Проза

Начало

Окончание

Он не порывал со мной, я молча впускал его. Мы встречались даже
чаще, чем прежде. Он спрашивал совета, жаловался, размышлял вслух.
Я терпеливо внимал его словам, прилежно исполняя роль лучшего
друга. В его жизни не складывалось, я замечал это. С моим уходом
он потерял что-то. Может здравый смысл? Корабль продолжал управляться
больше по наитию, на ощупь. Долго это продолжаться не могло, компания
очень скоро нашла свою мель. Швы между досками ослабли и корпус
стал пропускать забортную воду. Женщина перестала понимать его,
и нить между ними лопнула. В таких отношениях понимание многое
заменяет, но если теряется – рушится все. Долгими вечерами он
рассказывал мне о своих проблемах, а я доставал из холодильника
холодное пиво. Иногда мне хотелось обнять его, расплакаться и
спросить, кем же мы стали, такие близкие и далекие друг другу
люди? Что приобрели и что потеряли? Но я сдерживал себя. Черный
камень в сердце сдерживал меня. Его невзгоды были лишь сором в
сравнении с тем, что я носил много лет на собственной шее. Я обязан
был показать ему, как все может закончиться. Медленно, неторопливо,
шаг за шагом, днем за днем уничтожить душу, порвать струны нервов,
запереть разум в оковы безумия и страха, сжечь сознание в огне
напрасного гнева и непонимания. Вот что есть ад. И не всем суждено
познать его на небе. Некоторые попадают в это место еще на земле.
Мы стали слишком многим друг для друга, и я обязан показать ему.
В юности мы клялись делить трудности пополам. Время пришло. Он
должен увидеть, должен почувствовать. Я стал готовить сценарий.
И чем дальше я уходил в своих планах, тем чаще, повторял про себя
адресованные ему слова, представляя, как расскажу все, когда он
появится: «Я хочу, чтобы ты понял меня, хотя это вряд ли возможно.
Позволь же мне, заплутавшему в сумрачных лабиринтах собственного
«я», хотя бы быть выслушанным. Больше нет сил. Слушай меня». Но
он снова приходил, а я снова молчал.

Я украл их. Украл в месте, где выставляют подобные вещи. Когда
увидел, сразу понял – именно этот предмет станет моим оружием.
Я давно присматривал нечто подобное, но то, что увидел тогда...
Они не продавались, не сдавались в аренду, не выдавались под залог.
Неожиданное исчезновение оставалось наилучшим вариантом во всех
отношениях. Они были тем, о чем я долго думал, представлял и рассчитывал.
Даже лучше. Сидя перед ними на полу и рассматривая темную поверхность,
отливающую глубиной застывшего времени, я подумал, что мой последний
шанс повернуть все вспять, тает прямо на глазах.

