Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

– Привет! Не хочешь посмотреть на Москву?

– Да вроде уже…

– С высоты птичьего полёта?

– Вертолёт?

– Крыша.

– Крыша?! Здорово! А где? Когда?

– Прямо здесь и прямо сейчас! Только для вас!

Так всё началось. Хотя, если заняться аналитикой и углубиться в
историю, можно выявить определённые предпосылки. Зародыш.

***

– Серёг, поехали сегодня со мной на Беляево?

Вихрастый говорит нервно, спотыкаясь. Дышит учащённо, неровно.
Пальцы дрожат, глаза блестят. Пульс наверняка грохочет отбойным
молотком в его голове, отдаваясь слабой, на грани восприятия,
болью в барабанных перепонках.

– А что за дело?

– Мышка. Помнишь, я тебе рассказывал? Ну, моя лучшая подруга из
Казани. Она сегодня в Москве будет – я хочу вас познакомить.

– А стоит ли?

– Она тебе обязательно понравится. Она рыжая!

– Замётано.

***

Ключ – чёрная пластиковая палочка, в трёх местах пронизанная
стальными штырьками – со второй попытки входит в гнездо. Вжик –
поворот на 60 градусов. Щёлк – дверь открыта. Загорается жёлтым
светодиод под надписью «войдите». Ну, мы и входим. Тяжёлая
стальная дверь с угловатой ручкой, обшитая массивом вагонки,
неуклюже, но без скрипа отворяется. Нашему вниманию
предстаёт слегка заплёванный подъезд. Я-то давно свыкся, живу здесь
с рождения. Однако моих гостей зрелище разбросанных по
ступенькам рекламок и бычков, озарённое тусклым белым светом, не
вдохновляет.

Поднявшись по блёклым бетонным ступеням, загружаемся в лифт.
Инструкция на дверях предупреждает, что лифт не предназначен для
перевоза более 6-ти человек. Хех, да они экстремалы. Всё это
отдаёт чёрным юморком. Мы и втроём-то еле влезли – и то
дышать нечем. Вихрастый – пыхтит и задыхается, Мышь – покраснела,
я – привык.

***

Троллейбус покачивает. Это аквариум, а мы эволюционировавшие
латимерии. Поездка слегка неуверенная. Вихрастый молча
оглядывается, высматривает что-то за окном, сглатывает. На Беляево ему
бывать не приходилось. Приходилось мне, но я понятия не имею,
где там такой-то гостиничный комплекс. Это, напротив, знает
он. При этом я спокойно медитирую на приближение новой
затяжки, а он накручивает динамо. Нет ничего удивительного в
том, что остановки не объявляют. Удивительно, что Вихрастый
усматривает в отдалении метро раньше меня. Бросок через бедро –
троллейбус тормозит. Пшик, хлоп – двери разъехались.
Вихрастый слоном слетает по ступенькам. Широко махая руками,
отчего полы его голубой куртки развеваются, он кружится на месте.
Неспешно выхожу и вешаю на губу сигарету: «Мы в графике?»

***

Тихо, не палимся. По пролёту ко входу на крышу поднимаемся в полном
молчании. Сваренная из стальных прутьев лестница. Ставь ноги
аккуратно, пока не упрёшься макушкой в люк. Замок закрыт,
висит на дужках. Иллюзия неприкосновенности. Одна дужка
прикреплена к люку ввёрнутым до середины винтом. Вывинтить – раз
плюнуть. Два плюнуть – как можно тише поднять головой люк. В
очередь, сукины дети!

Я поднимаюсь первым и остаюсь внутри будки. Мышка перетекает по
лестнице и струится на крышу. Вихрастый пропрыгивает следом.
Закрыть люк – особое искусство. Надо очень нежно потянуть за
балансировочный трос. Нежно – и плавно. Плавно – чтобы люк
медленно и тихо вошёл в отверстие и не громыхнул. В будку
залетает порыв ветра и вместе с гарью шоссе заносит унцию
обещания. Шаг на порог – меня обнимает небо.

