Искусство

– Второй раз ты показывал собаку примерно через полгода. В Цюрихе, в музее Кунстхауз, на выставке "Знаки и чудеса. Нико Пиросмани и западный авангард" (31.03. 1995). Со звёздами, типа
Синди Шерман и Дэмиэна Хирста,
Ильи Кабакова и Зигмара Польке. Два десятка суперстар. И Олег Кулик на закуску. Они услышали о твоём московском перформенсе?

– Конечно же, нет. Ничего они не слышали. Всё вышло, мягко говоря, спонтанно. Написать текст к каталогу пригласили русского критика Александра Шумова, который, к тому времени, женился на швейцарке и жил там. И находился под пятой жены и швейцарских законов.

Саша сильно боялся, что его могут выгнать из страны, и так зашугал себя этим, что захотелось ему сделать что-нибудь яркое и громкое. Все знакомые говорили ему о московском перформенсе, который уже оброс множеством мифов и легенд. Говорили даже, что я кому-то ухо откусил.

– Вот он и подумал - почему бы Кулика не пригласить в Цюрих?! Логичная идея для критика и куратора.

– Но куратором то Саша не был! Он пошёл и переговорил с Биче Куригер, издателем журнала "Паркет" (самого шикарного журнала по современному искусству в Европе), главным куратором этой выставки.

– Тогда современного русского искусства в Европе ещё не было? Или уже не было?

– К тому времени современное русское искусство обосралось на Западе полностью. Остались только Кабаков и Булатов. Вся русская волна, всё, что там сверху плавала, поплыла обратно на родину. И вернулась в полном составе.

Разочарование прошло уже в 1992 году. А теперь поднималась большая волна ненависти и страха. Апатия и раздражение. От нас в мир потёк криминал, пошли япончики, михаси и прочие достойные люди.

– В ряду которых ты, собственно говоря, и оказался, через запятую.

– Тогда я ещё Сашу Шумова совершенно не знал, думал: настоящий швейцарский человек, честный и порядочный бюргер.

Саша действительно подошёл к Биче Куригер и рассказал о моём искусстве. Как вежливый и светский человек, она сказала: "Было бы интересно его увидеть..."

– Что, собственно говоря, никого ни к чему не обязывало.

– Но Саша Шумов выкрал бланк этого музея, подделывает подпись Бичи Куригер и присылает мне приглашение в Швейцарию.

Даже сейчас получить визу в эту страну весьма трудно, и нам с Людой её сделали буквально за день.

Все заработанные в "Риджине" деньги я потратил на эту поездку и этот перформенс. Свои личные.

– А какие там были особенные траты?

– Только 1400 на дорогу, не считая проживания. Я потратил там все деньги, которые у меня к этому моменту были - 3000 долларов.

– А цепь?

- Вёз с собой. Занимала она пол чемодана. Несколько семейных трусов, Людины лифчики, и цепь.

– Таможенники не удивились?

– Ещё как. Я объяснил, что это - цепь для собаки. Зачем надо было везти в Швейцарию цепь для собаки?

Пришлось долго и нудно объяснять. А рядом с нами шмонали какую-то украинскую художницу. Она везла рулоны холстов и полный чемодан сала с картошкой.

– Славяне выживали. Что ты думал? Ты знал, куда и к кому едешь?

– Я знал, что еду по приглашению большого куратора в большой музей, делать перформенс на открытии большой выставки.

– Как тебя встретил Шумов?

– Он сказал: "Жить будем у меня, потому что у музея денег нет, трали-вали..."

Я ничего не заподозрил, предложил пойти в музей, познакомиться с общественностью, он согласился, но не пошёл, и всё время тянул время.

А я всё его время спрашиваю: "Есть ли уже каталог? Попал ли я в каталог? Успел ли я в него попасть?"

А в ответ какая-то муть. За два дня до вернисажа мы с Людой, наконец-то, приходим в музей.

Помпезное сооружение, лестница в три пролёта, белоснежный мрамор с красной ковровой дорожкой...

Экспозиция на самом высоком уровне...

А у Саши странно бегают глаза... он как-то постоянно тушуется: что-то не то, не так... И тут, навстречу мне, в окружении свиты, плывёт Биче Куригер, у меня просто сердце сжимается. И Саша стоит бочком, рядом с Людой (я специально отбежал от них, так как не говорю ни на одном языке)...

– До сих пор?

– Сейчас уже говорю немного по-английски. Куригер видит Шумова, подходит, улыбается: "Здравствуйте, Саша..."

