Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Начало

Окончание

Метро – это главная насущная, ежедневная тема небогатого столичного
жителя. Метро – это то, что роднит столицы. К примеру, в Пражском
метро ходят мытищинские поезда, а некоторые станции Нью– йоркского
разрисованы японским аниме, в Спб есть станция Московская…. Продолжать?
А ещё в метро нельзя курить. Нигде. Грустнова рассказывала, как
на автобусной остановке к ней прицепился мужик, увидавший её с
сигаретой. Вплоть до того момента, когда она проскочила в закрывающиеся
двери поезда, он шёл с ней в ногу и, не замолкая, проповедовал
ей о вреде курения. Горячился, размахивал руками, приводил научные
факты. А глядя на неё через стекло уезжающего поезда, безумно
улыбнулся и с наслаждением закурил. В метро, днём, на платформе.
Это была улыбка довольного дьявола. Грустновой я свою версию не
говорил, но здесь изложу. Я, знаете ли, обладаю мифологизированным
сознанием первобытного человека. И считаю, что это и был дьявол,
знавший, что, скажем, в 25 она умрёт от рака лёгких, и таким хитрым
способом не просто изящно поиздевался, но и верней наставил её
на этот путь. А может, при помощи своей дьявольской нелинейной
логики, которую постиг лишь Лобачевский, отчего и умер в психушке,
просчитал комбинацию, по которой зароненное семя этого воспоминания
в подходящий момент произрастёт в дерево нужного ему поступка,
который, в свою очередь, сыграет не последнюю роль в его игре.
Табак – главный инструмент дьявола, он разобщает человечество.
Не замечали, что когда закуриваете что бы то ни было, как бы отгораживаетесь
от окружающего, сжимаетесь в точку своего тела? Кстати, если вы
курите, то используйте исключительно спички. Во всём цивилизованном
мире спички – привилегия богатых людей. Вот вам на заметку занимательный
рецепт. Чтобы никогда не путать пустой спичечный коробок с полным,
равно как и сигаретные пачки, немедленно возьмите пустой в левую
руку. Взяли? Теперь сильно сожмите кулак так, чтобы коробок смялся
поперёк длины. Теперь вы ни за что их (коробки) не перепутаете.
Неужто не получилось? Не расстраивайтесь! Позвоните Васе Васину
и он найдёт вам классную гитару за небольшие деньги. Сразу же
начинайте играть танго на джазовых аккордах и через месяц усердных
тренировок непременно разыщите тот самый коробок и сожмите его
в лепёшку. Теперь ничто не станет помехой на вашем пути в райский
сад! Цикоридзе, между прочим, вполне освоил эти шаманские практики
и теперь очень даже правильно курит, даром, что колдун. С курения
началась ночь. Цикоридзе открыл в ответ на звонок в домофон, но
тут всем дружно захотелось покурить, а воспитанные люди не курят
в лифте. Хотя какие уж мы воспитанные, Если способны говорить
друг другу мерзости в лицо и за глаза. Особенно я, который пишет
в повести о том, что ему кого– то сильно захотелось. Но всё же
на то, чтобы не курить в лифте плодов стараний наших родителей
хватило, и мы забурились на лестницу. Ох уж мне эти лестницы домов
башенного типа, кои можно почувствовать на себе только в Москве.
На них прошло моё детство, да и по сей день случаются у нас свидания.
Как метко подметил Гузов: «Мою тень и твою жилплощадь разделяют
восемь ступеней. А казалось бы, чего же проще». Толкнув тяжёлую
скрипучую дверь на пружинке с заляпанной краской ручкой и непременным
грязным стеклом посередине, а за ней, проходя через предбанник,
ещё одну, вы попадаете в иной мир. Иногда предбанник оказывается
также и балконом с забранным стальной чешуёй окном во всю стену.