Я знал его лучше самого себя и как только увидел их, понял, что
такой наживки ему не избежать. Они заставляли верить себе молниеносно.
Верить во что-то такое, что ты давно считал выдумкой из страшных
детских сказок. Они излучали сконцентрированную в течение долгих
лет энергию прошлого. Того прошлого, о котором мы навсегда забыли,
закопав его в земле, пряча в темных подвалах и закинув на прогнившие
деревянные доски чердаков. Они вынудили меня на несколько секунд
выкинуть из головы все высоко аргументированные научные бредни
и окунуться в зыбучую мистику средневековой таинственности. Это
были часы. Внушительный старинный предмет работы неизвестного
мастера, датированный серединой восемнадцатого века. Корпус, вырезанный
из цельного куска, отдающего металлическим звоном дерева, был
искусно обнят бесчисленными ответвлениями готического орнамента.
Пониже великолепного позолоченного циферблата располагался странный
механизм, приводящий в движение один раз в двенадцать часов закрепленный
внутри металлический цилиндр. На каждой из десяти граней цилиндра
была искусно нанесены цитаты Великих мыслителей, философов и золотых
умом прошлого. Шестеренки и шурупы внутри заржавели и стерлись
от времени. Они потеряли способность приводить в движение изогнутые
стрелки. Когда-то давно, раз в двенадцать часов механизм переворачивал
цилиндр и перед наблюдателем возникали очередные вечные слова.
«Напрасен гнев бессильных». Плиний Младший. «В бессмертие отправляются
с небольшим багажом». Вольтер. «Теряешь только настоящий миг».
Марк Аврелий. И так далее. Открыв механизм, и тщательно изучив
замысловатые буквы на металле, воображение начинало рисовать свои
наброски для предстоящих глав новой книги. Так впервые часы подтолкнули
меня к моей безумной идеи, а на бумаге стали появляться первые
непонятные постороннему наблюдателю фразы. Я долго переписывал
и исправлял, корректировал и зачеркивал. В конечном итоге осталось
семь небольших двустиший. Семь глав человеческой жизни, семь событий,
идущих на смену друг другу. Каждое из событий его жизни, которое
я тщательно планировал и готовил, получило свое аллегорическое
описание. Недостаточно для того, чтобы предотвратить, однако хватает,
чтобы уловить взаимосвязь. Это должно было сработать. Эти семь
шагов имели целью заставить человека пройти весь спектр душевного
кризиса от недоумения и непонимания, через раздражение, гнев и
страх к бессилию и отчаянию. Это был путь, по которому я планировал
провести его. После, выверив каждое следующее действие, я начал
практическую подготовку к появлению в его жизни часов. Выверенный
до мелочей сценарий, переработанный часовой механизм. Они стали
смыслом моей жизни – я спал и видел очередные свои шаги, просыпался
и вскакивал, пугаясь мнимого краха. Но все оказалось проще, чем
я изначально предполагал. Мастер заменил старое стекло на циферблате
более прочным, вставил в крышку скрытый замок и извлек бездействующий
механизм. Обновленные часы не должны были ходить. Но они обрели
способность бить следующий час, спустя тридцать минут после того,
как специальный ключ поворачивался в скрытом замке поверх крышки
на один оборот. При этом металлический цилиндр оборачивался вокруг
оси на одну грань и замирал. Этого было достаточно. Тридцать минут
должно хватить. Другой мастер изготовил цилиндр по установленному
мной образцу, с новыми загадочными словами, выгравированными старинным
шрифтом.

На протяжении последнего года, сидя дома бесконечными вечерами,
я анализировал все детали предстоящей операции. А когда всходило
солнце, предпринимал практические шаги к обеспечению исполнения
своего плана.

Сначала была его работа. Деятельность компании давала частые и
все более чувствительные сбои, крах был лишь делом времени. Этого
допустить было нельзя. С помощью оставшихся связей в деловых кругах
я искусственно занижал котировки и без того обесценивающихся день
ото дня ценных бумаг компании до минимального уровня, скупая их
за символическую цену. Я скрыто объединил разваливающееся среднее
звено управления, поставив их в тупик собственным пакетом акций
и предъявив ультиматум о готовящемся перевороте. Я не гнушался
обманом и шантажом, хитростью и скрытыми мотивами и к каждому
из планируемых заговорщиков был предварительно подобран индивидуальный
подход. Моя ставка на стремительность и неожиданность оправдалась,
ультиматум был молчаливо принят. Из восьми ключевых фигур в стороне
осталось лишь двое. Одним их них был Скрежет. Он подлежал устранению
в ближайшем будущем. Всем были розданы роли с четкими и подробными
указаниями, какие действия предстоит предпринять, когда поступит
условленная команда. Затем настал черед его личной жизни. Я обострил
кризис в их отношениях и тайно встречался с ней. Она не могла
больше оставаться с ним. Но не могла и самостоятельно уйти. Все
как я и предполагал. Женщины не могут самостоятельно принимать
решения, их нужно брать за руки и вести. Я обещал ей помощь, в
обмен на четкое исполнение своих указаний. Она кивнула и утерла
слезы. Даже не просила подробностей. Одного обещания спасательного
круга ей оказалось достаточно. Женщины… Последняя преграда перед
моими намерениями была устранена, и подготовительная фаза на этом
подошла к завершению. Все рычаги были теперь сосредоточены в моих
руках, и действие началось. Он сам называл это спектаклем впоследствии,
наверно, здесь он был прав. Продуманный и необратимый, жестокий
спектакль с грустным концом.