Он представляет мою жену: "Вот Люда Бредихина, она работает с художником Олегом Куликом, помните, я вам рассказывал..."

Куригер переспрашивает: "С кем? С кем?" Куригер вежливо говорит: "Не знаю такого", жмёт руку и плавно плывёт вместе со свитой дальше. Я тихо спрашиваю Шумова: "Саша, что за хуйня? Нас пригласили или нет? Почему она обо мне ничего не знает?" Саша бледнеет, и ничего толком сказать не может. "Саша, так, значит, это всё ты сам придумал?" (изображает в лицах)

"Ты, Олег, об этом не думай, нужно сделать что-нибудь из ряда вон выходящее..."

– И только тут ты понимаешь, что вляпался в полную авантюру?

– Только сейчас.

– А тебе же не привыкать!

– Как сказать! Но тут пошёл драйв. Злость. Я подумал - не знаешь, кто я?! Что ж, ты меня запомнишь.

– Это был твой первый выезд за границу в качестве художника?

– Нет. Мы уже вывозили стеклянных "Быка и корову" в Копенгаген и я участвовал в каких-то небольших выставочках.

– Но без особого резонанса.

– Но я же ещё совершенно не знал, что делать. Пригласили-то меня собакой. Вот я и ходил по музею, искал себе место... (умилительно) Я вот тут буду собачку изображать, или вот тут... (пауза) Но потом придумал, что сделать: я перекрою вход в Кунстхауз. И всё сразу же стало просто и понятно.

– И ты приковываешь себя к входу и перекрываешь движение посетителей, не пускаешь людей на вернисаж. А как же ты себя приковываешь?

– Хороший вопрос: вход в музей - это отполированный мрамор и алюминиевые двери.

– Знаменитым художником ты тогда не был. В каком же тогда статусе ты работал?

– Да ни в каком. В собачьем. Шумов был иммигрантом, которого пригласили помочь с русским искусством, потому что он русский эмигрант. Он нелегально позвал меня. Я и приехал. И вот я прихожу...(изображает) А кто это такой? Мы вас не знаем. Уходите. Вот я и завёлся.

– Но у тебя же ничего, кроме цепи нет. На видео видно, что вход в музей - мраморный, идеально ровный. Как же ты решил технические проблемы акции?

– Почти экспромтом. Хорошо, я догадался заранее сходить на предполагаемое место действия, внимательно его осмотрел. И заметил небольшой колышек ограничителя двери. Всё, и ничего больше. Тогда пошел в хозяйственный магазин и купил хитрую, правильную штуку, дугу с болтом, замок, который просто так не снимешь. Нарезной карабин. Мне нужно было цепь с этой штукой соединить. Это стоило чуть ли не десять франков швейцарских. Довольно дорого. Я же считал каждую копейку, там же чашка чая стоила десять баксов. Грабеж какой-то.

А на нас еще орали, что мы только чай заказываем.


Меня это ещё больше подзадорило, цены швейцарские.

– А кто такая Рита Фроменвиллер?

– Жена Шумова. Порядочная швейцарка. Она же не знала, что муж у нее такой прохиндей. Из старой швейцарской семьи, отец - начальник кантона. Просто полюбила русского парня.


Вляпалась.

Работала она в газете "Цюрихон цайте". Главная местная газета. И поместила анонс моей акции. Что мне спасло жизнь от полиции: то, что перформенс был объявлен заранее. Маленький, такой, но, тем не менее, он был. Иначе могли квалифицировать мои действия как мелкое хулиганство.

– Короче, спасла русского художника.

– И не только от тюрьмы. Она купила мне какую-то мазь для подводного плаванья. Было же очень холодно. А я голый, да на мраморе.

Приближается вечер открытия экспозиции. За час до этого вечера пошли в это кафе выпить чаю. Замерзли. Нам выставляют счет, около 30 долларов. Я плачу последние деньги. От этого становится еще хуже и холоднее.

Вернисаж начинается в 20.00. В 19.00 мы прячемся за скульптуру Марио Марини "Падающий всадник". Я начинаю раздеваться.

Людей нет. Швейцария. Кафе светятся огнями тёплых витрин.

А я раздеваюсь и думаю: "Ну, зачем мне это все надо. Боже как неуютно, неудобно. И что же я буду делать сейчас?"

А там еще метров триста до входа, идти по этому мрамору. И ничего нету. Я выхожу где-то в 19.30.

