Проза

Начало

Продолжение

– 14 –

Облака к вечеру рассеялись. Их обрывки еще виднелись на небе,
будто забытые кем-то в спешке лоскутья материи. Солнце устало
клонилось к закату. Его круг перестал быть огненным и угрожающим.
Он превратился в печальную ярко-медную тарелку. Вместе с солнцем
угасал и еще один день.

Я сидел на заднем сиденье покачивающегося автомобиля и с удивлением
рассматривал внутри себя забытое ощущение ясности и спокойствия.
Сознание очистилось, подобно вечернему небу. Мысли, наконец, обрели
логичность и завершенность и даже удивили меня самого своей резонностью.
Когда-то я мог думать также. И не было ничего, что могло внести
смятение и панику в их стройные ряды. Раньше. Они четко строились
в шеренги и колонны, безошибочно маневрировали, уверенно маршировали.
Слишком частые и затяжные войны опутали их страхом, рассеяли отвагу
в пороховом дыме, заляпали грязью смятения их отважные лица. Как
немного необходимо человеку, чтобы возвратиться на свою орбиту.
Как мало на самом деле нужно, чтобы вновь обрести внутри себя
армию. Иначе он просто не выжил бы. Сущность бытия, не ведающая
сострадания, изничтожила бы слабую несовершенную плоть без этого
странного и спасительного свойства человеческого духа. Нужна совсем
небольшая искра, чтобы залпы надежды разнесли в прах бастионы
обреченности. И вот, недавно втоптанное в землю глупое человеческое
существо уже снова скачет, резвится и строит планы на будущее.
Оно, как и раньше принимает взвешенные решения, советует другим
и любуется собственным отражением. Так уж оно устроено.

Разумность, завершенность, логичность – эти странные и забытые
понятия снова были характерны моим мыслям. И они возвращали меня
назад, в прошлое. Туда, на вечернюю аллею старого города с ее
незабываемым запахом булыжника, к дубовому шкафу с заточенным
в нем странным изваянием. В пластиковые миры бесконечных офисов
и в стальное чрево спокойной и сосредоточенной машины. Ничего
этого больше не было и никогда не будет. Переворачивая в прояснившемся
подобно вечернему небу сознании недавние события и явления, я
не открыл для себя ничего нового. Ровным счетом ничего. Все происходящее,
его последствия и выводы оставались все теми же. Неизменными.
Никакого грома среди ясного неба. Никаких хлопаний по лбу и криков
«эврика»! Я просто рассмотрел все с иной позиции. На холодную
голову, так сказать. Получалось, что работающая в аварийном режиме
психика не так сильно, как я поначалу предполагал, корректировала
правильность и обоснованность принимаемых решений. Я восстановил
ход событий с первого дня, анализируя узловые моменты и тщательно
восстанавливая мозаику мелочей. Смысл, словно слепленный из пластилина
в умелых руках фиксировался, раскладывался на части и безболезненно
для психики извлекался из явлений прошлого. Пустая дорога и усталое
солнце. Каждый удар часов и все чем он оборачивался после того,
как переставал быть просто звуком. Все это вырисовано с поразительной
доскональностью и точностью. Я расставил податливые матерчатые
фигурки на сцене кукольного театра. Моего собственного театра.
Я нарядил их и пронумеровал, нарисовал лица и дал имена. Я был
вовне их. Чем-то сродни Бога, рассматривающего свои создания со
стороны и оценивающим их деяния. И представление началось. Главного
героя сбивала груженая повозка, он терял тряпичных друзей, его
обирали до нитки проходимцы с большой дороги. Невидимый режиссер
рвал его хитросплетениями сценария на куски, метал в стороны ошметки
его поролонового сердца. И в самом конце представления, практически
под занавес, когда зрители стали покидать свои места, маленькая
куколка с глазами пуговицами стала очередной жертвой игрушечного
провидения. Герой остался один. Он застыл в нерешительности. Он
не мог понять, как возможно такое. Он искал ошибку в сценарии.
Спектакль остановился. Машина тоже. «В семь ровно вдруг звезды
не стало».

– Приехали, – констатировал человек из опустевшего зрительного
зала, – указывая кивком головы на зеркальное здание аэропорта.