Мы часто бродили по этой аллее в старом городе, разговаривая о
прошлом и всматриваясь в будущее. Когда ему было плохо, он неизменно
был здесь – на потрескавшемся булыжнике мостовой среди столетних
деревьев. Лучшего места для их первого свидания желать было невозможно.
В первый раз он не заметил часы, прошагав мимо в толпе народа.
Второй раз, после полуночи, окончился успехом. Нанятый за копейки
актер распавшегося театра не задавал вопросов и блестяще исполнил
свою роль. Он выучил примерные реплики, и я повернул ключ в первый
раз, когда знакомая машина снова остановилась не далеко от бульвара.
Как только он увидел часы, его глаза рассказали мне, что я попал
в точку. Я наблюдал за восторгом, озарившим его лицо в тот момент.
Слишком большой смысл вкладывался им в эти неодушевленные предметы.
Слишком хорошо я его знал, чтобы оставить безучастным. Короткий
торг и актер в установленное время исчезает. Первый бой часов
и его влажные от напряжения руки, вцепившиеся в темные изгибы
корпуса. Он сам перетаскивает капкан в свою машину. Я наблюдаю.
«Час пробил – звездам навсегда сойти в последний день с последнего
пути». Прекрасные первые строки.

На следующий день она рассказала ему о своей командировке. Он
не сопротивлялся, больше им не увидеть другу друга никогда. Я
ждал ее и перевез в свою загородную квартиру. Немой вопрос постоянно
мелькал в ее глазах, но повернуть обратно не хватало смелости.

– Все будет хорошо, – сказал я спокойно, – ни о чем не беспокойся,
я все сделаю.

Их приезд стал неожиданным и внес определенные коррективы в мои
планы. То, что Морган позвонил мне с вокзала первому, сыграло
на руку, и сценарий был переработан под новые обстоятельства.
Останавливаться сейчас было нельзя. Эффект разворачивающихся событий
был основан на их стремительности. Я участвовал в попойке, но
постоянно контролировал происходящее. Ночью перед тем, как лечь
спать я водрузил себе под подушку будильник, а проснувшись, первым
делом изъял ключи от квартиры. Свидетели не должны были покидать
своих мест до установленного момента. Они стали полноправными
участниками представления, и следующий акт был их. Я разбудил
всех и, дождавшись момента, провернул ключ в замке во второй раз.
Они открыли рты, заслышав громкие удары, и с искренним удивлением,
рассматривали буквы. Настало время грузовика. Водитель был темной
личностью и, кроме того, обязан мне кое-чем в прошлом. Когда я
разыскал его, то он уже шагнул из тени и старался жить при дневном
свете. Судя по его виду, получалось плохо. Сначала он сопротивлялся,
но деньги творят порой невозможное с людьми и их принципами. Он
сидел в маленьком тентированном грузовике за углом и ждал столько,
сколько пришлось. Выходя из подъезда, я отправил ему короткое
сообщение. Перед пешеходным переходом приостановился, закуривая,
а когда поднял голову, все уже было закончено. «Два на часах и
крытый тентом страх все мчится словно тень сквозь мрак». Удар
был преднамеренно не сильным. Скорее психологическим. Лучший друг
его в больницу и спектакль перешел к своему третьему акту.

