Литературная критика

Более полутора тысяч лет назад один из величайших философов человечества,
один из отцов-основателей христианской церкви, гиппонский епископ
Августин Блаженный задал Богу сакраментальный вопрос: «Что я такое,
Боже? Какова моя природа?». Вопрошание гиппонского гения вошло
в вечность вовсе не своим содержанием, а тем именно, что он указал
адрес, по которому можно обращаться с претензиями и упрёками,
- Бога. Даже в христианстве, где человек выставлен
урождённым творцом зла, этот самый человек держал в своей глубочайшей
тайне Бога, как внешнюю, запасную причину, позволяющую ему уйти
от ответственности за собственную вину. Кто-то из бродячих арабских
мудрецов-философов (мутазилитов) не выдержал: «Боже мой! Как тягостно
мне с самим собою. Ты дал мне много желаний, но не дал сил для
их исполнения. За что же так тяжко меня караешь, если Сам ошибся?».
Но не стало Бога, а точнее, не стало тех, кто имел Бога в себе,
а стали те, кто не имеет понятия о Боге. Как теперь быть человеку?

Конечно, прелестная композиция Жени
Крейн «Про собаку», - подарок журнала «Топос» читателям, -
бесконечно удалена от эпохальной эпопеи гиппонского патристика.
Но, тем не менее… Разве не тот же вопрос задаёт Женя Крейн? Но
задаёт не Богу, - иначе её чудная сюита называлась бы «Про Бога»,
а не «Про собаку». А кому? Я не знаю.

По пронзительной откровенности повествования, глубине переживаний
и честности покаяния повесть Жени Крейн должна быть отнесена к
исповедальному жанру, начало которому положила бессмертная «Исповедь»
Августина Блаженного; к тому у них обеих общий объект познания:
человек в образе Я. Однако приобщение к великому философу
потребно здесь отнюдь не для искусственного создания неких достоинств
и льстивого похваления рецензируемого автора, а для выявления
такого качества дарования Жени Крейн, о котором она сама, похоже,
не подозревает, и для которого авторитет Августина непререкаем.
Аналогии с Августином Блаженным обнаруживают философичность
словесности Жени Крейн, при этом не в форме столь популярной ныне
надуманной комбинаторики абстрактных образов мира, а в виде врождённого
серьёзного духоощущения самой себя, чем так щедро были одарены
все деятели классической (дореволюционной) русской культуры. Философичность
в творчестве всегда была надёжной гарантией крепкого таланта.

Творение Жени Крейн очень просто поддаётся оценке: оно трогает.
Трогает настоящей, самой больной человеческой болью, трогает сильным
желанием сочувствовать и сострадать героине повести, трогает верностью
психологических интермедий, трогает прозрачным впечатляющим языком,
трогает, в конце концов, авторской позицией, которая не делает
из этого нагромождения боли и страданий трагедии и непоправимой
депрессии. Особенно трогательно обрисован даже не конфликт, а
скорее, несовместимость с мужем. В повести говорится: «Я удовлетворяю
его потребности. Его внутренний мир для меня загадка. Я должна
догадываться о его мыслях и чувствах. Он не делится со мной своими
проблемами, заботами, мечтами. Ему заметно скучно, а мне от этого
плохо; и у меня тоже пропадают все желания, и я сплю, сплю...
И наша жизнь похожа на летаргический сон; вот почему я от него
уходила. Но не ушла», и ещё: «Ах, как же я хотела, чтобы он заметил
меня, говорил со мной, действительно видел меня – как хотела я
его внимания, любви! Я представляла себе, что, случись такое –
приведется моему мужу заметить меня, обратить на меня внимание
– и я буду купаться в этом внимании, нежиться, выпрямляться, становиться
лучше. Как кошка буду кувыркаться, подставлять спину и бока. Может,
что-то со мной не так, может, не разбудил он во мне женщину. Но
только чувствовала я себя заброшенным растением, ненужным ребенком,
надоевшей вещью.… К сожалению, я отношусь к той, довольно распространенной
категории женщин, которые зависят от мнения окружающих, особенно
от мнения мужа. Может быть, потому что я выросла без отца, мне
так важно именно мужское мнение; и когда Вадим равнодушно смотрит
сквозь меня, мне кажется, что я уже не существую, просто пустое
место. И поэтому я все время пытаюсь обратить его внимание на
себя, пытаюсь угодить ему, и злюсь, и почти ненавижу его за свою
суету, унижение – и страдаю». Вина за женское страдание тут всецело
приписана мужской черствости. И здесь же, глубокие, с самого детства,
расхождения с матерью, вина за которые не возлагаются ни на кого.
А за разлады с дочерью героиня обвиняет саму себя.

