Проза

Начало

Продолжение

– 13 –

Утром глаза открылись сами. Спокойно и быстро. Я почувствовал
бодрость и редкое отсутствие желания отлеживаться еще какое-то
время. Я выспался. Больше меня не пустят обратно в тот
прекрасный мир. Туда, где все забыто и ничему не требуют объяснения.
А это значит, ближайшие пятнадцать часов придется биться
лбом об реальность. И, наверняка реальность снова окажется
покрепче. Ну да ладно. Я встал и обследовал дом. Он показался
мне огромным космическим кораблем. А Гера безмятежно спал.
Простынь под ним была невероятным образом закручена в
натянутую спираль. По-видимому, его сон этой ночью нельзя было
назвать младенческим. – Виновен, виновен, виновен – эхо понеслось
вдоль стен сознания. Незаметно для себя я втянул его в это.
Собственноручно. Теперь и он заражен этим безумием с
часовым механизмом. Интересно, что он думает обо всем этом? Что
вообще можно думать, наблюдая со стороны? Что мир сошел с ума?
А может, это я обезумел? Незаметно сошел с накатанных
рельс, рехнулся, тронулся рассудком в зыбких песках собственных
переживаний? Как это у них бывает? Насколько я помню, психи
мнят себя абсолютно нормальными людьми, и только их отношение
к окружающим указывает на существование расстройства. Псих
не кричит о своем безумии, он не вешает на шею ярлыков, не
размещает сайтов в Интернете, посвященных своей
ненормальности. Его состояние абсолютно лояльно к собственной психике.
Сама психика не фиксирует отклонений. Просто меняется вся
система координат. Меняется сама психика. Что, запахло бензином?
Вероятность того, что тихо «уедет» человек в сто крат
больше вероятности существования магических механизмов, диктующих
судьбы. Шестеренки в собственной башке гораздо податливее
своих коллег в часовом механизме. Удивлен? А теперь носись по
городу точно африканский стайер, круши молотком часы и
писай в штаны. Уже поздно, разум щелкает створками. Прощай. Так
оно, скорее всего, и есть. Именно так становятся Че Геварой
или Микки Маусом. Или Наполеоном, на худой конец. Но когда
это началось? Когда ушла Полина? Когда не стало работы? После
той попойки с друзьями? Нет, скорее еще раньше. После
аварии. Да, точно. Ударился головкой, шарики и покатились,
повизгивая по мостовой. Еще в окно лазил. Все ясно. Добро
пожаловать в мир обреченных гномиков и разговаривающих часов.
Маленькие летающие собачки пытаются атаковать меня, мамочка!
Бедный Гера! Он, наверное, все это время тешил себя надеждой, что
все образуется. Что товарищ Маузер все-таки окопается.
Ждет, бедняга, а больному становилось только хуже и хуже. Словно
одержимый он бродит где-то целыми днями, бормоча себе под
нос околесицу про какие-то часы. И еще про то, как жесток и
бессердечен этот мир. Скоро на людей начнет кидаться. Гера
привез бедолагу к себе, чтобы не спускать с него глаз, ни
днем, ни ночью. Но последние надежды тают, словно мягкий
весенний снег. Вчера больной целый день просидел на кухне,
тщательно пережевывая туалетную бумагу. При этом был зафиксирован
бред про векселя на предъявителя. Плохо дело. Клиники для
Наполеонов не избежать. Локомотив уже зашел в тупик, но
продолжает с прежней настойчивостью таранить гранитную стену.

Я нашел часы на их прежнем месте. Те же внушительные контуры, та же
бурая земля на полу вокруг. Неужели это все ненастоящее?
Потрогал рукой, даже постучал по крышке. Ощущения
соответствовали ожиданиям. Самые заурядные ощущения, когда прикасаешься к
самым заурядным часам. Потом ощупал собственную голову. Она
тоже оказалась вполне реальной. Кто-то из вас двоих
сломался, подумал я. Либо часы обзавелись разумом, либо разум
разжился часовым механизмом. А может и оба сразу. Я вдруг
вспомнил пение пьяного Лембке на бетонном мосту. «Money make so a
world go around» Сейчас мне захотелось запеть именно так.
Ровно шесть. И те же слова. Кто-нибудь объяснит мне что
происходит? Расследование не идет, Холмс? Нет, не идет. Ничего,
познакомитесь в клинике с Ватсоном и заживете как люди.