Но это не главное, главное сокрыто за второй дверью, пройдя через
которую вы уже не сможете соврать. Потому что каждое сказанное
вами слово тысячи раз отразится от крашеных стен и заплёванных
ступенек, возвращаясь отовсюду по вашу утлую душу. И если это
была ложь – вы сойдёте с ума. Помню, как– то раз мы со Славянским
стояли на такой площадке, пили вино и курили, нельзя не курить
в таких местах. Это было на тринадцатом этаже, где живёт моя бывшая
муза, однофамилица польского поэта, ныне девушка Вихрастого. Ничего
так девочка, красивенькая. Восхитительная фарфоровая кукла с гулкой
пустотой внутри. Голем. Беседовали мы не то о Гаррисоне, не то
о чём– то в меру мистическом. И тут спускается из тьмы пролётом
выше брат означенной девицы с жутко облезшими, растрескавшимися
и кровоточащими большими руками. Вперивает в нас измученный взгляд
и заявляет, что звать нас, верно, Пётр и Павел и, мол, угадайте
почему. Славянский мигом просекает иронию и отвечает, что мы прикрываем
путь на восход. Верный ответ. Напоследок сфинкс пообещал убить
меня, если я ещё раз сунусь к его сестре. Другой раз всё в том
же месте, в тот же час полумёртвый от тоски и отчаяния Гузов пел
мне под собственные хлопки: «Я зажёг в церквях все свечи…». Мир,
в который вы попадаете, выйдя на лесенку в типовой московской
башенке, чист и светел, хоть и кажется тёмным и грязным. Он исповедален,
потому что в нём раскрывается сердце, если оно вообще на это способно.
Но в тот раз врать никто не собирался. По крайней мере, сумасшедших
по выходе не оказалось, не считая меня. Но я сдвинулся намного
раньше и теперь в часы одиночества упражняюсь в своём безумии.
Повышаю, так сказать, квалификацию. Прогрессирую. Есть такой модный
молодёжный вирус, типа Трояна, только для другого харда. Для харда
в форме усечённого шара с крупной бороздой посередине и более
мелкими по остальной поверхности. Работает надёжно: камень плавится,
мать дымится, оперативка прыгает, а HDD считает себя подставкой
для кофе и упорно пытается съехать, тьфу, выехать из корпуса.
Распространяется через умную литературу, сам копирует себя в корневой
каталог и начинает подменять собой системные файлы, пока в конце
концов единственным процессом в диспетчере задач не остаётся бездействие
системы. И загружается из операционной системы один только фон,
на котором обыкновенно изображена всякая непотребщина либо же
откровенно шизоидный shpongle. И называется эта хитроумная штукенция
метафизической интоксикацией. Но там, на лестнице, моё сердце
подсказывало мне переключится на разум. А насчёт наличия сердца
у всех остальных я совсем не уверен, особенно касательно Светланченко.
А почему – вы узнаете позже. Впрочем, оно могло наличествовать
у Менялкина. Да и у Пчёловой оно не исключается, судя по тому,
как остро она воспринимает мир и какая из неё порой прорывается
чувственность. Что, как правило, ни к чему хорошему не приводит.
С другой стороны, я как медик могу с уверенностью заявить, что
сердце там имелось у всех. Как орган. Насчёт остальных функций
этого многокамерного насоса, пожалуй, говорить не стоит. Не хочу,
чтобы вы заразились интоксикацией и сошли с ума раньше, чем я
закончу эту историю. Но тут возникает иная морально– этическая
проблема. С физиологией мы разобрались на данный момент. Но не
стоит расслабляться, дальше она ожидается в полном объёме. А вопрос
возникает о разуме. Есть он у названных людей и был ли в тот момент.
Я и насчёт себя– то не уверен, что уж об остальных говорить. Разум
сложно определим у современного homo sapiens. И одной центрифуги
не хватит, чтобы дифференцировать его из рассудка, присущего homo
erectus. Хотя нет, гоню, одной центрифуги хватит, но только строго
определённой, и имя этой центрифуге – переплёт. Нет, я не о печатной
продукции. Я о ситуации, когда твоей безволосой шкурке реально
угрожает смерть. Осознай. Я думаю, мы уже достаточно близко познакомились,
чтобы перейти на «ты». Представь, что ты являешься частью чьего–
то прошлого. И этому человеку неприятно тебя вспоминать. Так неприятно,
что он больше не может. И тогда этот человек избавляется от прошлого.
Нет, я не говорю, что он нанял киллера, или ещё что– то в этом
роде. Нет, хотя и это возможно, и тогда тебе придётся врубить
разум на полную катушку. Так, что пар из ушей повалит, как у кота
Тома. Но этот способ избит, банален и скучен. В нём нет изящества
настоящей небывальщины. К примеру, Андрей Долженков делает это
так:

Я поссорился с ним, кажется, на пятый год
Нашего знакомства. Он уехал к себе
И живёт
В своей квартире, не помню дом.
И уже, вероятно не узнает о том,
Что это я избавляюсь от прошлого.

Я разбил свою гитару о бетонный пол.
Я не думал ни о чём, я играл,
Но такой прикол
Меня вывел, я взял и ушёл.
И никто не напрягся, хорошо.
Но это я избавляюсь от прошлого.