Эта сцена есть на видео. У меня такие подколенники, я голый, держу цепь и иду (топает). Какая-то пара навстречу: швейцарцы, в длинных пальто, идут в кафе. А я навстречу. Идут, беседуют. И я... Замечают. Смотрят на меня, делают вид, что так и надо, провожают взглядами. Демократия!

– Ты в очках выступаешь?

– Нет, я очки снимаю заранее, сажусь, прикручиваю себя к ограничителю...

– А ключ - ты Людмиле отдал?

– Его нет. Закручиваю потуже, зажимаю и все. Сел. Надо как-то войти в образ. Самый тяжелый момент. Ведь пока ты еще знаешь, что ты - человек. Социальный стыд, неудобства. Холод.

И я начинаю просто выть.


У-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у (изображает).

Раскачиваю себя.

Кто-то остановился, смотрит, ничего не понять: что это? Охуеешь тут. Один человек встал, стал смотреть. Потом еще кто-то.

Толпа. И тут идет человек, в пальтишке развевающемся. Идет бодренько. На вернисаж. Первый гость. Как будто меня и нет.


И тут я как на него брошусь: надо было ярость проявить.


Он отскочил, отбежал.


Начал кругами бегать. От неожиданности.

Ну, и пошел поток людей. Худые мужики и злые бабы. Я стал кого-то валить, кого-то кусать, кого-то ломать. Началась чудовищная борьба. Я даже не почувствовал прошедшее время - весь прошлый перформенс длился всего семь минут...Через полчаса у меня сил нет никаких. Жарко. Я уже и покакал и пописал. Публично очень трудно пописать. Накануне я ел борщ со сметаной, макароны, думал, что это все забродит. Ничего подобного. В общем, пару раз выстрелил какой-то жидкостью.


Омерзительно.

Я ложусь на этот мрамор. Начинается вернисаж. Все съезжаются.

Что такое этаблированный вернисаж? Весь истеблишмент: банкиры, большие художники в огромном количестве. Не отличишь одного от другого. И они не могут войти. А пригласительные изданы как книга, подарочное издание: для каждого уровня гостей - отдельный пригласительный, буквально на каждый банкетный зал.... И представь себе: вся это машинерия, церемония...


...нарушены...


Абсолютно.

Более того, сдуру, охранники открыли черный ход, который до этого лет двадцать не работал: провода, паутина. И вся публика поползла через него. Кто-то пошел, кто-то не пошел.

– И тут нервы у кого-то не выдержали, вызвали полицию.

– И вот тут началось самое смешное. Полицейские вначале долго смотрели: что за такое чудо невиданное?

Отошли, посовещались, надели фуражки. Растерялись. Агрессии в Швейцарии не было. Акционное движение "Флоксус" завяло ещё в 60-х, рынок, галереи, музейщики задавили их абсолютно.

– Почему?

– Им это не выгодно. Вот и я ни разу в жизни такую радость не испытывал, когда увидел полицию. Мне всё уже было пофиг. Потому что возникла главная проблема - как перформенс закончить...

Как? Встать с мрамора, сказать "всем спасибо" и уйти?

– А что ты планировал?

– Не знаю. Думал просто умру, упаду без сознания. Ну, не было конца.

– А как ты закончил в Москве? Почему-то там у тебя такой проблемы не возникало...

– Просто убежал. Я бегал, бегал, бегал и убежал. Семь минут и никакой статики. А тут-то я привязан к конкретному месту. В Москве я был свободный: забегаю за поворот и все. Скрылся - за машинами, за людьми.

А здесь я привязан. Открутить и пойти невозможно. И тут полиция.


Слава богу. Есть конец!


И я понимал, что это, наверное, очень хороший конец. Что всё закончено.

– А как реагировали на полицейских зрители?

– Все начали свистеть и аплодировать. Образовалась стихийная дискуссия. Огромное количество народа подбежало и стало говорить: "Ужас, кошмар! Русский глум уже дошёл до Цюриха. Заберите его".

Но одна баба (её поддержало несколько людей) крикнула, что "это же самый интересный экспонат на выставке. Оставьте его". То есть приняли абсолютно.

– А сейчас тебе этот перформенс часто вспоминают?

– Особенно в Швейцарии. Шумов рассказывает, что теперь меня упоминают там в каждой статье про современное искусство. Швейцарцы любят, когда их кусают.

Кстати, через год, осенью, три десятка молодых людей провели новый собачий перформенс. Они бежали голые по Цюриху и лаяли.

До этого у них несколько десятков лет не было ни одного перформенса. А потом за год провели около тридцати акций на разные темы.