За диваном аккуратно были сложены они. Мои вещи. Их выкинуло на
берег течением, словно обломки после крушения. Крушения моей
жизни. Спешно сложенные чемоданы, коробки и вешалки. Дорогие
сердцу копеечные безделушки и оказавшиеся ненужными и
бессмысленными драгоценности. В них бесчисленное количество дней,
воспоминаний, ассоциаций. В них весь я. Они помнят все. Даже
то, что я сам уже начал забывать. Они то хоть настоящие? Кто
знает? Все что осталось от двадцати девяти лет блужданий
сквозь темные переулки. Не много. Но все, что есть. Каждый из
них дышит прошлым, реанимирует в моей больной голове целую
гамму связанных только с ним одним чувств. Они проносятся в
памяти словно тайфун, вызывая ежесекундную смену настроения.
Профессиональный набор для гольфа, приобретенный в Миннесоте
на помпезной выставке дышит солидностью и активной жизнью.
Полосатый галстук, купленный у бабушки в грязном переходе из
жалости излучает душевную теплоту и преданность. И так
дальше, до бесконечности. Сотни маленьких жизней. Тысячи иллюзий
и ожогов на разных частях сердца. Все что осталось.

Потом проснулся Гера. Растрепанные волосы, воспаленные глаза. Он
бродил по комнате будто пьяный, не соображая, что же ему делать
дальше. Сознание включилось, разум еще нет. Научившись,
наконец, принимать сигналы внешнего мира, он словно нащупавший
правильный курс лайнер побрел в туалет. Потом мы пили
горячий кофе с булочками и молчали на кухне. Долго молчали. Он
потому, что до конца не проснулся, а я оттого, что сказать было
нечего. Гера вопросительно помахал мне головой зачем-то. Я
так же бессмысленно отвечал ему кивком. Обмен двух разумных
существ информацией на этом иссяк.

Мы вышли на улицу. Небо окрасило мир в тусклые тона. Дул свежий
ветер и Гера предложил поехать «развеяться». Я ответил, что
развеивать уже нечего, но согласился. Мы сели в его машину, и он
включил первую попавшуюся радиостанцию. Мягкий женский
голос из динамика выдал пару дежурных фраз, после чего заиграла
знакомая классическая композиция в исполнении симфонического
оркестра имени такого-то.

– Куда? – спросил Гера, барабаня пальцами по рулю.

– Куда-нибудь, где есть вода.

Он безразлично кивнул и мы не сговариваясь, пристегнули ремни
безопасности. Похоже, последние события резко обострили не только
мой собственный инстинкт самосохранения. Если бы в машине
сейчас имелся чугунный шлем с рогами, я бы не побрезговал и
им. Грунт стал медленно стрелять под колесами, словно мы ехали
по полиэтиленовым шарикам на товарной упаковке. Я поднял
стекло и стал вслушиваться в звуки Бетховена. Они были
величественны и тревожны. Получив свободу и объединившись, ноты
рождали в воздухе нечто невероятное. Они собирался в твердую,
почти непроницаемую массу, но уже через мгновение разлетались
на тысячи осколков, словно китайская люстра. Они воровато
выглядывали из-за углов и подкрадывались сзади, будто дикие
звери. Они рыдали и вставали на цыпочки, жили своею
полноценной жизнью преисполненной эмоций и страданий. Что надо
испытать человеку, чтобы написать такое? И возможно ли вообще,
чтобы автором этого был человек?

– Как мог человек написать такое? – спросил Гера.

Я улыбнулся и пожал плечами. Сейчас на этот вопрос человек ответить
тоже был не в состоянии.