Я расплатился и вышел. Тяжелая дверь огласила окрестности звуком
металла. Багровые росчерки солнца поселились в огромных зеркалах.
Запах усталой осени. Я направился во внутрь. Люди, похожие на
манекены. Они тоже герои каких-нибудь неизвестных пьес. Также
двигаются, улыбаются и женятся в строгом соответствии со сценарием.
Послушная пластмасса. Иду по длинному узкому туннелю в хорошо
знакомый сектор. В нем запах деловых перелетов, свет задумчивости
и сосредоточенности. В воздухе витает ожидание нового и отрицание
старого. «В семь ровно вдруг звезды не стало». Сонная улыбка знакомой
девушки в отутюженной форме. Ее дежурные жесты и заученные до
автоматизма слова. Она будто бредит во сне.

– Вас ожидают. Документы и пропуск компании с идентификационным
номером при Вас? Отлично. С вами летят еще двое, проходите.

– Еще двое?

Стоп машина. Она явно слышит посторонние звуки в записанном внутри
на пленку диалоге. Недоуменно поднимает глаза.

– Да… представители центра управления компании. Вы не вместе?

Глупая тряпичная кукла в пилотке, она не в курсе. Тем лучше.

– Да, да… я забыл, спасибо.

– Пятые ворота, как всегда. Приятного полета.

Металлоискатель. Ряды пустующих сидений и снова зеркальные окна.
Вот она. Серебряная птица, застывшая в ожидании близкой свободы.
Я наблюдаю за ней сквозь затемненные стекла. Половина разломленного
надвое солнца на горизонте, через минуту его не будет. Вечерний
сумрак. «В семь ровно вдруг звезды не стало, во тьме с небес ее
сорвало». Бесконечность неба, готового избавиться от власти светила
и обрести долгожданный покой. Тяжелая и гордая армада вечного
ничто. «Во тьме с небес ее сорвало». А рядом она – одинокая птица,
слабыми алюминиевыми крыльями бросающая вызов бесконечности. Как
она ничтожна и одинока в своем стремлении. Как крошечная гордая
звезда, готовящаяся взойти на небосвод. Только затем, чтобы снова
померкнуть. «С небес во тьме ее сорвало».

– Я не полечу.

– Простите…

– Не полечу, понимаете, кое-какие обстоятельства… короче, всего
доброго.

– Мм…, я предупрежу Ваших коллег.

– Не стоит. Не стоит никого беспокоить.

– Понимаю. Тогда сообщу пилоту. Мне очень жаль...

– Еще рано о чем-то сожалеть. Лучше…

– …?

– Лучше скажите пилоту, что сегодня необходимо остаться на земле.

– Я не понимаю…

– На земле. Вообще не лететь сегодня. Никуда.

– Простите, но я не буду это передавать. Нам запрещено, инструкция…

– Как знаете.

Удаляющиеся шаги. Занавес.

Вернувшись назад в зал прилета и регистрации, я поднялся на второй
этаж и прильнул к зеркальному витражу, выходящему на взлетную
полосу. Серебряную птицу я заметил сразу. Гордо расправив крылья,
она очнулась от сна и уже пробиралась сквозь стройные ряды подобных
себе металлических хищников. Полина поселилась в голове. Полина
готовит на кухне. Полина весело улыбается. Полина сосредоточенно
пишет мне последнее письмо. Что если я ошибся? Что если упустил
последний шанс? Что? Что? Что? Даже не пытаюсь представить последствия.
Жутко хочется быть там, на одном из удобных кресел в новую жизнь.
«Снова ошибся, опять поставил не на ту лошадь, снова», – назойливо
крутится в голове. Тем временем моя птица заметно уменьшилась
в размерах и лишь блестящие в свете солнца крылья, выдают ее.
Вскоре она выезжает на взлетную полосу, и крылья замирает в предстартовом
ожидании. Отсюда ее силуэт кажется не более чем детской игрушкой.
Она будет вместе с Полиной, а ты останешься здесь навсегда. Идиот!

– Прощай серебряная птица! Прощай.