Я попросил ее, и она написала сочиненный мной прощальный текст
своей рукой на белом листе бумаги. «Зачем?» – сначала спросила
она. «Так будет легче. Когда хочешь, чтобы люди расстались с наименьшими
обоюдными трениями, лучше положиться на третью сторону», – отвечал
я с улыбкой. И она взяла ручку. По разработанному мной шаблону
было написано и то заявление об отказе от права доступа к сейфу.
Она молча достала свои ключи из сумочки и отдала их мне. Вопросов
больше не возникало. Я отсоединил от связки банковский ключ, остальные
сунул в карман. Это было важный элемент сценария. Меня известили
о его самовольном уходе из больницы, я был готов к этому. Долго
он там все равно не высидел бы. Слишком любил принадлежать самому
себе. Я вел машину на грани, опоздание могло стоить многого. И
оказался у его дома первым. Открыв ее ключом двери, я вновь взвел
механизм часов. Теперь он должен остаться один на один с ними.
Сидя на деревянной скамейке по другую сторону двора я проводил
его взглядом в расставленную мной ловушку. Затем я навестил банк.
Я выгреб из ячейки ее документы, драгоценности и забрал деньги.
И оставил на дне сейфа запечатанный конверт с ее прощальным письмом.
Затем сдал от ее имени администрации заявление и ключи. Эта стадия
должна была стать для него ключом к пониманию происходящего. Началом
конца, как говорят в фильмах. Я попросил администратора известить
клиента о последних изменениях по дополнительному звонку. Завернутая
в заявление купюра гарантировала мне своим номиналом так необходимую
пунктуальность. Я видел его лицо, когда он спускался по ступеням,
ведущим из здания банка. Его глаза рассказали мне в точности о
первых параллелях, проведенных разумом между тем, что было написано
на часах и тем, что происходило в реальности. Лицо человека, пораженного
ударом молнии во время теплого дня. Взгляд, направленный в пустоту.
«Приют нашедший глубоко внутри удар наносит ровно в три».

Дальше был черед раздражения. Оно должно было сменить собой в
его душе недоумение и ропот неожиданности. Так и произошло. Он
пытался понять, что есть этот предмет, вносивший столь весомые
поправки в его жизнь. Материя против материи. Такая возможность
не ускользнула от моего внимания при подготовке плана. Часы были
подготовлены к противостоянию первобытной физической силе. Изначально
корпус не имел ни швов, ни болтов, ни шурупов. Секрет заключался
в единственном миниатюрном замке, похожим на прорезь для монет.
Он не смог их вскрыть, ни разбить. Когда я пришел, первоначальный
натиск уже был завершен и он, отрешившись от действительности,
ударился в меланхолию. Мне доставляло удовольствие наблюдать в
нем переходы различных стадий подавленного душевного состояния.
Каждый следующий акт будоражил мне кровь все сильнее, опьяняя
выбросом большей дозы адреналина. Я щелкнул ключом в четвертый
час и в течение тридцати минут чувствовал, как щекочут нервы приятные
волны предчувствия. В разгар нашей беседы часы в очередной раз
дали о себе знать. Я добросовестно исполнил роль «человека, посвященного
в таинство». Даже, возможно, переигрывал. Мое недоумение вызвало
у него приступ истерического смеха. Я читал, что такое случается
после сильных психических потрясений. В один из моментов мне показалось,
что все кончится раньше намеченного и, он тронулся рассудком.
Мы вышли на улицу, я позвонил по телефону. На другом конце провода
ждали. Королю было объявлено об отлучении от трона. Пока что временно.
Превышение дозы могло иметь неожиданный исход, события должны
подаваться нормированными порциями, но с неизменной частотой.
Тик-так, словно часы. Они тикают, черт дери. Слишком резкие толчки
приводят к сходу с рельс. «Четыре бьет и на поляне средь елей,
в овечьих шкурах волки становятся все злей». И он уже во власти
страха. Он бросает свой дом, отныне и навсегда дом перестает быть
его крепостью. Он прячется от липких лап страха у единственного
человека, который остается близок ему в свете стремительно меняющихся
обстоятельств. Он приезжает ко мне. Тем самым сильно облегчает
задачу.