***

Два непохожих ритма. Чужие и свои шаги. Свои шаги среди чужих
узнаёшь наощупь. Что-то покалывает, когда узнаёшь снаружи. Когда
твой ритм попадает в резонанс к ритму иного человека. И вы
идёте, два таких разных кошака, но совершенно одинаково, и не
понимаете, что вдруг случилось, всё страньше и страньше.
Даже не заметив того, кто шагал в ногу, ты запомнишь это
ощущение. И вспомнишь гораздо позже, когда лавина твоих соратников
подхватит тебя и понесёт к Зимнему – в последний раз.
Задумавшись об этих ощущениях, понимаешь, зачем солдат учат
маршировать.

Я кладу ноги небрежно, как проволочная кукла в руках марионеточника.
Вихрастый – вторая кукла – подпрыгивает при каждом шаге. Он
резво машет руками, словно живущими в отдельном от ног
музыкальном размере. В третьем размере свингует его голова,
вертящаяся по сторонам. Квадрольно-триольный ритм. Я заложил
руки в карманы, сгорбился, изучаю горизонт. Чирк-чирк – и
свежий дымок заструился к Господу.

***

Излюбленное место на крыше – надстройка вентиляционной шахты. В
народе называется «яйцегрелкой». Эта замечательная штуковина
служит и столом, и скамейкой, и кроватью. «Карлсоны» уважают её
за сухость и теплоту в любое время года – с неё стекает
вода, на ней тает снег. Разумеется, при наличии должного роста
и определённой длины, её можно использовать и в качестве
любовного ложа, однако до траходрома она не дотягивает по
площади, хотя и превосходит диван по жёсткости.

Но нам нужнее стол, и мы выставляем на игровое поле авангард – белое
полусладкое. Бокалы прилагаются – Богемия. Табак делает
залп – два из трёх! Мышка элегантно достаёт слимы и эффектно
прикуривает. Вихрастый морщится, я выпускаю колечко. Оно
зависает над Мышкой нимбом, но заколотые над ушами волосы торчат
рожками.

***

Конструктор гостиничного комплекса разбросан в беспорядке. Этот
«лего» – явно некомплект. Мы не без труда находим пристанище
автобусов. Автобусы взяла в окружение толпа школьников,
увешанных ракетницами и гатлингами. При ближайшем рассмотрении
артиллерия оказывается поклажей. Молодняк в Москве транзитом –
перекусить по дороге в Германию. Полная параллель школяров
отправляется практиковать язык и обмениваться опытом с der
kinder’ами. По прошествии офигения Мышки от моей коварной
внешности, я беру её на абордаж. Точней сказать, на плечо. Она
визжит и машет ногами – ноги я направляю на Вихрастого, и он
ретируется. Шикарные ощущения.

***

На крыше нет углов, там есть края. Но укромный уголок можно найти и
там. Вихрастый нашёл:

– Серж, я хочу, чтобы она осталась в Москве. В Казани она сгниёт с
этими алкашами.

– Ну, так и поговори с ней, какие проблемы? Не надо меня втягивать.

– Серж, я не смогу. Это получится только у тебя. Ты же спец, Серж!
Пожалуйста, мне нужна твоя помощь.

– Чтобы ты потом опять ненавидел меня? Ты ведь прекрасно знаешь, что
у меня есть только одно оружие.

– Серж, я готов. Я выдержу, правда. Я не буду тебя ненавидеть.

– Не ври хоть себе! Я сделаю это ради нашей дружбы. Но этим мы её
разрушим. Ты сунул голову в петлю, мне осталось выбить
табуретку.

***

Вихрастый складывает журавлей из салфеток. Мышка, не отрываясь,
смотрит мне в глаза, пытается смеяться:

– Ты знаешь, со мной бывает. Когда я много выпью – становлюсь прозрачной.