Мы съехали с дороги и припарковали машину. Солнце с трудом
угадывалось по тусклому свечению из-за плотного занавеса облаков.
Тоска стелилась по земле в этот странный день. Будто вечно
длящийся вечер. Я купил пачку сигарет, несколько банок пива у
тоскливой продавщицы и мы не спеша направились через рощу к
виднеющейся впереди зеркальной глади реки. Гера закурил.

– Тебе никогда не казалось, что если в нашу реку вечером сбросить
труп, то утром он уже будет совсем в другом городе?

– Нет, – ответил я, чуть подумав, – об этом я как-то не думал.

На берегу было безлюдно и непривычно тихо. Птицы барражировали низко
над движущейся водной гладью, сбиваясь в стаю. Редкие
человеческие силуэты виднелись вдоль берега. Мы открыли пиво.

– Странно и смешно, – сказал я.

– Мм?

Я сделал глоток и отдышался.

– Я всегда опасался обрушения дома, взрыва газа или нашествия
пришельцев, в худшем случае. Хотя «боялся», наверное, неправильное
слово. Я просто готовил себя к потрясению. Какому-нибудь,
не важно какому именно. Уверял, что не стану удивляться,
сделаю все, чтобы не быть застигнутым врасплох. Но чтобы все
сразу? Никогда. До сих пор не могу поверить, что это все
происходит со мной. Здесь и сейчас. Как фильм какой-то дрянной про
бомбардировку астероидов. Не могу привыкнуть. Просто смотрю
на экран и вижу себя внутри, понимаешь? А они все долбят и
долбят. Изображение такое объемное и реальное, но я все
равно не верю ему. Ищу уловку, пытаюсь разоблачить режиссера в
обмане. Нет, мне никогда не поверить.

Гера неопределенно покачал головой. Я повернулся к нему.

– Ты слышал о чем-нибудь подобном? Когда-нибудь слышал?

– Слышал и даже читал. Но то были вымышленные случаи. Или я так
хотел думать. По крайней мере, сами авторы этих рассказов
представляли их таковыми. А тут… Пропасть какая-то.

Я присел.

– Пропасть. И почему-то мне кажется, что я еще не достиг дна. Не приземлился.

– Думаешь? Считаешь еще не конец?

– Нет, это не конец. Определенно нет. Темно и сыро, но это еще не
дно. Для такой идеально продуманной и детальной истории это бы
был не логичный конец. Слишком просто. Здесь все выверено
до миллиметра. Будет нечто разноцветное и фееричное. Со
взрывами и фанфарами. С моралью для будущих поколений. Как в
чертовом кино.

– Бред какой-то. Все уже закончилось. Не могу объяснить почему, но
чувствую это. Ты вправе не верить, мне и раньше так казалось.
Просто большее будет лишним. Слишком тяжелый груз для одной
часы весов. Так не бывает. Даже в нереальном мире.

Я усмехнулся.

– Еще только шесть. На шести они не остановятся. На них не похоже.
Банально, что ли. Концовка должна быть не менее яркой. Да,
именно так. Яркой. В этом всем, несомненно, присутствует
чей-то умысел. Теперь я полностью уверен.

– В смысле?

– Кто-то методично и осмысленно вбивает мне гвозди в голову, вот
что. Ос-мыс-лен-но. Человек или существо – не знаю. Реальный,
мистический – тоже. Да это и неважно сейчас. Но точно этот
кто-то обладает разумом и способностью мыслить. Может, он не
имел изначально целью именно мою персону, просто так вышло.
Стечение обстоятельств. Но то что происходит… Оно происходит
не спонтанно. По чьей-то воле. Это точно.

– Мысли есть?

– Какие тут мысли? Их даже разбить не получается. Лучше скажи,
какого ты только хрена снова притащил их? Лежали бы себе. До
следующего дурака. С этого уже хватит.

– Трудно сказать. В тот момент я думал не об этом. Просто взял и
все. Как будто по-другому и быть не могло. Мысли были далеки от
выбора модели поведения. То, что пришло первым на ум
казалось единственно верным решением.