Я забыл свою подругу на четвёртый день.
Я немного тосковал, я пил,
Но сейчас мне лень.
Я– то знаю, пустые места
Остаются недолго,
Но ты не поняла ни черта – 
Ведь это я избавляюсь от прошлого.

Но этот способ нам тоже не подходит, так как представляет опасность
скорее для избавляющегося, чем для прошлого. В нашем случае актуален
способ Макса Фрая. А именно: взять моток вязальных ниток; завязать
по всей его длине узелки помудрёней, неотступно думая о своих
грёбаных проблемах прошлого. Потом принести его в укромное место,
забаррикадировать дверь, зашторить окна, погасить свет, отключить
все телефоны и Интернет, и, наконец, в полном уединении развязать
все узелки. А после сжечь эту нитку вместе со всем, что на ней
было записано, нафиг. И кто бы хоть раз задумался, куда подевались
проблемы? ЧТО потом случилось с узелком? Марта этим вопросом явно
не озадачилась, придумывая мир «Энциклопедии». Я тоже, когда это
проделывал. А теперь вот знаю. Реальность начинает тебя отторгать.
Пытается избавиться от тебя любыми способами. Стирает. И вот тут–
то и начинается, собственно, переплёт. Представь себе, что просыпаешься
в один прекрасный день с частичной амнезией и больной головой.
Её как будто ватой набили, и мысли уныло пытаются проползти сквозь
это хлопковое белое месиво. Ты со стоном кладёшь руку на лицо
и тут же её отдёргиваешь, потому что лицо болит, будто им в футбол
играли. Ты осторожно ощупываешь свой нос и удивляешься только
тому, что он у тебя не сломан. Хотя, пара трещин не исключается.
И тут оказывается, что ты не знаешь, где был минувшим вечером.
Встав и подойдя к зеркалу в ванной, ты делаешь неутешительный
вывод: вчера тебя избили. Откуда следует и обоснование для беспамятства.
Тело твоё покрыто синяками, ссадинами и шишками, стоять и двигаться
больно. Почти невыносимо. Героически превозмогая ломоту, ты пытаешься
причесаться и с воплем роняешь расчёску, потому что затылок, кажется,
раскололся. Ощупав больное место, ты находишь на пальцах кровь.
День, два ходишь ты как с морской болезнью в сильную качку. Учишься,
работаешь. И ничего не выходит. Но ты всё равно рвёшь жилы, ведь
выхода нет, слабый обречён на смерть. И вот когда тебя начинает
отпускать, ты выходишь вечером, скажем, за шаурмой и подвергаешься
нападению бродячих собак. И только у тебя перестаёт потихоньку
болеть прокушенная задница, как чисто случайно на тебя падает
кирпич. Интуиция орёт во всё горло, и ты успеваешь отпрыгнуть.
Но не тут– то было, на перекрёстке как чёрт из табакерки появляется
бешеный водила, решивший сбить тебя к сетевым беням на красный
свет. Ты нервно закуриваешь, встав посреди тротуара на всякий
случай и непрерывно оглядываясь. И понимаешь, что это уже не случайности,
это система. И вот тут– то, дружище, включай мозги. Слушай интуицию.
От паранойи ещё никто не умирал, зато часто умирают здоровые люди,
которым она не свойственна. На ум как– то сразу приходят три варианта.
Вариант первый: провести аналогичный ритуал на того, кто всё это
затеял. Тогда то из вас, кто проживёт дольше, выйдет из– под действия
обряда. Вариант второй, менее выполнимый: найти дверь между мирами
и свалить отсюда куда угодно. Тогда обряд так же будет выполнен,
и там, куда ты уйдёшь, тебя уже никто не тронет. Наверное. И вот,
самый бредовый вариант, третий: просто попытаться прожить подольше.
Авось пронесёт. В принципе, это может быть просто чёрная полоса
и её надо перетерпеть. Ага, как же! Но не забывай, теперь у тебя
есть чёрный ход. Помнишь, тебя укусила бешеная собака, на следующий
день тебя укололи? Так вот, штука, которую в тебя вкололи, реагирует
с алкоголем и активизирует свободный фибриноген. И все тромбоциты:
и белые, и красные. И если ты выпьешь бутылку пива, дорогой, твоя
кровь свернётся как молоко. Пожалуй, самое быстрое, безболезненное
и надёжное решение проблемы. Ты же теперь и так обречён, правильно?
Как бы не так, это тоже завершит обряд, и ты проиграешь вчистую.