Когда меня отпустили из полиции, на следующий день, я пришел не вернисаж. Интервью давал самый коммерчески успешный немецкий художник Георг Базелиц. Но все камеры мгновенно развернулись на меня.

– Но чтобы дожить до этого сладостного мига победы, тебе же ещё нужно было как-то выпутаться из полиции. Как это было?

– Полиция забрала меня - как собаку. Так они этот спор, человек я или животное, не решили.

Но у них же, типа, демократия: если ты стал собакой, захотел чувствовать себя таковым, значит, ты собака и есть. Они не имеют право вмешиваться в твоё прайвеси.

Но как собака, кусать ты не имеешь права. Юридический казус.

– А разве во время этой акции ты кого-нибудь покусал?

– Да, покусал (гордо).

– Ты знаешь кого?

– Теперь знаю. Последняя моя жертва (уже приехала полиция) - жена культурного атташе Швейцарии. Но я укусил её не сильно. До крови я покусал человека только раз в жизни. И было это уже в Стокгольме. А жену атташе - слегка. Осталось ощущение, что у неё была какая-то пластмассовая нога. Никакого вкуса и запаха.

Реакция её оказалась просто гениальной: вот что такое западные люди! Русская баба заверещала бы, а эта зашипела: ш-ш-ш-ш-ш-ш... Реакция кошки.

Меня садят в полицейскую машину, везут. Офис криминальной полиции находится в центре Цюриха, в старом иезуитском храме: огромные сводчатые потолки с витражами, такой белый кафель, никого нету (Людки-то моей поблизости нет!)

Сцена, ну, просто из фильма Питера Гринуэя: гулкое, гигантское помещение. Посредине стоит полсотни машин. Видимо у них была вечерняя разводка, - взвод полицейских. При них сержант.

Заезжает наша машина.


Я выхожу.


С обоих боков у меня охрана, по два человека.


Я иду, как человек, цепь несу.

Взвод стоит в ряд. Просто по струнке. Своды церковные. И только мои шаги - бум. Бум. Бум. Совершеннейшее кино.

Я думаю, блин, жалко видеокамеры нет. И ещё думаю: как же я из всего этого выпутаюсь? Языка не знаю. Документов нет. Вообще ничего нет.

Сажают меня в камеру, осматривают. Прошу пластырь, показываю: на ободранных руках куски мяса висят... Ничего не дают. Потом выводят на допрос. А пол - выложен плиткой, холодно.

Заводят в кабинет. Сидит полицейский. Я прыгаю на стул с ногами. Босой. Он: "Ой". У меня просто ноги мерзнут. На улице минус один, я задубел просто. Он мне: What's your name? Я, в ответ, лаю. Он растерялся, не может понять, с кем-чем они имеют дело. Невменяемое существо.

И опять: What's your name? Голос такой просительный. Я снова лаю. (смеется).


Стал куражиться.

Ну, а что делать?! Потом смилостивился: My name is Kulik, говорю. Сижу перед ним голый, яйца вывалил. И в таком виде начинать диспут о природе прекрасного?


Абсурдно.

Отвели в камеру. Грязь жуткая, стулья привинчены. Закрывают двери: попал!

– Сколько ты там просидел?

– Где-то час. Они меня решили передать полиции нравов, занимающейся маньяками, сумасшедшими, проститутками и наркоманами.

Вот и приходят ребята, похожие на русских быков. Это уже не криминальная полиция, в аккуратной форме. Это крепкие быки, с золотыми цепями, маленькими пистолетами, весьма потертые. И рожи у них... Один взял меня за шкирку, швырнул в машину.

И куда-то повезли.

Везут, везут. Мочить что ли? Черт его знает (смеется). Втихаря зароют. Но всё обошлось: заводят в какое-то помещение. Точнее, вталкивают с такой силой, что я лечу и падаю на стул, стул вдребезги. Правда, там мне одежду дали. Штаны (свои).

– А откуда она взялась?

– Люда принесла. Никого ко мне не пустили, стали допрашивать с помощью переводчика. Но переводчица так испугалась, что сказала: не будет сидеть со мной в одной комнате. Так и разговаривали через громкоговоритель.


Всё это так дико звучало.


По-немецки. Как в Гестапо.


Вопль: "Ваше имя?"


"Мое имя Кулик. Кулик - мое имя".


"Кто вы такой".


"Я великий русский художник".


И сзади кто-то: "Ты говно, а не художник".


"Нет, я - художник. Я так выступаю".