– Что сказать? Когда играешь с таким противником, выбрать правильную
модель поведения вообще невозможно. Потому что правила в
игре устанавливаются по ходу и отнюдь не тобой. Он может
походить конем через всю доску. А может походить и без коня.
Ничего не сделаешь. Твоей вины здесь нет. Просто всегда, когда
делаешь так, а не иначе, жалеешь об этом. Так уж устроен этот
аппарат, – я ткнул себя пальцем в висок – ищет, как
устроится теплее и комфортнее. Вот и устроился… Ни дома, ни жены.

Гера сочувственно вздохнул.

– Все что не делается – к лучшему. Сам знаешь. Тебе остается только
верить в справедливость этих слов. Кроме слов у тебя больше
ничего не остается. Живи как живешь. Кто знает, может, ты
избавился? Избавился от чего-то, что мешало дышать полной
грудью. От того, что не было твоим и никогда им не станет?
Поймешь это сам со временем и будешь смеяться, вспоминая самого
себя. Плыви пока по течению. Выгребать бесполезно, сам
видишь.

– Вижу. И плыву. Но чем дальше заплываю, тем больше затягивает на дно.

Я встал и что было сил запустил свою бутылку. Она приземлилась
практически на середине реки. Мы смотрели на нарушившие
спокойствие воды равномерные круги. Когда они исчезли, я уже сделал
свой выбор.

– Гера, я чувствую, что это бессмысленно. И почти наверняка
бесполезно. Но давай сделаем это. Это единственное, что мы можем
сейчас противопоставить им. Прямо сейчас поедем и сделаем. Пока
не поздно.

Его глаза округлились, в них заиграли недобрые искры. В эту секунду
мне пришла мысль, что сейчас все непременно закончится. Что
Гера расскажет мне наконец, как я давно и серьезно болен.
Скажет, что все былое – просто дымка, мираж утомленного
сознания. И достанет из багажника белую рубашку с длинными
рукавами. А Полина сегодня же вечером принесет мне в палату свежих
фруктов. Коллеги будут звонить и справляться о здоровье. И я
буду счастлив, я обязательно поправлюсь… Я ждал, но он
сказал совсем не то.

– Что? Сделаем что?

– Выкинем эту шахматную доску к чертям собачьим. Вместе с фигурами.
Если они не хотят оставить меня в покое, я оставлю их.
Вставай, надо избавиться от них. Прямо сейчас.

И быстрым шагом, не оглядываясь, я пошел обратно к машине. Гера
махал сзади руками и что-то кричал. Птицы взмыли с берега в
воздух и тревожно заметались над водой.

Мы сели в машину.

– Пристегнись, – сказал я, натягивая свой ремень.

Пальцы нетерпеливо выстукивали барабанную дробь по панели, глаза
беспрестанно рыскали вдоль дороги в поисках препятствия. Я
ждал, что из-за угла вот-вот выскочит грузовик, дорога
разверзнется или во всем мире померкнет свет. Гера молча вел машину.
Машин было немного, но каждую встречную я провожал с
замиранием сердца. Ну вот, – думал я, – все кончено. Но она снова
проносилась мимо. И так раз за разом. Я закрыл глаза. В
висках снова слышался частый и напряженный стук. Тук-тук.
Тик-так. Сейчас все кончится, окончательно и бесповоротно. Хватит.
Мы погрузим часы в машину и кинем их в реку. Туда, где
только что были. Да, в том самом месте. Река избавит меня от
сомнений, от смятения и страха. Вода унесет их далеко, туда,
откуда я никогда не услышу их звон. Вода заберет мой невроз, мы
все из воды, весь мир из воды. Она – сущее. Только она
спасет. Осталось совсем немного. Так-так, тик-так.

Район. Улица. Дом. Грунт под колесами и полиэтиленовые шарики. Можно
отдышаться. Половина пути уже позади. Остался последний
рывок. Окончательный. Чтобы похоронить этот кошмар, прогнать
призраков наваждения. И подумать. Подумать, как жить дальше.
Что дальше? Дальше звуки.

– Ты окончательно решил?

– Да. Большей уверенности я не испытывал в жизни.