Она начала свой разбег. Плавно скользя вдоль взлетной полосы,
покачивались ее крылья, разбрасывая в стороны всплески багровых
бликов. Все быстрее и стремительнее. Когда ей становится тесно
на земле, воздух плавно подхватывает ее и заключает в свои объятия.
Я вижу, как складывается шасси, и нос плавно устремляется ввысь.
Крылья удаляются все дальше от бетонной полосы, уверенно разрезая
застывший воздух. Что это? Будто постороннее раскачивание в полете,
но только на мгновение. Вроде не совсем обычное движение, резкий
всплеск солнца в вечернем небе. Нет, только показалось, она продолжает
набор высоты. Это бликуют крылья. Но небо вновь разрезают быстрые
вспышки. Раз и два. И снова темнота. Что это было? Я чувствую,
как мгновенно потеют руки и прилипаю к окну. Моей птицы не видно,
она растворилась в ночном небе. Я уже только чувствую ее. И вновь
огненные росчерки на том самом месте. На этот раз ярче и продолжительнее.
Я замираю. Это не блики. Самолет в огне. Вспыхнувшая огненная
сфера теперь почти не угасает. Лишь на секунду скрываясь с небосвода,
она уже через мгновение возрождается вновь. Размеры пламени увеличиваются
на глазах и приобретают более насыщенные тона. Я быстро оборачиваюсь.
Кажется, никто кроме меня и не замечает происходящего в небе.
Опять воспаленное сознание? Закрываю глаза – темно. Открываю –
охваченное ярким заревом тело окончательно теряет управление.
Оно то взмывает резко вверх, то стремительно теряет высоту, будто
бумажный змей на сильном ветру. Пламя развевается по сторонам,
так явственно и убедительно. Несомненно, это огонь. Его алые пальцы
крепко сжимают серебряные крылья. Я увидел выбегающих из аэропорта
людей в форме. Одни отчаянно машут руками, другие кричат что-то
в черные рации. Две машины с включенными сиренами стремглав уносятся
на взлетную полосу. Ошибки быть не могло. Исчерпавший последние
силы лайнер совсем низко. Земля под ним ярко освещена мерцающими
всполохами света. Он делает жалкую попытку выровнять свое тело
перед приземлением, но слишком много крови потеряно. От удара
об землю части его горящего тела разлетаются в стороны и, накувыркавшись
вдоволь, замирают. Не унимается только огонь, объявший разорванные
элементы. «Во тьме с небес ее сорвало». Я долго стоял неподвижно,
ни на секунду не смея отвести глаза. С разных сторон появлялись
машины, маленькие силуэты бегали и размахивали конечностями вокруг
полыхающих останков. Я не мог думать, не в силах был отпустить
запотевшее стекло, пока пожарные мощными струями густой ватной
жидкости не уничтожили пламя окончательно. Останки, бывшие еще
несколько минут назад гордыми серебряными крыльями, безобразно
чернели на земле. Все было кончено и я, в конце концов, отвернулся.
Внутри непривычно пусто, а во рту вдруг откуда-то отвратительный
привкус гари. Я вышел на улицу и закурил, голова закружилась после
первой затяжки. Я был прав. А Гера ошибся. Протер глаза, достал
телефонную трубку и нажал на кнопку вызова, прочитав его имя.
Ответили мгновенно, будто только и ждали этого.

– Где ты? Уже приехал в аэропорт?– понеслись выстрелы слов – Еще
не вылетел?

Замечательная вещь телефон. Я долго ничего не отвечал, медленно
выпуская дым и наслаждаясь головокружением.

– Алло… Алло! – орал Гера. – Ты слышишь меня? Это ты?

– Да Гера, слышу. Это я.

– Почему молчишь? Ты где? Еще не вылетел?

– Нет.

– Что «нет»? Уже в аэропорту?

– Да, в аэропорту. Помнишь детскую песенку про облака?

– Что за… нет, не помню. Послушай, самолет на месте? Когда твой
вылет?

– Облака-а-а, белокрылые лошадки-и-и…

– Перестань, прошу тебя. Я серьезно… Когда ты вылетаешь?

– Он уже приземлился.

– Что? Кто приземлился? Он должен был стоять там.

– Ты не понял. Самолет уже взлетел и приземлился. Он снова на
земле, понимаешь?

– Как… как это?