Ну что, ясно, что такое переплёт? Так– то. Самая мощная центрифуга.
Но пока центрифуга не включена, разум остаётся не вычлененным.
К слову о слове «член», весьма затрёпанном. Одна моя знакомая
как– то раз случайно родила идиому. Хм, стихийные роды. Я был
акушером, а потому прекрасно помню этого уродца: «писать членоразборчиво».
И я, совсем не уверенный, что это именно он, прислушался к голосу
разума. А он тем временем вовсю вещал про литературоцентричность
русского искусства и про торжество техники над экспрессией. Короче,
заливал он про всякие разные аспекты нелёгкого поэтического труда.
И стоило мне открыть рот, как его приглушённый расстоянием в пару
парсеков голос полился из меня. И стал я втирать несчастной Марине
Светланченко про поэтическое мастерство, которым она, как я уже
говорил ранее, не страдала. Я объяснял ей прописные семинарские
истины. О том, что рифма должна быть чёткой и совпадать минимум
на две последние буквы. О том, что она вообще должна быть. О том,
что в рифмующихся строчках должно быть одинаковое количество слогов
и совпадать ударения. Объяснял, то есть, что такое размер. О том,
что в стихах должен наличествовать чёткий ритм. О том, как следует
и как не следует декламировать стихи. О торжестве интеллекта над
чувством. До сих пор не знаю, прав ли я был тогда. История нас
рассудит. В меня в совё время это крепко вдолбили, напичкали меня
этой азбукой вплоть до клеточного уровня. И когда мне всё– таки
удаётся превозмочь эту уже биологическую систему, порой выходят
неплохие и даже интересные вещи. А устроили мне всё это перепрограммирование
генотипа в многострадальном литературном рок– кабаре Алексея Дидурова
«Кардиограмма». Кажется, если мой ребёнок родится, он сразу начнёт
говорить гекзаметром, а к совершеннолетию вполне освоится в дактиле
с анапестом местами. Но к тому времени я, вероятно, придумаю пяток
новых размеров. Началось всё с того, что я жёстко завтыкал в коротенькую,
минут на сорок, речь мэтра. Завтыкал настолько, что проникся идеей
величия читающих от микрофона. От этой уверенности я избавился
спустя четыре года. Но, тем не менее, мои амбиции подсказали мне,
что одним из них должен стать я. Может и стану когда– нибудь,
сейчас брезгую. И так под софитами частенько жарюсь. Сначала я
много писал, вдохновляясь творчеством выступающих. Даже, видимо,
подражал им. Потом счёл, что материала хватает, и пришёл с пухлой
распечаткой пред мутны очи коллегиантов жюри. Ими оказались Дмитрий
Бузь и Алексей Ермаков. Они отнеслись ко мне благосклонно, в том
смысле, что не только смешали меня с говном, но ещё и напичкали
мудрыми напутствиями. Особые надежды я тогда возлагал на «стать
фениксом» единственной на тот момент вещью с размером, яркими
образами и солидной долей экспрессии. Тут господам было нечего
предъявить, и они стали придираться к словам. Например, не понравилось
им выражение «режу пальцы о стены». Ну не смогли они такого себе
представить. С воображением, что ли, проблемы? Тем не менее, за
эту вещь мне и сейчас не стыдно. Что же касается уроков, которые
мне в тот раз преподали, то самым полезным оказалось упражнение.
Надо выбрать объект, тщательно его обдумать, выскрести из ушей
и высосать из пальца всё, что ты можешь о нём сказать и облечь
это всё в образы, затем впихнуть в любой классический размер и
зарифмовать. Что я и посоветовал Светланченко. Да, насчёт сложных
образов. Это фирменный штрих кабаре. Оно всё– таки рок, а потому
всё, что скорее поэтично, чем голо фактично и объективно, реально,
подвергается там строгому клеймению позором. И не дай бог вам
на слушании сказать что– то о том же самом хрустальном звоне сердца.
Живым не уйти после такой «похабщины». После первого прогона я
стал меньше писать. Где– то полтора стиха в неделю. И первым,
что родилось в качестве упражнения, был откровенный рэпак. Как
рэпак тот стиш и до сих пор неплох, но демонстрировать его в ином
качестве я поостерегусь. Би Би Кинг сказал: «блюз – это когда
хорошему человеку плохо, а рэп – когда плохому хорошо». Спорно,
но всё же непонятно, кто в этой системе я, пишущий и то, и другое.
Ни рыба, ни мясо, серединка на половинку? Вполне возможно, но
тогда вам не следовало и открывать эту книгу. Я ещё вернусь к
этой теме, но полно лирических отступлений, пора бы и к делу.