– …Сиди в машине. Я принесу их.

Он отстегнул ремень.

– Давай вместе, они прилично весят.

Он уже был снаружи.

– Просто сиди в машине. Я принесу.

И его скрипящие шаги по грунту. Ненавижу этот грунт.
Свежевыкрашенная деревянная калитка поскрипывает петлями. Гера исчезает, я
больше не вижу его. Тишина. Снова один. Надо было пойти
вместе. Поздно. Тук-тук, тик-так. Для чего создано ожидание? Кто
придумал эти узловые моменты, когда секундные стрелки
острыми лезвиями медленно проходят по сердцу. Мимо проезжает
машина, поднимая сноп пыли и обволакивая окружающее пространство
мутной дымкой. Поднимаю стекло. Поздно. Пыль во рту, горле
и самих легких. Плевать. Сегодня я везде опаздываю. Почему
так долго? Сколько прошло? Минута? Десять? Тук-тук, тик-так.
Нервная система переходит в аварийный режим, подавая разуму
тысячи сигналов и образов, непрерывно несущихся на смену
друг другу. Где он, черт возьми? Это же так просто. Взять часы.
Просто взять и выйти. Нет ничего проще. Ничего проще и
быстрее. Но нет. Калитка остается без движения, я что есть сил
впиваюсь в нее взглядом, пытаюсь приоткрыть хотя бы
чуть-чуть. Ее петли явно сильней. Ничего. Теперь звуки. Один за
другим. Несущиеся откуда-то изнутри. Равномерные и монотонно
гулкие. Освободившие меня от одиночества. Один, два, три… пять,
шесть, семь. Все. Снова тишина. Что это? Похоже на… Удары?
Удары часов!! Не разбираю дороги, не вижу ничего вокруг. Но
поздно. Туман. Туман, как после тысячи грузовиков на
грунтовой дороге. Даже не на дороге, в мире. В странном грунтовом
мире. Вся кровь разом переместилась в ноги. Слюна скрипит
песчинками на зубах. Руки не слушаются и действуют сами. Им не
хватает крови. Они отталкивают калитку, потом хватаются за
землю. Влажная трава. Ступеньки. Раз, два, три. Тяжелая
входная дверь. Темно. Как в склепе. Тук-тук, тик-так. Руки
нащупывают стену. Она ледяная и плотная. Как стенка гроба. Движусь
вдоль нее. Последняя дверь. Перемотанные веревками коробки,
разбросанные вешалки, дорожные сумки. Знаки прошлого.
Осколки разбитого зеркала. Часы и Гера. Рядом. Они на своем
прежнем месте, он подле них на коленях. Я не сделаю этого. Вы не
заставите. Я не буду ничего читать. Дотрагиваюсь рукой до его
плеча. Оно холодное и острое. Он не отвечает мне. Декорации
расставлены, артист на сцене. Свет, черт возьми, включите
свет в зале. Щелк. Комната сбрасывает темные одеяния,
предметы обретают угловатые очертания и формы. Так-то лучше. Много
лучше. Мне не миновать их, но я не сделаю этого. Описываю
осторожный полукруг и останавливаюсь подле них. Они молчат.
Гера тоже. Сцена нищего городского театра с одним актером и
одной декорацией. Одним спектаклем в репертуаре. Одним и тем
же. Почему в голову постоянно лезет этот театр? Ну, да ладно.
Что тут у нас? Фараон и его верная статуя. Посмотрим. Зову
Геру. Он поднимает голову, но губы остаются без движения.
Руки опущены к полу. Странные глаза. Какие-то абсолютно
пустые. Не выражающие пустоту внутри, а именно пустые. И снова
буквы на часах. Опять все замыкается на них. Они заглядывают
мне прямо внутрь, эти буквы. Видят меня насквозь. Где-то
внутри механизма фиксируются все мои мысли, записываются на
невидимые пластинки эмоции. Они точно знают, когда прийти снова.
Но нет. Все уже кончено. Две строчки разрушений на маленькой
медной пластинке, слушайте меня. Вы просчитались. Ваш
жестяной разум все-таки подвел. Не намного, всего чуть-чуть. На
один поворот зубца самой маленькой шестеренки в поганом
деревянном брюхе. Но мне хватает. Я не буду делать этого. Больше
никогда, помните. Они зовут меня, так протяжно и сильно. Эти
буквы видят меня и молят о том, чтобы я увидел их. Нет,
даже не просите. Уже поздно. Сегодня все опаздывают. Темные
черточки на металле сегодня тоже опоздали. В реку, немедленно.
Не хочу сравнивать размеры океанического шторма, о котором
предупреждали по радио с обломками собственного бунгало. И
пытаться определить точность прогноза. Достаточно. Кислотный
ливень уже сжег все вокруг меня дотла. Хватит! Говорю Вам,
достаточно! …все равно иду к ним…