Вечером я предоставил его нервной системе отдых, чтобы чувствительность
толчков не притуплялась в терпящей потрясение за потрясением психике.
Мы болтали на отвлеченные темы и пили пиво. Алкоголь помог ему
ненадолго побыть вне той реальности, которую я придумал. Едва
удостоверившись, что он заснул с глупой улыбкой на лице, я оделся
и бесшумно скользнул на улицу. Шоу должно продолжаться. Половина
пути уже пройдена, осталось совсем немного. Я проник в квартиру
и в очередной раз повернул ключ в прорези. После, плотно завернул
часы одеялом и положил их на кровать. Проведя на кухне установленные
тридцать минут в изучении тлеющей бумаги сигарет, услышал доносящиеся
из-под одеяла шесть ударов. Удостоверившись, что металлический
цилиндр благополучно сменил свое положение, я вернулся домой и
закрыл глаза. Заснуть не получалось. Он проснулся в прекрасном
настроении и долго стоял надо мной, рассматривая мое лицо. Эта
ни чем не подкрепленная спесь меня злила, я удерживался от удара
в это, старающееся лицо. Долго удерживался. Потом я услышал звук
закрывающейся двери. Следить необходимости не было, дома его ждал
приготовленный сюрприз. Я тщательно отмерил время и дал по телефону
команду о начале очередной акции. Приятный женский голос заверил
в отсутствии причин для беспокойства. Это, естественно, только
прибавило мне причин для беспокойства. Но яд был своевременно
пущен. Следующей стадией его деградации стало бешенство. Слепая
и бессмысленная ярость бессилия. Он так часто жаловался, что не
свободен. Что мир так узок и мал. Очередной удар планировался
с акцентом именно на это обстоятельство. Он был отныне свободен.
Я выкинул его из делового мира, как темная громада воды легко
швыряет на берег одинокие обломки кораблекрушения. Пройдет время
и никто в целом мире не должен помнить, что эти белеющие от солнца
доски были когда-то частью мощного судна. «И времени свободу не
отнять, когда часы покажут ровно пять».

Мне никто не открыл, но это было ожидаемо. Отлив неизменно следует
за приливом, и отрицание происходящего стало следующим из внутренних
состояний человека, столкнувшегося с неизбежностью. После долгих
звонков, я открыл входную дверь, несмотря на огромный риск. Сердце
выдавало своим стуком мои крадущиеся шаги, но дома оказалось пусто.
В квартире я не обнаружил и часов. Это противоречило плану. В
голове стали носиться тени приближающейся катастрофы, бросило
в пот. Но окно в его комнате оказалось распахнуто, и я увидел,
где искать часы. Спустившись, я оглядел валявшуюся на земле деревянную
статую. Земля оказалось достаточно мягкой, и часы на одну треть
вошли в почву. Необходимо было установить степень повреждения
главной декорации спектакля и немедля ни секунды, я отвез часы
домой. Поворот ключа вызвал знакомый щелчок. Оставалось только
ждать. Я пил горячий кофе, нервно чередуя в сознании немыслимые
варианты развития событий, когда часы вновь произвели серию громких
ударов, и металлический цилиндр послушно перевернулся. Обнажились
блестящие изгибы нужных букв. Трудно сказать чего было больше,
облегчения или разочарования в моем дыхании. Корпус был сильно
деформирован, но механизм остался цел. Часы выдержали. Удача после
стольких лет ни за что не хотела покидать меня. Следующий акт
зависел полностью от сценического мастерства самого режиссера.
Настало время отобрать у него то немногое, что еще связывало его
с материальным миром. Я поставил часы посередине комнаты, рассыпал
по полу бурую землю и позвонил. Он приехал быстрее, чем я мог
ожидать. Я почувствовал стойкое желание прекратить этот фарс,
едва заслышав знакомые шаги. Моя игра была жалкой, и я стал ненавидеть
себя. Но его рассудок был слишком слаб, чтобы заметить замешательство.
Он по-прежнему смотрел и видел во мне единственной существо на
свете, которому можно было довериться. Странный человек. Странный
и страшный. Выслушав его, я указал нетвердой рукой на часы. Они
стали наркотиком для него, я чувствовал, что все его существо,
продолжает сильнее, чем прежде тянуться к ним. И я опустил занесенный
нож. А он с недоумением смотрел на застрявшее в груди лезвие,
но продолжал насаживать на него собственное тело, будто пытаясь
открыть для себя нечто новое. Он вернулся из комнаты, и мне осталось
только сменить декорации. Я выложил перед ним уведомления и следил
за игрой на его лице. Он безропотно отдал все. Сколько нервных
клеток было уничтожено за эти доли секунд, сколько лет своей жизни
потерял он за это время? Мне было нестерпимо трудно смотреть в
эти глаза. Страшная и странная обреченность поселилась в них.
Зрачки расширились, взгляд потух. Он переживал сильнейшую бурю,
и я ретировался. Я почувствовал, что еще несколько таких секунд,
и я закричу. Закричу так, что лопнут стекла. Сейчас я уверен,
что вместе с немыслимым криком в тот момент, меня покинул бы и
мой камень. Это состояние я помню до мельчайших движений души,
до холодных капель между пальцев. Но я промолчал. Я молча перевез
его вещи к себе и, приняв сильное снотворное, заснул. «Пробило
шесть и ночи звездной покрывало родней и ближе сердцу стало».