Трогает и тем, что в эмиграции, в Бостоне, жизнь как бы наладилась:
появилась любимая работа, успех, деньги, интерес; мелкие эмигрантские
неурядицы не в счёт, - давно было сказан, что ностальгия – болезнь
неизлечимая; в общем, удалось отыскать свою нишу в экономическом
бытие. И собака Найда на этом фоне глядится как распространённый,
хоть и экзотический, придаток этой жизни. Итак, в лице повести
Жени Крейн наличествует добротно и грамотно сработанный художественный
продукт на обычную, банальную житейскую тему: на тему семейных
свар и дрязг, на тему извечной и злосчастной женской доли и, наконец,
на тему специфической, женской чувствительности, которой у героини
Жени Крейн несколько больше среднего уровня, и в силу которой
каждый сучок быта оставлял царапину в душе. Но почему сочинение
Жени Крейн обозначено титулом «Про собаку» Почему
характеристика собаки Найды сквозным лейтмотивом проходит по тексту?
Это означает, что название баллады Жени Крейн метафорично,
что уже само по себе служит признаком подлинного таланта, и, следовательно,
мотивация повести отнюдь не банальна. Какое же иносказание изображено
в образе собаки?

Ответы содержатся в философичности Жени Крейн, но это вовсе не
значит, что наш автор обладает особыми философскими знаниями.
Великие издавна говорили, что научиться мыслить нельзя, как нельзя
воспитать в себе философскую жилку; философичность в данном случае
нужна не Жене Крейн, а необходима в качестве метода, способного
прояснить художественную интуицию автора, без которой Женя Крейн
не могла бы считаться одарённым беллетристом. Однако философичность,
будучи фиксатором таланта, вовсе не признаёт качественное своеобразие
художественного шедевра в его уникальном свойстве. Для этого призывается
другое мерило, так называемое эстетическое мировоззрение,
которое не пользуется особым благорасположением на страницах современной
литературной критики. В практическом значении эстетическое мировоззрение
в упрощённом виде означает принадлежность автора к той или иной
философской парадигме или школе, а в современной критике принято
бравировать независимостью от какой-либо философии, которая по
невежеству отождествляется с идеологией.

Философичность Жени Крейн, как некое новое качество её словесности,
в силу сего требует разъяснения или краткой философской преамбулы.
Августин Блаженный кардинально реформировал философию, сделав
её «наукой о человеке» (ранее, при Аристотеле, она была «наукой
о сущности»). Европейские гиганты мысли безмерно развили философию
и определили человека членом человечества, то есть,
превратили человека в часть великого множества – человечества,
популяции. Манифест этого учения высказал великий философ И.Г.Фихте:
«величайшее заблуждение и истинное основание всех остальных заблуждений,
завладевших нашей эпохой, состоит в том, что индивидуум мнит,
будто он может сам по себе существовать и жить, мыслить и действовать,
и думает, будто он сам, данная определённая личность, есть мыслящее
в его мышлении, тогда как на самом деле он – лишь единичная мысль
единого всеобщего и необходимого мышления». Наша эпоха является
торжеством человека как члена человечества и приснопамятные
всеобщие права человека (которые, кстати, в полном объёме не соблюдаются
ни в одном государстве мира) есть её конституция.