«В семь ровно вдруг звезды не стало
Во тьме с небес ее сорвало»

– Ну что, получил очередную порцию наркотика? – произносит чей-то
металлический голос в голове – Теперь ты останешься доволен.

Я сел на диван и закрыл глаза. Наркотик плавно опутал мое сознание
своей сетью, словно паук. Такой сладкий паук. Приятно
леденящей сетью. И вот в голове один за другим проносятся странные
образы. Часы, беспрестанно передвигающие свои стрелки по
кругу. И я, сидящий на диване возле камина. Стрелки не
прекращают свой бег ни на секунду, и огонь бросает на мое лицо свои
рваные блики. В этих бликах я вижу, как моя молодость
уходит. Прямо на глазах. Одна за другой обостряются морщины, и
стрелки прокладывают на моем лице все новые борозды времени.
Волосы изначально черные и густые с каждым новым кругом
стрелок приобретают пепельный оттенок и теряют насыщенность. И вот
я почти прах. Как быстро и неотвратимо. Кожа блекнет. Ее
поверхность сохнет и складывается под гнетом ненавистных
стрелок. Я все сижу. Я почти прошлое. Не могу подняться и
наблюдаю. Небо уже умерло. Там темно и одиноко. Также, как и внутри
меня. Все состарилось и ожидает смерти. Нет ничего, тьма
безгранична и абсолютна в своей власти. Нет, замечаю кое-что.
Одинокий огонек на краю мироздания. То, что еще не
обратилось вселенским хаосом. Звезда. Маленькая, но необъяснимо
сильная. Ее острый печальный свет проникает сквозь толщу
абсолютного ничто, проходит сквозь бесконечные пустыни пространства
и доносит Вселенной свой яркий символ. Кто она, эта призма,
объединившая остатки света во Вселенной? Не знаю, но
неотступно слежу за ней. Свет блекнет. Медленно, но заметно она
слабеет. Кванты ее сил растворяются в пустоте. Силы слишком не
равны и светлячок в ночи, исчерпавший энергию в борьбе
против армады ночи, уходит. Ее уже нет. Несколько секунд вижу
место, где располагалась последняя цитадель света среди
безграничного царства тьмы. Не остается и следа. Тьма во тьме.

– Полина!

Стоп! Короткое замыкание. Цветные вспышки. Флэшбэк. Прокрутка назад.
Откуда этот звук в моем пустом и темном мире? Откуда образ?
Его не было. Его не может быть. Спешно раскидываю
пергаменты мыслей на складах памяти по сторонам в поисках его. Ничего
похожего поблизости нет. Откуда он?

– Полина, – произносит знакомый голос.

– Что ты сказал? Повтори, что сказал!

– Это она… Я думаю про нее…

Дикий порыв стальных пальцев уже обхватывает чужие плечи и что есть
сил трясет их из стороны в сторону.

– Что она? Что про нее?

Он не сопротивляется.

– …Я подумал, что может… может быть, это касается ее. То, что
написано сейчас на часах.

– Не смей даже думать! Не смей вмешивать ее в это! Это мои часы,
слышишь?! – пальцы играют затворами суставов – И это все для
меня! Мое небо! Она здесь ни при чем!