Всю ночь я видел кошмары, связанные с последним шагом. На холодном
металле оставалась последняя фраза. На ней повесть его жизни обрывалась.
Он сам разбудил меня утром. Обреченное спокойствие было в его
настроении. Мы поехали к воде и пили пиво. Я смотрел на него и
думал, что уже сегодня он уйдет навсегда. Это было утро перед
казнью. Я сдерживал себя как мог, игра переставала быть игрой.
Но он был слеп. Он предложил мне избавиться от часов и сам потащил
палаче к плахе. Мы приехали к дому, и он остался в машине. Ноги
заплетались, глаза не разбирали дороги. Ключ был кое-как повернут
в скважине, а железо не ведает пощады. «В семь ровно вдруг звезды
не стало, во тьме с небес ее сорвало». Я сел на диван и стал ждать.
Оставалось лишь подтолкнуть его к разгадке. И он послушно отправился
к своей «звезде». В аэропорту ждал самолет. Он был изначально
обречен на гибель. Пилот знал свое дело и во время взлета, он
благополучно выпрыгнул с парашютом. Двое человек внутри были из
компании. Одним из них был Скрежет. Смерть их была спланирована
и осуществлена. Мне сообщили, что самолет рухнул, и я лег прямо
на пол, в изнеможении закрыв глаза и раскинув руки. Но тут раздался
его голос из обязанной замолчать навсегда телефонной трубки. Его
не было на борту! Я был до смерти напуган и нес какой-то бессвязный
бред. В глазах сделалось темно. Он изменил сценарий. Я бросил
телефон не в силах поверить в это. Схватив себя за волосы, я бессмысленно
наматывал круг за кругом по темной комнате. Нужно было что-то
предпринять, но голова не работала, а руки дрожали. Стакан коньяка
помог мне обрести здравый смысл. Сейчас он ехал ко мне, и так
близко к краху я не подбирался ни разу. Открыл часы, вытащил цилиндр
и бросился прочь из дома.