В ином ракурсе, начиная с Пушкина и Чаадаева, осматривался человек
в России, а самобытная русская духовная философия начинается с
провозглашения В.С.Соловьёва: «Личность человеческая – и не личность
человеческая вообще, не отвлечённое понятие, а действительное,
живое лицо, каждый отдельный человек – имеет безусловное, божественное
значение». Русские духовники-философы уверены, что не человека,
а личность Бог создал в качестве своего образа и подобия. Итак,
«человек» (по-европейски) и «личность» (по-русски) лежат в основе
соответствующих разных эстетических мировоззрений. На какой баррикаде
расположилась Женя Крейн?

Женя Крейн своеобразно высказывается: «Я не люблю сидеть в кресле
у парикмахера. Я ужасно стесняюсь всего этого внимания и нарочитости.
Прежде всего, для меня очень дискомфортно само сознание того,
что мой внешний вид каким-то образом может зависеть от другого
человека. Это как-то умаляет мою значимость, когда подобный процесс
не зависит от меня самой. Кроме того, я терпеть не могу того чувства,
когда с замиранием сердца ожидаешь невозможного – увидеть в зеркале
другого человека, новое воплощение себя, некую личность с моими
привычками, но с измененной внешностью. Я чувствую себя настолько
уязвимой, сбрасывая все эти поверхностные оболочки – наверное,
это можно назвать привычной маской, с которой я уже срослась –
когда я нехотя позволяю внешнему миру взглянуть на себя. Без щита
и без забрала. Можно сказать – без кожи. Возможно, что это тщеславие.
Возможно, что это мой страх перед людьми. Словно я буду судима,
беззащитная и слабая, но, увы, гордая». Эту ремарку следует понимать
по смыслу как самобытный художественный культ личности
в том высшем значении, какой придаётся индивидуальному человеческому
лицу в философии Соловьёва. Сохранение своей значимости и достоинства
от непризнаваемого притязания другого человека, от воздействия
извне, есть генеральный мотив философской (идеалистической) русской
доктрины, находящейся под опекой закона «Я есмь».

Женя Крейн, стало быть, не находится в образе Августина Блаженного,
и её героиня живёт не по кодексу человека «Мы»,
а в духе культа личности Я, - в этом и состоит
суть философичности Жени Крейн, давшей эстетический облик её мировоззрению.
В соответствии с чем она даёт полнокровную цельную картину: «Город.
Боже, как я любила жизнь города! Плотным кольцом многие годы охватывал
мою жизнь город. Незаметные глазу связи событий и отношений прочерчивали
существование, как скрытые электрические провода. Встречи, судьбы,
знакомства, принятые решения, прошлое и будущее – все было предопределено
и пронизано скрытым смыслом города. Конечно, иногда мне становилось
душно, и я вырывалась из плотных его объятий – в пригород, на
природу. Да, я наслаждалась свободой и природой. Там все подчинялось
иным законам мироздания, и это не имело никакого отношения к моей
городской судьбе. В городе я была частью чего-то большего, чем
я сама. Вне его я оставалась совсем одна. Это было прекрасно,
но в больших количествах – опасно для психики и страшно. Начинаешь
задумываться, а это – лишнее, если хочешь продолжать налаженную
жизнь и оставаться такой как все».

Как всякие личности, осенённые своим Я, героиня Жени Крейн чувствует
влечение с самой себе, даже более того, она так или иначе погружена
в себя, - её, как магнитом, тянет к себе одиночество,
отстранённость и обособлённость от мира окружающей жизни. Женя
Крейн удостоверяет: «Я ощущала своё присутствие там, в своём собственном
пространстве; там мне было легко, там я была одна». Но кроме благостного
ощущения одиночества, Женя Крейн знает прямо противоположный запах
одиночества, того горького состояния, которого более всего опасаются
женщины и который они ассоциируют с заброшенностью и полным бессилием.
В момент наивысшей депрессии героиня Жени Крейн с тоской произносит:
«…и я осталась со своим одиночеством, наедине с моей собственной
беспомощностью». Что это – положительное одиночество
и отрицательное одиночество? Противоречие? Несомненно.
Рациональная философия не допускает совмещения этих противоположных
начал, - всё должно быть либо – либо. А Женя
Крейн допускает, но только ставит запрет на полную изоляцию Я
от других Мы: героиня повести хочет видеть приоритет своего Я
в кругу Мы, и в своём Я ощущать пользу Мы. Это первое философское
открытие Жени Крейн, ибо, хотя одиночество и нередкая тема философской
мысли, но до такого психологического оборота ни одна философия
не доходила.