– Так, Гера. Он валяется рядом с полосой… Такой прекрасный набор
из-под фейерверка. И внутри нет кого-то, кто должен был там быть.

– …

– «Во тьме с небес ее сорвало». Помнишь? Это про него. Полина
здесь ни при чем. Ты ошибся. Ошибся, слышишь? … Слышишь меня?

– …

– Я не полетел, я остался. Он хотел прикончить меня, этот деревянный
истукан. С салютом на могиле героя, как я и думал. Не вышло. Обманул.
В первый раз. Должен был быть внутри этого китайского фейерверка,
но нет. Шоу продолжается. Сегодня напьюсь. Ты бы видел! Напьемся
вместе?

Я услышал только короткие гудки. Его больше не было на линии.

Я положил телефон в карман и не спеша побрел в город. Пешком.
До него было около семи километров, но сейчас мне было плевать.
Я хотел этого. Брести вдоль дороги и вдыхать прохладу вечернего
воздуха. Я не о чем не думал и больше не пытался что-либо понять.
По-крайней мере, я был жив. У меня были ноги, чтобы идти по темной
дороге и легкие, чтобы наслаждаться воздухом. Больше ничего не
нужно. Я не лежал в разорванном брюхе серебряной птицы. Моя кожа
не надулась от пламени, не обуглилась, словно сухое полено и не
меня скоро опустят на длинных веревках в сырость и темноту. Обманутая
смерть. Я мог идти по дороге и смотреть на стоящие рядом деревья.
И это было прекрасно. Они были так строги и печальны в своем осеннем
настроении. Длинные изогнутые ветки их медленно теряли пожелтевшую
листву, укрывая землю под собой мягким одеялом. Я мог видеть их.
Значит я жил. А Полина? Вряд ли с ней что-нибудь случилось. Вряд
ли с ней вообще могло что-то произойти. Гера просчитался. Не я
для часов, часы для меня. Они играли только со мной. С самого
начала эта странная игра со стрелками была со мной и, по-видимому,
останется со мной до конца. Полина в стране вечной весны все так
же пытается обрести то, чего не смогла получить от меня. А я?
Я продолжаю радоваться жизни в краю непрерывной осени. Что ж,
сейчас меня это полностью устраивает. Листья падают, а люди ходят
по ним. И те и другие остаются довольны своей участью. И ничего
не изменишь. Просто иди и радуйся тому, что живешь. Тому, что
можешь свободно дышать легкими и разбрасывать руками листья в
стороны. В этом ты уже переиграл их. Ты должен, обязан был остаться
там, среди обломков на взлетной полосе. Но вопреки их воле ты
здесь, тихо бредишь осенью. И она послушно шуршит под ногами своими
неизменными атрибутами. Ну разве не прекрасно?

Незаметно для себя самого я оказался в городе. Вечер окончательно
вступил в свои права, и огни большой жизни освещали пространство
вокруг. Люди неспешно проходили мимо, разговаривая о таких простых
и понятных вещах. Ноги накопили усталость, и я остановил машину.
Водитель пытался наладить контакт по дороге, но я давал слишком
однозначные ответы. Он хмыкнул и больше не произнес ни слова.
А я следил за калейдоскопом проносящихся огней и пытался представить
себе, как живут люди за этими кирпичными стенами, огромными витринами,
высокими стальными ограждениями. О чем мечтают и думают? Что бы
они сказали сейчас мне, избежавшему смерти?

