рядом с этим предметом, можно
было ожидать и худшего. Возраст в полутьме было не
определить, однако мне показалось, что он ненамного старше меня.
Складывалось стойкое ощущение, что жизнь, должно быть, крепко
его побивала последнее время. Одежда его когда-то могла быть
пригодной к ношению, если бы хозяин давно не возложил
обязанность ухаживать за ней на городскую пыль. «Это может сыграть
мне руку», – подумал я, однако вслух произнес следующее:

– И долго ты это выпиливал, дружище?

Поначалу ответом мне было молчание.

– Это? Нет, это делал не я, – ответил он, выделяя каждое слово и
чуть приподняв края губ, обозначив тем самым подобие улыбки.

– Красивая вещица! Ограбил музей? Или наследство прадеда, берущего
корни от тевтонских рыцарей? – бодрые звуки слов эхом
позвякивали вдоль мостовой.

Он без энтузиазма улыбнулся. При этом подбородок снова начал
движение, и я впервые заметил глубокую борозду красного шрама на
его щеке. С юмором стоило повременить.

– Что за нее просишь? – сменил я тему, сосредоточив взгляд на часах.

Он взял паузу, изучая меня некоторое время.

– Не каждый сможет позволить себе подобную вещь.

– Это про цену? – я пытался придать разговору приятельский оттенок,
однако он предпочитал держаться независимо.

– Нет, эти часы… я говорю про часы.

– Место, куда их пристроить – не проблема. Да и подарок неординарный.

– Ты не понимаешь… – он вдруг оживился, застрелял глазами по
сторонам и перешел на быстрый шепот, словно чего-то опасаясь, – они
не… эти часы. Я не сам. Ффф, короче не мое дело. Не знаю
зачем, но пахнет. Пахнет скверно. Его невозможно…

Я ничего не понял, но тут же выпалил:

– Невозможное сегодня становится реальным, и за разумную цену могу
посодействовать тебе в избавлении от этой коряги.

Он немного подумал и быстро махнул головой. Голос приобрел прежний
безразличный тон.

– Ты чертовски прав насчет невозможного, оно действительно
становится реальностью… Как хочешь, забирай, – махнул рукой в сторону
часов и раздраженно отвернулся.

Ненавижу эти игры в слова и до сих пор не понимаю, к чему он клонит.
Теперь уже я взял паузу и присел возле часов, так что мы
втроем – он, я и часы находились теперь на одном уровне.

– Сколько ты планировал получить?

– Ни хрена я не планировал, – он уставился в землю, – просто хочу
побыстрее покончить с этим. То есть не я, не мое дело…

– …..?

– Планировал получить..., не я, не мной, – тихо продолжал тараторить
он, нетерпеливо подергивая подбородком и сбиваясь, – деньги
при тебе?

Я окончательно был сбит с толку. Единственное, что я понял – перед
мной человек с больной, либо временно пошатнувшейся психикой.
А значит, он неадекватно оценивает окружающую обстановку.
Опасный тип, наверно наркоман, может быть просто вор. Кто его
знает. Здесь возможен миллион и один вариант. Главное, что
теперь, возможно, часы достанутся мне меньшей кровью, чем я
ожидал. Хотя не исключены и неприятные эксцессы. Нужно быть
готовым ко всему. То, что часы будут моими, я твердо решил,
изучая их превосходные формы в непосредственной близости.
Правильно повернуть разговор…, только правильно повернуть.

– Тысяча тебя удовлетворит? – пробный шар был кинут.

В ответ усмешка и медленное покачивание головой из стороны в
сторону. Этого стоило ожидать.

– Понимаю, – я погладил часы, – полторы?

Тот же самый жест, может быть чуть более нетерпеливый. Тоже предсказуемо.

– Три тысячи – красная цена за реликвию бабушки барона Мюнхгаузена,
– при этом я приподнялся и сделал вид, что теряю интерес к
торговле и в случае отказа отваливаю восвояси. Старый трюк.

Ухмылка сошла с его лица, зрачки снова забегали по сторонам. Он явно
был не в себе.

Я остановился.

– Сколько?

Тип приподнялся и полностью повернул ко мне голову, так что мерзкий
шрам заиграл при свете.

– Пять, – громко сказал он.