Хотя бы чуть– чуть. Совсем немножечко, ага? Светланченко сперва
благосклонно восприняла мою проповедь. Но потом она докумекала,
что речь идёт о торжестве системы над личностью, и коннект упал.
Зато Менялкин с Пчёловой молчаливо меня поддерживали. Тем временем
Цикоридзе вышел из себя, спланировал вниз, посмотрел как мы курим,
вернулся и позвонил мне. Вы, говорит, и на пятом этаже покурить
можете. Посему мы затушили окурки и поднялись туда, где прописалась
чья– то любовь, почти где луна. Цикоридзе с Сержантом нетерпеливо
переминались с ноги на ногу, а точнее покачивались с пятки на
носок, а ещё точнее буравили лифт взглядом, нервно покуривая в
ожидании нас. Мы успели как раз перед тем, как по дверям лифта
поползли трещины, и они начали дымиться. Короче, вовремя. А ещё
Сержант толкал какую– то, предположительно смешную, тему. Что–
то среднее между анекдотом, шизофреническим бредом и выступлением
американского комика. Тем не менее, все воспитанно засмеялись,
даже не дожидаясь пресловутой лопаты, а то и акваланга. И только
эхом английской мысли раздалось в моей потрёпанной башке: «утка,
утка…».И все принялись ожесточённо курить. Впрочем, нет, не ожесточённо,
и даже не ожесточенно. Каждый курил по– своему. Уникально, в своей
неповторимой манере. Когда– нибудь из– под моего механического
полувечного пера с натугой и скрипом выползет сборник зарисовок
курильщиков. Просто– напросто более– менее оригинальное, слегка
художественное описание того, как кто курит. Разумеется, в моей
манере, которая будет выдумана специально для этой небольшой вещи.
Тайком подсмотренные по автобусным остановкам, переходам и кухонькам
способы банального извлечения дыма из бумажной палочки через дырявую
вату. Итак, Сержант курил напыщенно, несколько высокомерно и небрежно
держа сигарету в полусогнутой руке, с осознанием собственного
достоинства и высокой культурной значимости произнесённых им слов.
Пчёлова курила жеманно, ханжески, в неумелой попытке выдать это
за непринуждённое изящество джазовых девиц 20– х годов, то есть
самой зари подобной культуры. Задолго до того, как на чёрный джаз
подсел английский молодняк и рождения Модов. Тоже, кстати, прелюбопытная
тема, но меня в ту пору и в планах не было, так что не буду об
этом писать. Предоставим это счастливое право Колину Маккинесу
и всем остальным, кому довелось побыть абсолютными новичками.
Мы же степенно перейдём к Цикоридзе. Он курил неуклюже, как большой
медведь, этакой увалень в трениках. Он переминался с ноги на ногу,
и руки его располагались так, будто его тело было слишком большим
для них и оттопыривало локти в разные стороны. Затяжки он делал
медленные, глубокие, выпячивая подбородок и сводя глаза к кончику
носа. Если вы когда– нибудь попробуете покурить перед зеркалом,
то и за собой наверняка заметите множество подобных ужимок. Светланченко
делала быстрые, резкие затяжки и выпускала дым вверх сильной струёй.
Она вся будто подрагивала от какого– то неясного пробуждения,
и складывалось впечатление, что она то ли раздосадована чем– то,
то ли охвачена свежей идеей. Как курил я – понятия не имею, вам
виднее, если вы меня видели за этим занятием. Менялкин стоял потерянно,
озираясь по сторонам в поисках предмета для внимания, поскольку
все вдруг замолчали, а он не курил. И снова вернувшись к психологическим
и прикладным аспектам курения, стоит отметить две вещи. Во– первых,
кто не курит – тот не отдыхает, что было верно и в данном случае,
потому как на дворе стояли не то каникулы, не то какой завалящий
уикенд. И во– вторых, человек некурящий в компании людей, ему
в этом плане противоположных, теряет контакт с окружением, а так
недолго и самого себя потерять. Правда, явление это временное,
потому как после сигарет народ переходит, как правило, к алкоголю,
а тут уж любой собеседник на вес золота. А золото, как известно,
металл мягкий, тяжёлый и не поддаётся ржавчине. По этим своим
характеристикам он идеально подходит для тёмных сил. Любят они
его очень. Вполне вероятно, роль играет ещё и цвет этого популярного
металла. По крайней мере у нескольких моих знакомых демонов глаза
были жёлтые. Чего только не придумывают всякие там серые кардиналы
и кукольники в отношении этой благородной железяки. Хотя благородным
скорее можно назвать серебро, традиционно используемое служителями
светлых сил. Хоть и у этого минерального продукта залёты случались.