Водитель в смешном шарфе высадил меня на том самом перекрестке,
куда я так спешил еще несколько часов назад. Казалось, это было
давно. Купил несколько бутылок пива и медленно поплелся на ватных
ногах в сторону Гериного убежища. Я вспомнил пылающий в небе силуэт
самолета и почувствовал исходящий от него запах гари. Что ощущали
люди внутри, когда вдруг осознали, что сейчас все кончится? И
все, все, что называлось до этого жизнью, обрывается здесь – на
дне расплавленной алюминиевой банки? Абсолютно темный экран. Все
для чего вы вставали каждый день по утру, брились, ели питательные
завтраки, читали газетные сплетни, выгуливали собак, целовали
жен, расстраивались из-за дождя, завоевывали симпатии начальников,
косились на чужих секретарш, вздыхали над лопатой на даче, дарили
дешевые цветы, торговались из-за цены на карбюратор, курили, общались
с друзьями и напивались после проигрыша любимой команды. Все ради
чего вы жили, находится здесь, на чертовой взлетной полосе. Ради
этого все было? В этом смысл жизни? Что чувствует человек в те
короткие мгновения, когда сознает неизбежность окончания своего
пути? Сожаление? Ужас? Смирение? Что вообще можно чувствовать
перед дверью в неизвестность, когда знаешь лишь то, что за ней
ничего нет? И что такое вообще – ничего? Не понимаю, как это –
не слышать, не дышать, больше никогда не просыпаться? Что это,
черт возьми, за субстанция, вечное «ничто»? Из чего оно сделано?
И если из чего-то сделано, то может оно и не «ничто» вовсе. Замкнутый
круг. Хоть убей, не могу понять. Счастье человеческое в немедленной
смерти. Счастье в том, чтобы никогда не задавать себе этих вопросов.
Господи, прости нас грешных!

Тем временем запах гари усиливался. Он стал уже больше, чем просто
воспоминанием о лежавших на земле обломках. Он кружился в воздухе,
стелился по земле и материализовывался в дым. В горле першило,
и я осмотрелся вокруг. След стылого тумана уводил вверх по улице,
но источника видно не было. Прикрыв рот ладонью, я стал подниматься
вверх, к Гериному дому. Воздух стал горьким, першило в горле,
легкие сотрясал спазм. Концентрация дыма увеличивалась с каждым
метром пространства. Видимость минимальная. Несомненно, рядом
что-то горело. Я вывернул на знакомую улицу и застыл в оцепенении.
Оттуда, где стоял дом, с того самого места в небо уходил плотный
клубящийся столб черного дыма. Ярко-алое пламя то и дело показывало
из-за верхушек деревьев свои длинные языки. Я выронил бутылки,
и они покатились по грунтовому насту к обочине. Встречный ветер
забивал мое горло горечью, выдавливал глаза. Я побежал, яростно
зажимая рот и протирая слезящиеся глаза. Ошибки, на которую можно
было надеяться из-за дыма, не было. Дом полыхал, словно облитое
бензином чучело на проводах зимы. Сегодняшний шабаш ведьм еще
не кончился, он только набирал обороты. За плотной завесой сизого
дыма ни черта видно не было, и я оббежал дом и достиг противоположной
стороны. Яростно кашляя и не соображая, что же теперь предпринять,
я остановился, быстро окидывая взглядом окрестности. Аккуратный
забор вокруг дома был безжалостно повален на землю. Я поначалу
не узнал его из-за грязи, смешавшейся с водой. Он сплошь покрылся
грязно-серыми разводами и превратился в груду перекошенных досок,
втоптанных грязными сапогами в землю. Двое пожарных как раз протягивали
через него толстую кишку шланга. Второй шланг со двора атаковал
пламя стремительным потоком воды. Агрессивная вода врезалась в
огонь, и он немедленно отступал, прятался, но неизменно появлялся
вновь с другой стороны. Настойчивости огня можно было позавидовать.
Пламя то и дело сбивали, но оно не желало оставлять завоеванной
территории, напоминая о себе из противоположных окон. Огонь выглядывал
наружу, вылизывал стены дома и оставлял после себе огромные черные
пятна на лопающихся стенах. Крыша прогорела полностью и обвалилась.
Куски шифера, то и дело выстреливая, отлетали в стороны. Не верилось,
что этот хаос еще вчера я считал одним из уютнейших и безопасных
мест на земле.