Это была редкая удача. Если сейчас не танцевать краковяк на
табуретке и вообще не делать резких движений, то за чисто
символическую сумму в пять тысяч можно приобрести антикварную вещь
редкой ценности. И даже если не подтвердится ее
исключительность и возраст (хотя у меня не было сомнений, что эти часы –
редчайший раритет) от такого монумента за пять вшивых бумажек
отказался бы только помешанный рассудком на жадности Скрудж
Макдак.

Выдержав гроссмейстерскую паузу, я молча извлек из пальто свой
бумажник и, отсчитав пять синеватых купюр, протянул их бродяге.
При этом я старался, чтобы пальцы рук не дрожали, однако
видимо они все-таки подрагивали, потому как тихий психопат снова
покачал своей башкой из стороны в сторону и не протянул
руки за деньгами. Я клял себя последними словами за
празднование преждевременной победы. Нет, шоу только начинается. Это
был только первый акт. Мы оба молчали. Всем своим видом я
выказал искреннее недоумение. Он не стал ничего объяснять, лишь
поудобнее присев, махнул длинной рукой в сторону моего
бумажника, выражая, таким образом, желание ознакомиться с его
содержимым. Это не входило в мои планы, и я застыл в
нерешительности. Тогда он сам вытянул руку вперед и, взявшись за
бумажник, аккуратно подвел меня почти вплотную к себе. После
этого опустил мою руку до уровня собственных глаз, быстро
засунул свою вторую лапу в открытый кошелек. Сосредоточенно изучая
содержимое бумажника, его ноздри раздувались у самого моего
уха. Мысли не поспевали за ходом его действий, но интуиция
не обещала мне ничего хорошего.

– Послушайте, не знаю, что тут происходит, – услышал я вдруг дробь
еле различимых шипящих слова, – но ничего хорошего не выйдет.
Не делайте этого… Не берите их.

Я чувствовал себя словно зритель, выдернутый факиром из зала в целях
последующего выставления на публичное посмешище. Между тем,
незадачливый торговец, быстро отпустил мой кошелек, и я
увидел в его руке одинокую сотенную купюру. Смысл трюка
по-прежнему оставался загадкой, и я тупо застыл с открытым ртом.
Какого же было мое удивление, когда полоумный аферист,
проворно вскочив на ноги и махнув мне купюрой на прощание, быстрыми
шагами направился прочь. Мне оставалось молча сверлить его
спину глазами. Наконец, засунув в карманы руки, он вышел из
освещаемой фонарем зоны и силуэт его растаял в осеннем
сумраке. Секундой позже только размеренные звуки удаляющихся
шагов напоминали мне о его существовании. Пять ровных купюр так
и остались глупо торчать в моей руке. Присев на корточки
перед часами, и глубоко глотнув теплого воздуха, я анализировал
произошедшие с такой быстротой за последнюю минуту события.
Я раздумывал над его словами и еще над тем, можно ли с
точки зрения юриспруденции считать набор этих действий
оконченной сделкой купли-продажи.

– Да, – сказал я вслух, аккуратно обводя великолепные контуры резьбы
рукой, – сколько еще на свете необъяснимого, друг Горацио….