– Тебя видно насквозь?

– Да, но не в переносном смысле. Посмотри на это фото.

Мышка протягивает мне любительский фотоснимок – ногти покрашены в
розовый, тонкие пальцы, маленькая кисть. На фото Мышь и стена.
Причём стену видно сквозь мышку.

– Покажи мне свою ладонь.

– Какую?

– Левую.

***

Ленты ветра причудливо сплетаются с канатами звуков, нитями запахов
и мыслями, застрявшими на перекрёстке. Кто-то хочет больше,
кто лезет выше. Мышь поднимается по лестнице на крышу будки.
На крыше будки – ещё одна крыша, маленькая. Конёк. Мышка
встаёт на его вершину, хочешь поговорить – поднимайся ко мне.
Вихрастый неумело закуривает и подходит к краю крыши.
Сдвинув широкие чёрные брови, он смотрит на двор. Угрюмо выдыхает
дым густой струёй вниз. Дыму сложно опуститься – ветер
подхватывает струю и уносит в небо. Сигарета подрагивает в
нервных пальцах.

Я ухожу в дзен. Цели нет, есть путь. Путь есть пустота. Сто метров
пустоты подо мной. Результат не важен. Я не боюсь. Мне не
жаль. Некого жалеть. Я спокоен. Я заполняю бокал, я поднимаюсь
на будку. Это всего лишь майя.

***

Её ладонь подрагивает в моей. Птичьи косточки. Я без труда сломал бы
её. Она невесома и почти бескровна. И линии говорят, не
сговариваясь. Этот маршрут прост, он не подойдёт эстетам
геометрии. Начинаю с ординаты – на запястье обрывается вена, спуск
на дух. Линия духа забуривается в ладонь Клондайком.
Глубокая канава, нет чёткости, паутина сечений, но ни на шаг от
маршрута. Любовь. Не одна потаённая тропка ведёт от рождения к
итогу, но все они ведут на запад, все едины в цели. Разум.
Прыгай на доску, волна бежит. Со страшной скоростью по
идеально ровной колее лети к любви. Но поворот кинет тебя к
Меркурию, и встреча вам не суждена. Жизнь – обрыв на трети.
Двадцатник – твой предел, не перейти рубеж.

***

– Возьми мой бокал.

Я освобождаю руки и выливаюсь с лестницы. Мышь возвращает мне бокал
и встаёт на вершину конька. Закуриваю. В левой руке вино, в
правой – её ладонь. В зубах в меру цинично зажата сигарета.
В глаза смотреть! Ни один детектор лжи не сработает – пульс
ровный, ладонь сухая, голос твёрд. Я сам себе верю.

– Ты должна остаться в Москве.

– Далась мне ваша столица! В Казани образование не хуже.

– Но здесь у тебя нет врагов, зато есть друзья.

– Я стою перед выбором. Это очень личное.

– Между прошлым и настоящим? Между кем и кем?

– Да, ты знаешь. У меня нет стимула. Меня ничего тут не ждёт, не держит.

– Вихрастый.

– Этого мало.

– Я.

– Что это значит?

– Ты знаешь.

– Нет, говори прямо!

– Я люблю тебя.

Я сам себе верю.

***

Тебе не надо знать об этом. Тебе не надо бояться. Я проживу это за
тебя. Просто смотри мне в глаза. Умница. Я не говорю вслух.
Она и так не может больше никуда смотреть. Я – накх. Апостолы
что-то не так поняли. Ни у кого из нас нет никакого выбора.
Я не могу позволить ей умереть. Остаётся только позволить
умереть себе – но это не альтернатива, это чёрный ход к
белому флагу. Поэтому я осторожно нащупываю в её зелёных глазах
ниточку Ареты. Я делаю надрез и вынимаю щипцами судьбу. Я
подношу её к глазам. Я готов к путешествию. Не надо бояться.

***

Мы стоим на коньке, держась за руки.