А это означает, что Женя Крейн создала философию своей собственной
жизни. Такое может позволить только русская духовная философия
с её культом личности. Но второе философское открытие Жени Крейн
не разрешает даже русская духовная доктрина; Женя Крейн заявила:
«Себе я сильно не нравлюсь, но освободиться не могу», а для русской
духовной философии – это non sens (нелепость). Эта последняя,
удостоверяя безусловное, всеобщее значение человеческой личности
(«микрокосм», по Н.А.Бердяеву), предусматривает в ней всю совокупность
человеческих ценностей, добродетелей и достоинств, личность выступает
универсальным оценщиком в мире духа. Поэтому недовольство
собой или неприятие себя может позволяться только особо,
кратковременно и избирательно, - для отдельных мыслей, какого-либо
поступка или непродолжительной ситуации. В общем и целом, личность
свободна и истинна сама в себе, - её самоотвержение неестественно,
как интеллигентское «самоедство», по Чехову.

Героиня Жени Крейн недовольна не периодически и не отдельными
моментами жизни, а недовольна всей своей системой Я, то есть,
врождённой субстанцией. Вновь её открытая философия собственной
жизни ставится таким способом в противоречивое, курьёзное положение,
как в старом анекдоте:

- Председательствующий на профсоюзном собрании: Рабинович, у вас
есть личное мнение по данному вопросу?

- Рабинович: Личное мнение есть, но я против.

Женя Крейн говорит: «Я научилась роптать. Но кто услышит мой ропот?
Вадим? Мама? Я могу досадовать только на себя, тихо роптать наедине
с собой. Кого трогает моё недовольство?» Внутреннее брожение,
разброд и неудовлетворённость имеет своим естественным психическим
результатом ниспадение тонуса жизни и обезличивание самой себя,
утрату целевой установки жизни, и приводит к стенаниям: «Раньше
мне казалось, что я имею право на свою судьбу, на какие-то неожиданные
повороты и события. Но по прошествии лет, нагрузив себя привычными
вещами, воспоминаниями, поняв что-то о себе – начинаешь думать,
что вот эти привычки, и вот эти вещи – и есть ты сама». Психическое
недомогание закономерно приводит к духовной болезни, не к распаду
даже, а к подмене личности, и вся философия собственной жизни
героини Жени Крейн приобретает тусклый негативный оттенок; она
сознаётся: «Поэтому я все время притворяюсь. Я притворяюсь, что
мне смешно, когда шутят, притворяюсь, что у меня есть семья, муж
и ребенок. Притворяюсь, что я довольна своей жизнью и что со мной
что-то происходит. На самом деле со мной ничего не происходит,
а просто меня нет. Меня нет уже много лет, и я к этому почти привыкла».