Вдруг последовал звук, и часы ожили. Я отпрянул. Воздух разрезали
частые механические щелчки. Щелк, щелк, щелк… «Это еще что за
аттракцион?» – подумал я и рефлекторно стал увеличивать
дистанцию, пятясь назад. Звуки не стихали около минуты,
постепенно становились все размереннее и как будто глуше. Я
внимательно слушал, и они напоминали мне звуки взводящейся пружины.
Секундная тишина. После этого один неожиданно тяжелый,
гулкий и пугающе сильный удар повис где-то среди жестяных крыш
старых домов. Сонные птицы закричали и разом поднялись в
воздух. По стенам носились их мечущиеся тени. Но и это еще не
все. Мое застывшее от неожиданности сознание фиксировало
движение в нижней части корпуса часов. Что-то щелкнуло и стальные
пластины, образующие прямоугольник, обрамленный резьбой,
вдруг быстро отскочили в противоположные стороны. И снова
тишина. Я с удивлением и опаской смотрел на циферблат и готовил
себя к новым сюрпризам. Но больше ничего не произошло, только
птицы не желали униматься. Тогда я осмотрелся по сторонам
и, убедившись, что улица также пустынна, медленно преодолел
расстояние, отделявшее меня от часов. В мыслях еще витали
призраки бомб с часовым механизмом, и я чуть дыша, присел
напротив деревянного изваяния. Осторожно обследуя часы с обратной
стороны, я отметил, что механизм подзавода отсутствовал
напрочь.. Медленно спускаясь глазами к циферблату, неожиданно
увидел, что часы показывают ровно час, хотя я точно помнил,
что стрелки на часах минутой раньше были соединены и
синхронно упирались в небо, указывая двенадцать. Никакого тиканья
слышно не было, сколько я не подносил ухо вплотную к холодному
корпусу. Но главное потрясение ждало меня внизу, там, где
раньше располагались желтеющие пластины. Заметив какие-то
отблески, я было решил, что металлические пластины просто
поцарапаны. Но присмотревшись, замер. Пластин не было. На их
месте красовалась однородная плоская поверхность более светлого
металла. Но и это еще не все. На железной полоске были
выгравированы буквы. Буквы и слова. Самые настоящие слова. Стиль
соответствовал общему оформлению и, несомненно, принадлежал
руке того же мастера. Я долго не вникал в смысл написанного,
досконально изучая каждую букву, каждый слог. Когда же
прочитал целиком все предложение, то жирные мурашки обильными
стадами понеслись по моей спине в область поясницы. Я читал
слова снова и снова, пока они не стали расплываться. Я толкал
пластину и пытался расшатывать ее, но она стояла будто
влитая. Устав, я пнул табуретку ногой. Часы еле заметно качнулись
в сторону и замерли на прежнем месте. Я стал рыскать
глазами по окружавшим меня темным углам с целью обнаружить
мерзкого шарлатана, смеющегося надо мной в подворотне. Потратив
минуту на это бесполезное занятие, не нашел ничего лучшего, как
закурить. Даже в выпускаемом изо рта дыме мне теперь
мерещились готические изгибы. С ночными прогулками пора завязывать
– решил я.

Откинув в сторону сигарету, я стал поднимать часы. Их вес оказался
внушительным, а дерево дарило ладоням неприятный холод. Но
делать было нечего. Надев на руки перчатки и выкурив еще одну
сигарету, я поудобнее обхватил деревянный корпус своего
сокровища и зашагал прямо по аллее, периодически давая рукам
отдых и переворачивая часы из стороны в сторону.

Ночь охватила город, он был в ее полной власти, когда я, наконец,
добрел до своей машины. Людей на улице не осталось. Они
разошлись по домам, разгладили хмурые лбы, оставили склоки и
завоевания новых территорий. Они перестали пожирать себе
подобных. Их, наконец, не интересовали поиски легкой наживы, курсы
валют, наряды сотрудниц и свежие сплетни. Проблемы
взаимоотношения полов, обустройства быта, покупки техники в кредит по
найденному паспорту, также утратили былую актуальность.
Люди, наконец, стали людьми. Хотя бы и на несколько часов.

Я залпом выпил бутылку пива прямо за рулем и мчался по опустевшим
магистралям мегаполиса. Глоток алкоголя уничтожил груз
накопленных за день эмоций, и жизнь стала спокойной и тихой. Я ехал
и представлял, что я один во всей огромной бесконечной
Вселенной – только я, моя несущаяся вдаль машина и старые часы.
Человек, пространство и время – мы, наконец, объединились,
мы вместе, чтобы сделать этот мир немного лучше. Хотя бы
чуть-чуть.

Приехав домой, я, без причины счастливый и смертельно уставший,
сразу же отключился на своем диване, застыв в какой-то
неправдоподобной позе с глупым выражением на лице. На полу стояла
недопитая бутылка пива, а в шкафу возвышались большие
деревянные часы. Они молчали, и изогнутые дуги стрелок не сдвинулись
в сторону ни на сантиметр, по-прежнему застыв на единице и
двенадцати. Темное дерево благородно и таинственно
подчеркивало значимость субстанции, для измерения которой они были
предназначены. Стекло мерцало бликами меняющихся картинок не
выключенного мной телевизора. Чуть покрасневший металл
озарялся на краткие миги яркими вспышками кинескопа. В эти редкие
секунды зритель мог разобрать выгравированные на металле
странные слова:

«Час пробил – звездам навсегда сойти
В последний день с последнего пути»

(Продолжение следует)