– Ты слышишь её?

– Кого?

– Музыку.

– Ты про тех парней во дворе, которые поют под гитару «гражданку»?

– Нет, ну что ты. Вот, слушай: там, справа, играет «драм соло»
железная дорога, слышишь – бам-ду-бу-дух-пыдым-пыдым-та-да-дыжь;
чуть ближе шоссе запиливает на «овердрайве», слышишь?
стройка за углом делает басовый «шаффл».

Она уверенно поворачивает меня за подбородок и целует. Чувачки с
кальяном на балконе дома напротив аплодируют. Мы кланяемся,
чуть не упав с конька. Выход на бис.

***

Я женщина. Я живу за неё. Годы проносятся за мгновения, но длятся
столько, сколько им положено. Осталось немного – жизнь до
двадцатника не изобилует развилками. Вот опять диван. В этот раз
я пойду налево от подъезда и не встречу Мороза. Я срезаю
путь до кафе – в переулке меня окружают трое. Попытка побега.
Диван. Я встану не сразу. Сначала я поваляюсь на спине и
буду изучать потолок. Пока я завариваю кофе, Мороз проходит
перекрёсток. Я не иду с ним в горы – разговора не состоялось. Я
заказываю «чёрный рассвет». Бармен понесёт меня не домой.
Диван. Сегодня я почитаю книжку. Ты не заметишь изменений.
Острота ощущений пропадёт не целиком. Я вернулся.

***

Можно долго стоять на коньке, любуясь закатом, если он есть. Заката
нет, вина тоже. Есть курево, ветер в ушах. В зубах ветра не
хватает, и я немедленно отправляю туда сигарету. Мы
спускаемся к вину. Вихрастый какое-то время продолжает смотреть на
двор, ему нелегко собраться. Правая рука сжата в кулак, левая
теребит губу. Но отступных не будет. Он знает, что у меня
получилось. Он рад, но уже начинает меня ненавидеть. Он
оборачивается и посылает нам искусно слепленную улыбку. Боль в
глазах занавешена беззаботностью. Среди зелени начинает
проглядывать синева. Он вымерзает.

***

Её зрачки расширены до предела. Она что-то почувствовала, но никогда
не поймёт, что это было. Она выбросит это из головы. Очень
скоро она будет думать только о Карле. Она залезет с ним в
душ. И его тело выбьет из неё всё странное, вода смоет с души
воспоминание. Мышку вернёт к нам лишь её клептомания. Если
бы она не украла золото, она бы осталась в Германии надолго.
Вышла бы за Карла, чтобы он усаживал ящик пива, смотря
футбол и жуя квадратной челюстью разогретые ей сосиски. Чтобы её
дети никогда не прочитали Достоевского. Линия на руке
размыта. The destiny is borning.

***

Пока я наливаю себе вино, Мышка проворно вспрыгивает на карниз.
Солнечный луч проходит сквозь бокал и раскладывается на спектр.
Треугольная радуга ложится на чёрный битум. Мышка
поворачивается спиной к улице и говорит мне:

– Хэй!

– Да.

До Мышки 3-4 метра, это даже больше, чем прыжок с места.

– Лови меня!

Кричит она и закрывает глаза. Она улыбается и начинает падать на
улицу. Я боюсь высоты. Четыре метра я преодолеваю в два прыжка.
Мышка падает назад, она стоит под углом 45° к крыше.
Остаётся одно мгновение. Я не успеваю, не дотягиваюсь. Хоп! Я
успел схватить её за кисть. Оставалось меньше секунды.

***

Мышка легко взлетает по ступеням автобуса. Двери закрываются с
пшиком. Стёкла затемнены – она наверняка нам машет, но нам её не
видно. Автобус трогается. Я разворачиваюсь и вешаю на губу
сигарету. Чирк-огонёк-уголёк. Руки в карманы, сгорбить плечи
– и неспешно, развязно зашагать на выход. Вихрастый какое-то
время смотрит на отъезжающий автобус, вздыхает и следует за
мной. Как теннисный мячик он догоняет меня. Не
оборачиваясь, кидаю ему через плечо:

– И давно ты в неё влюблён?