Неподалеку на дороге стояли пожарные машины. Кучка любителей яркого
и бесплатного зрелища была рядом. Куда уж без них, всех этих сочувствующе-вздыхающе-злорадствующих.
Они стояли чуть поодаль за машинами с открытыми ртами и изредка
перебрасывались фразами. Я пробежал вдоль толпы, но Геры среди
них не было. В висках напряженно гудело, горло пересохло так,
что я не мог сглотнуть. Шипящие звуки вырывались изо рта вместо
звуков, пока мне не дали воды. Рваные слухи переходили в толпе
от человека к человеку. С копотью на руках и лице, я выспрашивал
охрипшим голосом о судьбе хозяина дома, но люди только неопределенно
пожимали плечами. Никто не видел и не слышал о нем с того момента,
как был замечен пожар. Рассказывали, что началось все со взрыва.
Пламя в считанные секунды опутало дом. С замиранием в сердце я
кинулся к пожарным. Они не слушали меня, просили посторониться
и продолжали важно расхаживать в красных комбинезонах и беспрестанно
перетаскивать шланги. Я не отступал ни на метр, перебегал от одного
человека в форме к другому. Я буквально повисал у них на руках
и не давал прохода. Они только сторонились и раздраженно скалились.
Наконец один, улыбающийся, словно на свадьбе молодой парень в
каске, сообщил мне, что больше всего это похоже на взрыв газа.
Слишком быстро распространилось пламя. Пожарные побывали внутри,
но людей там не нашли. Он не исключил, однако, что люди там остаться
могли. Слишком яростным был огонь. Что тогда? Парень красноречиво
провел ладонью чуть ниже своей улыбающейся физиономии. Для него
это был всего лишь очередной аттракцион. Сейчас мне хотелось придушить
его. Удаляясь, он обернулся и крикнул, что часть вещей с первого
этажа удалось спасти. При этом его рука указала в сторону Гериного
гаража.

Я несколько раз обежал на непослушных ногах вокруг дома, поспешно
заглядывая в лицо каждому встречному. Геры на месте пожара никто
не видел. Мое горло покрылось сплошной коркой гари и больше не
чувствовало пропускаемого воздуха. Глаза слипались от дыма и слез,
страшно разболелась голова. Изображение кривилось и прыгало. Я
больше не различал лиц людей. Присев неподалеку от дома, я неподвижно
стал наблюдать, как пожарные окончательно убили пламя. От черного
призрака, когда-то бывшего Гериным домом и моим последним пристанищем,
теперь шел посмертный сизый дым. Серая трава во дворе покрылась
безобразным пепельным снегом. Кирпич на стенах потрескался под
воздействием критической температуры и кое-где обвалился. Часть
стены обрушилась, открыв большой зев, из которой валил нестерпимый
жар. Наконец, человек в красном комбинезоне неторопливо подошел
к машине скорой помощи и громко объявил, что ни живых, ни мертвых
в доме обнаружено не было. Толпа стала расходиться.

Я тяжело вздохнул и поплелся к гаражу. Тело с трудом повиновалось
мне, рассудок гаснул. Перед его воротами, на вытоптанной черно-зеленой
траве валялись разбросанные предметы, еще несколько часов назад
бывшие частичками домашнего уюта. Микроволновая печь с разбитым
стеклом и расплавленными кнопками, почерневшие альбомы со старыми
фотографиями, кое-какие лохмотья, когда-то называвшиеся одеждой.
Герин телевизор с мертвым экраном валялся подальше, в серых кустах.
Здесь была и пара моих чемоданов, которые я так и не успел распаковать.
На их темных боках полопалась кожа. Я ходил и толкал изуродованные
вещи ногами, а они со стоном ворочали на траве своими обожженными
тела. Раскидав гору почерневшего тряпья и испепеленного домашнего
хлама, руки остановились. На земле, упершись циферблатом в траву,
лежали они. Я сразу узнал их замысловатые изгибы, несмотря на
толстый слой черной копоти, плотно укрывший деревянный корпус.
Наклонившись, я приподнял часы обеими руками и поставил их перед
собой. Циферблат чернел ровным слоем сажи. Я аккуратно протирал
его. Фрагменты изображения постепенно восстанавливались. Часы
показывали восемь. Ровно восемь часов. Прошептав что-то чуть слышно,
я присел перед ними и стал вытирать грязными пальцами теплый металл
створок. Он послушно очистился, обнажая стройные ряды темных букв.
Набрав воздуха в обожженное горло и устало протерев лоб, я прочитал
аккуратно выскобленные по меди слова:

«Вдруг в красной мгле заслышав восемь
                              Дракон весь скарб к себе уносит»

Просидев еще немного вот так перед часами, я постелил себе подобие
постели из обгоревшей одежды и так никем и не замеченный, крепко
уснул прямо здесь, на земле.

(Продолжение следует)