Онтологические прогулки

Лаборатория бытийной ориентации

Поэзия Сибири

Совершенно очевидно, что поэзия есть то, что не является прозой, политикой, этикой и философией (хотя они и могут в себе содержать момент поэтический). Что же такое поэзия, сказать весьма затруднительно. Элиот, например, писал, что поэзия – это способность оказывать свое воздействие на весь характер восприятия реальности; в чем периодически случается нужда; способность разрушать бытующие нормы осознания и оценки... заставляя совершенно по-новому увидеть мир или хотя бы нечто очень существенное в нем. Для М. Бубера поэзия была возможностью возникновения мгновений Ты в унылом, однообразном, сером пространстве Оно. Есть и многие другие определения, они схватывают какой-то момент поэтического, но поэзия, как таковая, не может в них удержаться и выливается, как вода из решета. Лучше сущность поэзии выразить через какой-нибудь образ: например, обычная непоэтическая жизнь представляет собой смотрение сквозь мутное, пыльное стекло; вот является поэзия и хоп! стекло протирают.

Поэзия тотально лезет отовсюду и иногда это весьма утомляет, ибо не следует абсолютизировать в поэзии момент свободы – поэзия есть, в то же время, и рабство особому порядку, поскольку из песни слов не выкинешь. Готовить душу для поэзии совсем не надо, нужно на секунду остановиться, замереть, и на тебя хлынет поток. Вот приходит поздней осенью нежелание зимы, такое сильное нежелание, что думаешь: гадство, и зачем я в Сибири родился, раз здесь так холодно, нормальные люди живут там, где тепло, купаются в море и танцуют сиртаки, а лохи и дурачки, вроде меня, залезли в эти заснеженные просторы и дрожат от холода. Но, наперекор всему этому, появляется некое дерзновение – раздеваешься, выходишь босиком на снег, темно, холодно, снежинки падают, постоишь-постоишь посреди всего этого неуютного мира и хлоп на себя ведро воды! Стекает с тебя струями вода, а в душе пульсирует поэзия. Или в Крещенье в проруби – кажется, дух из тебя выйдет вон, если нырнешь туда, а как окунешься, как перехватит дыхание, как сначала жизнь из тебя вылетит, а потом вновь влетит, – и чувствуешь себя появившимся из утробы матери.

Есть у меня такой друг Петр Журавков. В отличие от многих людей, которым угодно называться предпринимателями, а на самом деле они просто мелкие спекулянты, или алкоголики, не способные долго работать на одном месте, или аморальные типы, решившие по-легкому, с помощью одного шахер-махера срубить денег; так вот, в отличие от всех этих людей, Петр Журавков – настоящий предприниматель. Чувствуется в нем природно-купеческая жилка. И вот несколько лет назад на улице Советской построили магазин Пассаж, обычное буржуазное заведение средней руки. И вот захожу я в этот Пассаж, и вдруг вижу помпезный и непередаваемо величественный бюст Пети Журакова (а Петя Журавков, хоть и предприниматель, но все же не олигарх ранга Березовского, да и Березовский, я думаю, не расставляет по магазинам своих бюстов, как-то это слишком даже для него), вижу и чувствую, что поэзия так и прет, наполняет меня до самого темечка. Бронзовый бюст в стиле классицизма XVIII века, словно бы созданный Шубиным или Воронцовым. Петя изображен весьма, надо сказать, похожим, с браво закрученными усами и гордо приподнятой головой. И, чтобы никто не сомневался, на бюсте и выбито было П.В. Журавков. Бюст стоял на великолепной подставке из малахита. Отношение посетителей магазина к нему было самым различным. Кто-то говорил недоуменно: "А это еще кто такой?!". Наверное, думал, что перед ним один из новых хозяев России вроде Чубайса или Авена. Другие, те, кто Петю знал, считали его одним из владельцев магазина, у которого началась мания величия после того, как фишка слишком хорошо легла. На самом же деле произошло следующее. Некий человек хотел, чтобы власти отвели ему под строительство магазина место на улице Советской. А власти не отводили. И Петя с человеком поспорил, что сможет ему в этом деле помочь. Тогда человек, имея, конечно, в кармане много тысяч долларов, и говорит: "Ладно. Если это дело выгорит, то обязуюсь поставить, Петя, в выстроенном магазине твой бюст". Так все и получилось: и власти место отвели, и магазин на том месте был построен, и в магазине поставлен бюст Петра Журавкова. Сейчас, правда, у магазина уже другой хозяин и бюст стоит у Пети дома. История эта при всей ее крайней незамысловатости очень мне нравится. Есть в ней некий элемент купеческого ухарства или куража. Купцы в Тюмени до революции вообще развлекались с ухарством и самобытным сибирским юмором. Одна редкая книга, повествующая о нравах тюменского купечества, сообщает, что они покупали у крестьян стога сена, обливали их водкой, поджигали и голые танцевали вокруг них аллилуйю. А рядом с нами на Урале купцы летом засыпали улицу солью, запрягали лошадей в сани и катались по этой соли как по снегу. Тоже очень поэтично!

А летом я делаю квас, – такой, что туши свет. Квас, от которого человека пронзает удар тока до самого до копчика и по телу прокатывается волна истомы, и глаза, какие бы они ни были, вдруг вспыхивают эфирно-голубым цветом и человек на какое-то время чувствует полное падение коммуникативности. Зайдут, спросят: "У вас попить что-нибудь есть?". Квас будете? И наливаю ему коварно кружечку кваса. Сам я не часто пью свой квас, потому что самое главное в кайфе вовремя его поменять. Но мне доставляет огромную поэтическую радость смотреть, как его пьют другие.

Поэзия, она всегда с нами, и все мы Фебовы жрецы и Фебовы братцы с сестрицами. Перетасовать дни прожитой жизни в случайном порядке и получится стихотворение. Перестал смотреть телевизор и видеомагнитофон, ушел вечером во двор от сцен половой близости и бессмысленной жестокости на свежий воздух под звезды – опять стихотворение. Разговариваешь с какими-нибудь малоинтересными людьми, а потом вдруг подумается: "Пошли бы вы все в задницу, вот придет лето, надену за спину рюкзак, положу туда буханку хлеба и отправлюсь со знакомым цыганом в Шадринск, город, где родилась Регина Дубовицкая!"

• М. Бубер. "Я и ты";
• Томас Элиот. "Суини среди соловьев".