Так вот, о придумках. То нож из него жертвенный отольют, то в
отделке какой используют. А бывает и вовсе – алтарь отгрохают.
Но это ещё полбеды. Вот почитаем, к примеру, Папюса (что в истории
остался как доктор Анкосс). Практическая магия, том второй. Какой
амулет не возьми – всё из золота льют. Отлили – и давай на нём
карябать та– акое…. Ум за разум заходит, шарики за ролики закатываются,
мозга за мозгу, извилины скручивает, кишка кишке колотит по башке….
Что– то я увлёкся, кишки – это из другой оперы. Жуть, одним словом.
То на иврите, то на греческом, то на латыни, а могут и вообще
на древнеарамейском. Изредка, случается, и на плебейском наречии
чего напишут, но это – бестолку. Современный английский куда больше
годится для лимериков. А вот на скандинавском какую– нибудь нуну
там, да ещё верлибром – это влёгкую. И работает. Или там на санскрите,
а то и на древнеславянском – ведами. Красивое решение, эстетично
и практично. И ходят эти самые колдуны с витками табунами. И,
неизменно вооружившись часовыми отвёртками да молоточками, терзают
злосчастную бижутерию. Только инструмент портят, ей богу, нет
чтоб гравировщиком электрическим – не положено. Орудие силы и
всё такое. Визуализируем энергию, концентрируем её в ладони и
позволяем её понемногу изливаться через резец, наполняя священные
символы. Знаем, проходили. А символы– то какие – смехота. Звёздочки
там шести– пятиконечные, знаки зодиака. Банальность, если не пошлость.
Нет чтоб четырёхмерный кубоид изобразить. Но для этого– то воображение
многомерное нужно, талант кой– какой, образование инженерное,
опять же, не помешает. А они– то, полуграмотные, и кабалу не все
знают, и не всю, какой уж там матан со стереометрией. Да, братцы,
это вам не истину на изумруде вырезать. Об алхимии сейчас вообще
мало кто помышляет, а уж тем более что– то знает. Прошли времена
самозабвенных странников духа, авантюрных учёных, денно и нощно
лишавших металл всех свойств в поисках философского камня, истинного
знания, бессмертия. O tempora, o mores! Где ты, Фауст? Почто оставил
нас, Мефистофель? Хоть глаза просмотри – за версту вокруг ни одного
чёрного пуделя. Легенда нашего столетия – это американский хакер.
В век коммерциализации знание должно приносить деньги. Любопытство
и удовольствие в этой области могут позволить себе мальчики– мажоры,
золотая молодёжь, парниковые дети– цветы из очень обеспеченных
семей. Нельзя, впрочем, отрицать, что и в наши времена остались
энтузиасты – благородные хакеры, одержимые учёные. Но если о первых
ещё хоть кто– то знает, вторые – остаются вне зоны внимания. И
легенды о них никто не слагает. В народном мифотворчестве прокинутый
на энную сумму банк является куда как более весомым аргументом,
чем оправданный заключённый. Кстати, вы замечали разницу в восприятии
слов «преступник» и «заключённый»? Если человека назвали преступником
– значит он и впрямь плохой дядя, мочи козла. Но если этого же
человека назвали заключённым – он как– то сразу начинает вызывать
жалость и даже желание помочь. Отсюда вывод – никто в этой стране
не верит в правосудие. Но полно порицаний, вернёмся к сюжету.
В цвете важны не только глаза, но и волосы. Они тоже бывают золотыми.
Но, как и золото, существенно различаются по оттенку. Светланченко
не была блондинкой, она была рыжей. И коль уж проводить аналогию
с золотом, тянула на низкосортное турецкое, в народе именуемое
«рыжухой». Цикоридзе это, впрочем, нисколько не смутило как представителя
тёмных сил, и в качестве оного он поддался этому мистическому
притяжению. Ему стало интересно с ней поиграться. Как кошка с
мышкой, как учёный с крысой, как любопытный ребёнок с игрушкой
или домашним животным. Как колдуну с душой. Этакое, знаете ли,
холодное и отстранённое, убийственное любопытство без капли жалости
или сочувствия. Собственно говоря, у меня Цикоридзе ассоциируется
с двумя личностями: Печориным и Санкт– Петербургом. Да, насчёт
личностей я не описался. Скоро сами поймёте, почему. От Печорина
у него это самое холодное любопытство, ставящее его выше всех
прочих людей и дающее право на эксперименты над ними. Плюс: чисто
печоринская безбашенность и отвага, презрение к трудностям и боли.