Столь глубокое проникновение в свой внутренний (имманентный, на
философском языке) мир, достойное лучших хрестоматийных образцов,
однако, не дало пророческого откровения, - «…а просто меня не
стало», - пишет Женя Крейн. Какая чудовищная подмена: испарение
личности! Такой итог полностью дискредитирует процесс
самопознания, на котором зиждется духовная философия. Понятно,
что владетельнице столь чуткой чувствительности с такой болью
жить нельзя, как нельзя жить фальшивой и притворной жизнью. Поэтому
и наличествует фигура собаки Найды, имеющей идееносящий аллегорический
смысл в повести. Я приведу подборку характеристических описаний
Найды, данных в разных местах повести Жени Крейн, дабы не было
сомнения в чисто духовной и огромной миссии этого животного в
человеческой жизни героини. «Когда было совсем плохо, я с ногами
забиралась на диван, закутывалась в шотландский плед и включала
лампу с черным абажуром. Найда сразу начинала возиться, поднималась
с подстилки и подходила ко мне на толстых лапах. Уткнув морду
в мои колени, она начинала сопеть. Я гладила ее по голове, а она
толкала меня носом, приглашая поиграть..»; «А Найда ждала покорно
и униженно – моей любви. Или ласки. Или внимания. А, может быть,
совсем не униженно. Может быть, это была ее собачья мудрость?
Я ведь и правда иногда бросалась ей на шею, целовала ее старую
изношенную шерсть, ее милую покорную морду, гладила по торчащим
ребрам и просила у нее прощения. Мы обе с ней состарились в ожидании,
и у нас похожий взгляд, говорят знакомые – наивный, ищущий. Просящий»;
«Она смотрела на меня своими выпуклыми глазами и ждала любви,
и я иногда ее и вправду любила, как любят беззащитное существо
– любовью, замешанной на чувстве вины; а иногда испытывала приступ
злобы и орала на нее беспричинно, потому что собака просила у
меня то, что я сама никогда ни от кого не смогла получить. И вот
мы с ней сидели – старая собака неизвестной породы, мало любимая,
вонючая и невоспитанная, притащенная на другой край земли, и ее
хозяйка, бесприютная и тоже никем не любимая, уже совсем не юная,
усталая женщина, ждущая от жизни подарков, которых она ни у кого
не просила, но все-таки надеялась получить...».

Итак, собака Найда компенсирует тот глубокий урон, который героиня
терпит от жестокого, равнодушного внешнего мира, вдобавок к тому,
что она причиняет себе сама за счёт недовольства своей системой
Я, - собака есть опора человеческой жизни. Человеческое тепло,
человеческая ласка и человеческая доброта концентрируются в собачьем
сердце, - такова идея и иносказание повести Жени Крейн. После
усыпления Найды героиня как бы переходит в иное измерение: «Вот
и всё. Теперь я свободна. У меня больше нет обязательств. Странно.
Я чувствовала, что меня ничего ни с чем не связывает. Я была свободна,
одна в большом и холодном мире». Но это был не вздох облегчения,
а стон отчаяния. И повесть завершается сценой общих слёз в объятиях
постороннего американца, травмированного той же болью.

С детства нам известно, что собака – друг человека, но является
ли человек другом собаки? Сомнительно. Образом собаки Найды, -
«дрожащего клубочка у подъезда», - Женя Крейн, укоряя, следует
традиции русской литературы (А.П.Чехова, М.А.Булгакова). Но это
лишь видимое уподобление, а невидимое таится в философской плоскости,
которая, как выяснено, размещается в пространстве русской духовной
философии.

Недовольство собой Женя Крейн показывает как внутреннее переживание,
как дефект своей личностной конструкции, и она не может оставить
в назидание читателю такую неприглядную ноту. Отсюда возникает
шекспировский стих «Зима тревоги нашей…», единственно с целью
быть оправданием оптимистической сентенции: «Придут перемены,
обязательно будут перемены – и без каких-либо на то моих усилий».
Шекспировская цитата есть уверенность в том, что наступит «зима
моего недовольства, моей неустроенности».

Женя Крейн создала изящную и грациозную философскую миниатюру,
но не поверила до конца своей интуиции: показав человеческую личность
источником страданий, вплоть до испарения личности, Женя Крейн
не увидела в той же человеческой душе целительные силы, и потому
обратилась за внешней панацеей в виде шекспировского успокоения.
Русская духовная философия не причисляет недовольство собой к
числу отрицательных эмоций человека, стало быть, стремление избавиться
от такого достояния излишне. В недрах своей души героиня Жени
Крейн обнаружила редкое месторождение – недовольство собой,
из руды которого выплавляются элементы, ставшие в наше время почти
рудиментами – стеснение, совестливость, застенчивость, скромность,
самокритичность.

Нагария

2006