– Да…да, но я подумал. Подумал, что может быть… Это глупо, но эта «звезда»…

– Заткнись! Не может.

Я отпустил его. Сознание отпустило контроль над мыслями. Они с дикой
скоростью носились в голове, нестерпимо больно ударяясь о
стенки изнутри, будто теннисные мячи, изготовленные из стали.
Полина. Нет, невозможно. Изначально не было никого, по кому
наносились удары. Никого кроме меня. Никого и не должно
быть. Только я и часы. Один на один. Этого не может быть! Но
что тогда это может значить? Что еще? Думай! Отбивай мячи. «В
семь ровно вдруг звезды не стало, во тьме с небес ее
сорвало». Лабиринт замыкается. Большая стрелка показывает семь,
маленькая предательски замирает на двенадцати. Господи, только
не это, прошу! Только не так.

Я схватил телефон и мгновенно набрал оставленный номер. Впервые, как
она ушла. Я гнал любые мысли прочь, гнал неистово и
беспощадно. Что угодно – недоступен, заблокирован, все что угодно,
пожалуйста! Только не молчание. Не пустота. Тик-так. Длинные
гудки прервали шипение. Пожалуйста, возьми трубку! Просто
возьми, и я навсегда исчезну из твоей жизни. Обещаю. Клянусь.
Пять, восемь, двенадцать гудков. Протяжных, словно стон. И
ничего. Я медленно опустил трубку и сел.

Мы слушаем сидя рядом одинокие гудки из лежащей на полу трубки. Так
продолжалось недолго. Гера неожиданно вскочил и, схватив
телефон, исчез из комнаты. Я остался один на один с теннисными
мячами на пустом небе. Его не было минут пять – не больше.
Меня не успело затянуть внутрь моего собственного безумия.
Когда он вернулся, это был уже совсем другой человек. Другие
глаза и жесты.

– Есть один вариант. Может он не совсем правильный, скорее даже
бессмысленный. Но он своевременный… очень своевременный. Больше
не могу смотреть, как ты медленно сходишь с ума, и я
подумал, что возможно ты захочешь…

Он не договорил. Тысячи огней надежды разом осветили темный туннель
моего сознания и также одновременно замерли в
нерешительности.

– Захочу чего?

– Может, захочешь увидеться… Увидеться с ней? Это неправильно, ты не
должен…сам. Но я вижу, ничего другого не остается. Может у
вас еще не все потеряно?

– О чем ты? Увидится где?

Я что есть сил душил их, но они настойчиво пробивались наружу. Нотки
мольбы в моем голосе.

– Так получилось, мне сейчас доподлинно известно, где она. Не знаю,
что с ней, но Полина там – это точно. Не спрашивай как.
Потом. Я позвонил в компанию, старые, почти сдохшие связи, сам
знаешь. Их самолет в твоем распоряжении. Тот самый,
восьмиместный. Но только на один день. И только сегодня. Пилот будет
на месте через полчаса. Ему знаком маршрут. Не теряй
времени.

Не знаю, что я почувствовал, когда он закончил. Некоторые называют
это вторым рождением, другие вторым дыханием. Но я
почувствовал его. Это незабываемое чувство надежды. Надежды,
восставшей из мертвых. Словами не описать. Меня словно подняли на
огромную высоту и бросили вниз. Я долго падал, издавая
нечеловеческие крики и что есть силы махая конечностями. Почти
долетев до земли и считая себя уже мертвым, я вдруг почувствовал,
что умею летать. И я полетел над землей. Стал парить словно
птица. Я рождался второй раз, поймал еще один билет в мир
живых. Прямо на лету. И бережно прижимал его к груди,
опасаясь выпустить в результате неловкого движения. Я ничего не
говорил. Замер. Я боялся, что Гера передумает или скажет вдруг,
что все это шутка. Но он просто улыбнулся, наблюдая за моим
переменившимся лицом. Схватив портмоне и куртку, я
стремглав выскочил на улицу и, вздымая грунтовый мир, побежал к
перекрестку дорог.

– Только один день, – услышал я вслед.

Только один. Другого не будет.

(Продолжение следует)