Потом телефонный звонок.


"О'кей. За вас заплатили штраф".

Мне тогда грозил год тюрьмы либо десять тысяч долларов штрафа. Это 12000 франков. И музей заплатил. Куратор выставки настояла.

Они заплатили штраф, хотя они и вызвали полицию. Люди-то там - не дураки. Понятно, что гость из меня вышел плохой. Неожиданный. Но это же был перформенс о-го-го!

И потом, что за прецедент - в либеральной Швейцарии посадить художника! Для музея это - конец репутации.

– А может, наоборот, твой арест мог быть для них рекламой?

– Нет, нет. Просто невозможно. Это реклама только мне.

Поэтому что множество художников и кураторов перформенс поддержали. Многие люди не любят Швейцарию за затхлый, мещанский воздух. Когда все на продажу. Все антибуржуазные силы страны восприняли меня на ура.

– Ну и чем закончилось?

– На ноге у меня был записан номер телефона Саши Шумова. Но после акции, многочисленных злоключений, половина цифр стерлась.


И вот меня освобождают. Ведут по коридорам. Подводят к двери, открывают и уходят.


Я - раз, и на улице.


Окраина Цюриха, 4.30 утра.


Темнота, тишина. Название какое-то на дорожном знаке ничего мне не говорящее


Ничего, никого.


Ни английского, ни немецкого, ни французского я вообще не понимаю.


Посреди темной площади стоит огромная, изнутри светящаяся телефонная будка.

Залажу, задираю ногу. Представь, картину: стоит голый мужик в прозрачной будке, набирает номер. Вокруг - район наркоманов каких-то.

А тут голоса сзади. Какие-то деклассированные элементы.


У меня мандраж, кричу им: пошли на хуй, блядь, в жопу, суки.


Они: "Ладно, ладно".


Так я правильный номер и не набрал.


Фрау разбудил какую-то.


Цифры-то стерты. Перебираю их. Пол-Цюриха перебудил.

И тут, мимо, проезжает огромный кадиллак. В нём сидит жирный, прежирный таксист.

И я ему рукой машу. В карманах у меня много швейцарской мелочи. И я знаю только один адрес, который ему и называю.

Это звучит примерно как "Встретимся в два часа ночи в публичной библиотеке". Место, где находится Кунстхауз, Оперный театр, Драматический, более ничего там нету.


И я в 4.30 спрашиваю его "Как пройти в библиотеку?"


Он не удивился.


"О'кей".

Поехали. Смотрю на счётчик, а там уже двадцать или тридцать франков настучало. А у меня всего франков десять или двенадцать.

И я только приблизительно знаю, как пройти от музея к шумовской квартире.


Тут мы подъезжаем.


Я кладу ему в жирную руку всю мелочь и выхожу.


Он: "О'кей".

Дохожу до дому и вижу: огнями горит весь этаж, шумят, никто не спит. У меня ощущение - будто я из ссылки вернулся. Голодный, ободранный. А тут - жизнь, гул.

И я закричал: "Люда, Люда".

Все умолкли. Тишина. Потом все вывалили на балкон. Что тут началось!

На следующий день, в некоторых газетах, на целую полосу помещают подборки моих. В одной я насчитал целую дюжину. В этот день в Цюрихе выступала Уитни Хьюстон. Так отчёт о её концерте поместили на задах, маленькую такую фотографию...

– А вы потом виделись с Биче Куригер? Как она теперь к тебе относится? Запомнила?

– В последний раз я виделся с ней на венецианской бьеннале. Меня пригласили на супер закрытое пати. Частный дом на Гранд Канале. Сугубый истеблишмент. Из художников - только я один. Она, в серебряном френче, подошла ко мне, пожала руку и сказала: "Я счастлива, что знакома с вами".

Я тоже, говорю, счастлив.

Со мной за одним столом сидели редактор журнала "Фигаро" и директор "Центра Помпиду".
– Именно с этой акции ты стал разворачиваться в мировом арт-процессе?

– Не эта акция сделала меня знаменитым. Известность пришла потом, после выставки в Стокгольме. Концептуально это было принято после Стокгольма. Когда человек был укушен уже до крови. Когда это было в рамках большого проекта, куда меня пригласили уже официально. И я уже не имитировал собаку, я был ею.

– А ты систему Станиславского не изучал?

– Нет, хотя у меня есть небольшой театральный опыт. Я играл в народном театре Киева около четырёх лет. Играл Бонч-Бруевича и белогвардейцев.