Необходимо было действовать, причем в сжатые до толщины гитарной
струны сроки. Но как? Безостановочно перебирая в руках точеные
грани блестящего цилиндра, я остановился посреди улицы и стал
внимательно рассматривать его пустующие стороны. Вскоре, на листке
бумаги, загнанное в тупик воображение стало рисовать еще более
чудовищный эпилог едва не сорвавшейся пьесы. В течение какого-то
часа на свободных гранях цилиндра появились новые зловещие двустишья.
Ключ был повернут, и спектакль получил второй акт. Я вернулся
и осмотрел со всех сторон собственный дом. Мне больше не выдержать
взгляда человека, вернувшегося с того света. Я больше не вынесу
его глаз. Мне мерещилось, что он прячется, что вот-вот протянет
ко мне из-за угла свою окровавленную кисть. Но его не было рядом.
Я судорожно вытащил часы во двор и бросил их грузное тело рядом
с гаражом. Потом закрыл в доме все окна, поставил на стол зажженную
свечу и открыл газ. «Я имею право на жизнь, слишком долго я был
мертв». Не разбирая дороги, бросился прочь, чувствуя удары вещающего
на весь мир о моем страхе, сердца. Вскоре прогремел взрыв, и посыпались
стекла, огонь охватил дом быстрее, чем я объяснял сам себе мотивы.
Красные языки пламени одновременно обозначили свои силуэты в нескольких
окнах. Послышались крики и появились первые люди, а я, затаив
дыхание, наблюдал за их торопливыми движениями. Из двух красных
машин высыпали одетые в комбинезоны люди, они стали разматывать
длинные кишки шлангов. Машины повалили забор, и я хорошо видел
все, что происходило внутри двора. Вскоре после наступления темноты,
я наконец разыскал в толпе и его. Он перебегал от человека к человеку,
словно потерявшийся ребенок. Что-то схватило меня изнутри и стало
сдавливать. Дышать было тяжело. Через некоторое время, он столкнулся
с часами. Лучше было мне оказаться сейчас тогда в пламене. Я наблюдал,
как он устраивается на ночлег прямо во дворе, укутываясь в темные
лохмотья. «Вдруг в красной мгле прослушав восемь, дракон весь
скарб к себе уносит». И не осталось ничего.

Едва забрезжил рассвет, я пришел к нему в последний раз. Мой дом
испускал предсмертный сизый дым. Я осторожно осматривался и крался,
но это оказалось лишним. Он спал на прежнем месте, закутавшись
с головой в обгоревшую одежду. Я долго стоял возле него и тихо
просил, чтобы он проснулся и увидел меня. Только это одно могло
сейчас спасти его. Но он не двигался. Тогда я медленно положил
на крышку часов свой Смит энд Вессон с единственным патроном в
барабане и вставил ключ в часы последний раз. Не оглядываясь,
я вернулся в машину. Серое осеннее утро вступило в свои права,
а я все сидел, накрепко вцепившись в руль. Далекие удары часов
– девять протяжных похоронных звуков. Я открыл окно и стал неподвижно
смотреть на дорогу. Вскоре я заметил одинокий темный силуэт. С
опущенной головой и спрятанными в карманы руками он медленно двигался
вдоль дороги. Весь облик его был наполнен какой-то нечеловеческой
тоской. Она обратила все существо его в выполняющий одинаковые
движения механизм. Невыносимо тяжело давались ему эти шаги. Голова
и плечи монотонно покачивались в такт движениям, словно сдерживая
огромный вес. Так ходят призраки. Выйдя на перекресток, он не
повернул по дороге, а пошел через поле к роще. Темные силуэт его
терял очертания и вскоре стал исчезать за деревьями. Лишь изредка
я видел неразборчивую тень между деревьями, но через мгновение
она снова растворялась в сумраке. И вот, все прекратилось.

Несколько минут невыносимой тишины внезапно были прерваны звуком
выстрела и тревожными криками срывающихся с веток птиц. Я закрыл
глаза. Все было кончено. Занавес опущен.

***

Я остановил машину и выключил зажигание. Достал из кармана граненный
металлический предмет и долго рассматривал его, перечитывая темные
буквы снова и снова. Я смотрел на металл и видел в нем одинокий
силуэт, вечно идущий в поле. Я видел его сутулые плечи и опущенные
печальные глаза. Я слышал тяжелое дыхание. Я поспешно вышел из
машины и, массируя ладонями холодные виски, стал подниматься по
деревянной лестнице. Ключ щелкнул в замке, и дверь со скрипом
подалась назад, обнажив темный проем.

– Гера… Гера, это ты? Мне страшно.

Я переступил порог и остановился.

– Не бойся, Полина. Все кончено. Это я.

Проем осторожно заполнился тенью, замершей без движения напротив.

– А он?

– Он улетел. Он больше не вернется.