Сила, позволяющая преодолевать любые препятствия. Помните «фаталист»?
Офицерская рулетка, прыжок в окно к сумасшедшему убийце – всё
это вполне в его духе. А от Питера в нём – тьма. Суть вышеупомянутого
понятия применительно к данному контексту я сейчас разъясню. Начну
издалека. Несколько тысяч лет до возведения Петрограда на его
месте мёртвым грузом лежали болота. Слово «мёртвым» в данном случае
не метафора. Болото – это олицетворение смерти в природе. В болоте
умирает всё. Звери, травы, цветы, деревья, солнечный свет. Только
мох– падальщик процветает там вовсю. Сама причина появления болота
– это смерть. Это его корень и рождение. Топь – это мёртвая земля.
Её сил уже не хватает, чтобы удерживать свои части вместе. Всю
плоть болота пронизывают тлен и разложение. Болотный газ – это
сероводород, запах смерти. Им пахнут тухлые яйца. Маленькие нерождённые
птицы. Вещество, пропитавшее всю воду болот – это трупный яд.
Самый дорогой наркотик в этом мире, источник почти неограниченной
власти и богатства, чёрное золото, нефть – это ни что иное, как
разложившиеся миллионы лет назад доисторические растения. Железная
руда, которую также добывали наши предки в болотах – это минерализовавшаяся
кровь. Но это ещё полбеды. На редких островках суши в этом аду
в старину стояли чёрные алтари. Древнейшие жрецы приносили там
человеческие жертвы злым богам. Жрецы умерли, богов забыли, но
всё это время они продолжали там спать. И копили в своих тёмных
снах злобу и силу. Боги – это, как теперь модно говорить, очень
сильные эгрегора, за исключением достигших этого могущества людей.
Проще говоря, энергетические субстанции тонкого плана, обладающие
большой силой и некоторым интеллектом. Разум их ограничен, и вся
его деятельность направлена на увеличение запаса энергии, читай
силы. Энергия же черпается от веры, страха, боли и радости. Смотря
какой бог. И вот взбрело же в голову некоему Петру возвести там
город. На строительстве этого монстра погибло несчётное множество
людей. Антисанитария, голод, жажда. Нечеловеческие условия труда.
И кровь этих людей окропила сокрытые в самых недрах болота, под
толщей грязных вод и времени, алтари. И крики их боли, предсмертные
крики их разума, тела и душ пробудили от спячки древних чёрных
богов. И ослабшие от долгого забытья боги, движимые безупречным
и слепым инстинктом выживания, объединились. Слились в единую
сущность, которая стала душой города и оживила его. Питер представляется
мне паутиной, одной большой смертельной западнёй. И Питер – это
паук. Коварный, безжалостный и бессмысленно жестокий. Жаждущая
живого сока мёртвая тварь. И сок этот для него – ваши души. Паук
этот выделяет яд, который, вместе с тем, выполняет функцию анестезии
и наркотика. Дарит кайф, иллюзию свободы, вдохновение, переваривая
внутренности твоей души. И пока ты живёшь – ты кайфуешь, не замечая
смерти, окликающей тебя по имени. Но рано или поздно процесс завершается,
и зверь высасывает из тебя все соки, выбросив ненужную и пустую,
прозрачную, невесомую шкурку. Если ты не умер в процессе и сразу
после, ты какое– то время ещё трепыхаешься, но старуха уже взяла
тебя за плечо и развернула. Посмотри в её беззубый рот – она тебя
съест. И самое страшное, что проторчав так пару лет – уже не можешь
слезть. Некоторым удавалось, но они уезжали навсегда. «Город–
сказка, город– мечта, Попадаешь в его сети – пропадаешь навсегда».
Возможно, Саша понял, что ему не слезть. Кто знает? Я знать не
хочу. Мне и так страшно.

Вот такой вот он человек, этот Цикоридзе. Стоит ли удивляться,
что впечатлительная натура Светланченко вызвала у него живейший
интерес, а точней сказать, пресловутое любопытство. Она, сама
не ведая, в какой опасности находилась, подлила масла в огонь,
прилюдно усомнившись в его способностях. Это, ясен-красен, задело
его за живое. Речь шла о репутации потенциально великого мага.
С одной стороны – крах и публичное унижение, с другой – сокрушительная
демонстрация могущества. Короче, крючок неуверенности для самоутверждения.
Конечно, плевать он хотел на наше мнение. Мы – не его публика.
Однако Цикоридзе нельзя было отказать в чувстве юмора. Он экспромтом
соорудил ироничную и мучительную комбинацию. Моментально проанализировав
наши взгляды и ужимки, он сделал простой и верный вывод: я в неё
влюблён, а Сержант её вожделеет. И само собой пришло решение,
как поиздеваться над нами тремя, доставив и муку, и наслаждение,
поймать в силки. Демонстрация силы. Он решил пробудить в нас тёмные
начала, оборотные стороны наших личностей, подноготную грязь чистых
душ. Раскалить звериную страсть до предела, чтобы определить для
Светланченко явного победителя. Самца на раз, халифа на час. Как
ни крути, один получал крутой облом, остальные – муки расплаты.
Утром. В конкретном случае, как выяснилось позже, ещё и маленький
пикантный французский сувенир. Дождавшись, пока нас покинут посторонние
для этой игры фигуры, он усадил друг напротив друга Марину с Сержантом
и велел взяться за руки. К тому моменту я уже понял, что происходит,
но мне стало любопытно. А любопытно вот почему: отец Сержанта
был, по его уверениям, неимоверной силы целителем, мать Марины
– аналогичного качества гадалкой. Сама же эта парочка позиционировала
себя немереной оккультной крутости кошаками. Светланченко, в частности,
поделилась с нами страшной тайной – она мастер Рейки второй ступени.
И хоть я знал, что Рейки – детская забава, а их посвящения и титулы
продаются как индульгенции Ватикана, меня заинтриговал результат
эксперимента. Я знал силу Цикоридзе и чувствовал их, но хотел
знать – сколько они продержатся. Короче, усадил он их и стал нашёптывать
свои дьявольские стихи, пританцовывая и махая руками. Меня всегда
забавляла формалистичность старой школы. Я слушал текст и следил
за пациентами. Лёша импровизировал на русском, что было с его
стороны ошибкой. Впрочем, читай он на любом другом языке, которые
используют в этой традиции – эффект был бы тем же. У меня цепкая
память и широкий кругозор. В общем, ребята продержались недолго,
и я был разочарован. Секунд пять, не больше. После чего они дружно
стали постанывать и хрипеть, а под конец уже бились в конвульсиях.
Когда колдун закончил, оба были в отключке. Ясно дело, откачивать
их пришлось мне, как студенту медику и единственному реальному
целителю. Откачал. Передышка на сигарету и рюмку водки. Следующие
мы с Мариной. На этот раз её затрясло сразу – Цикоридзе разогрелся.
Она стонала всё громче и качалась как шлюпка на девятом валу.
Мне стоило некоторых усилий удержать её ладони, но я продолжал
слушать текст и ровным счётом ничего не чувствовал. Цикоридзе
это заметил, но выкладывался, начитывая на каждого положенные
десять кругов. В конце – её отключка и моя работа. Финал: мы по-турецки
уселись на полу треугольником, держимся за руки. Фаза выбора,
последний виток, центр паутины. Читает на Сержанта. Текст тот
же, пятнадцать кругов. Сержант держится, Марину уже колбасит.
Если вы ещё не догадались, я – эмпат. Поэтому я прекрасно чувствовал,
что с ними происходит, но сила встала между нами стеной, и меня
это не касалось. Третий круг, Сержант сломался. Колбасня. Через
два круга он уходит, я его возвращаю и держу. Прошёл. Читает на
меня. Давлю в себе смех и держу Сержанта. Вдруг понимаю, что Марина
не выдержит. Пускаю в неё силу, ставлю заслон. Поздно, она в его
власти. Шепчу ей: «Солнце, море, тёплый ласковый ветер». Она успокаивается.
Первый круг Марины, она оглушительно кричит и отключается. Ритуал
окончен, выбор сделан. Пульс нитевидный, не дышит. Не проблема,
у меня было «пять» по ОБЖ. Всё, вливаю в них немного жизни и встаю.
«Чёрно-красное, а?», - подмигиваю хозяину. «Дурак, забудь немедленно!»
Пряча улыбку, ухожу спать. Она пришла в два: «Сделай что-нибудь,
я не могу терпеть!». Делаю. Бутон раскрылся. Море, трава, ветер,
лазурь, пурпур, гром, ливень, молния. «Сейчас, и больше никогда!».
Я понял, но не поверил. Поверил потом. Продолжаю вглядываться
в лица прохожих.