– С самого начала.

– И всё это время ты слушаешь истории о её блядстве и остаёшься в
позиции лучшего друга?

– Да, Серж. Ей так удобнее.

– Мы с тобой прокляты, чувак.

***

Мышка сидит на яйцегрелке, подогнув ногу, и пьёт вино. Она смотрит
на закат, как на слайд из детства. Свет умирающего солнца
озаряет её рыжие волосы, и кажется, будто она вся пылает.
Вихрастый потягивает вино, устроившись у бортика тузом к закату.
Я принимаю решение.

– Эй, Мышь!

– Да-да?

Я вскакиваю на противоположный от них бортик. Вихрастый бледнеет и
не может пошевелиться – он знает о моей болезни.

– Что ты делаешь, идиот?!

Кричит Мышка и рыпается.

– Стоять! Ещё шаг, и я потеряю равновесие!

Я развожу руки в разные стороны ладонями вверх и начинаю.

Мне весело – я танцую джигу.

Max bet.

***

Почистить зубы. Чифирнуть. Выкурить сигарету из последней пачки.
Пересчитать деньги – осталось 5 рублей – это «прима».
Проездного – нет. Осваиваем воровские техники. Вернее, вспоминаем.
Открыть шкаф, достать камуфляж. Офицерский ремень 41-го года.
Пехотная гимнастёрка 39-го. Мой род продолжается во мне.
Пластунские штаны и куртка. Поверх – белый медицинский халат.
Вставить толстые стельки, затянуть прошедшие горы берцы
потуже. Гистологический атлас и тетрадь в «колобок», «колобок» –
на плечо. Не забыть повесить нож на пояс, проверить наличие
свинчатки в кармане. Чёрные очки-капельки – на нос. Тихо
закрыть дверь. Первый пошёл.

***

Мы снова на крыше. Москву посетил Милочек. Милочек выглядит моим
светлым аналогом, как «Крушовице». Он кучеряв, зеленоглаз и
одет в джинсу. Он много курит. Вот только он – блондин. На
крыше нас уже четверо. Два кошака с шапками вместо волос и две
рыжих киски. Естественно, одна из рыжих кисок – Мышка. Вторая
– Мася Матвеева. Мы пьём вино. Мышка пришла в купальнике,
разделась и теперь загорает, лёжа на яйцегрелке. Чёрный битум
разогрелся на летнем солнце, и когда спина начинает
поджариваться – Мышь переворачивается на живот. Солнышко припекает
– я в расстёгнутой рубашке, под рубашкой майка-вандамка, из
неё торчит волосатая грудь. Вино мы отнесли в тенёк. Антон
прислонился к бортику и задумчиво смотрит на город. Я ловлю
взглядом изощрения дыма. Мася сидит по-турецки, безвольно
опустив руки, и уставилась в пол. Брошенная кукла.

***

Колобок за плечом, рука на лямке. Улица почти пуста – ранее утро.
Свежо. Прохладный с ночи воздух пощипывает лицо. Ровный,
широкий шаг. С каждым шагом каблук громко вбивается в асфальт,
отдаваясь эхом в колодце двора, как упавший в воду камушек.
Жёсткий прищуренный взгляд ощупывает улицу в поисках знакомых
лиц и потенциальной опасности, что тождественно. Зубы крепко
сжаты, играют желваки. Вторая рука по-старому лежит в
кармане. Разница в том, что в этот раз она сжимает свинчатку.
Прохладный утренний ветер подхватывает полы медицинского
халата. Из-за угла выруливает неказистый мужичонка. Срабатывает
рефлекс, и ноги на мгновение замирают в стойке. Сканер
классифицирует объект и даёт отмену ложной тревоге. Шаг
выравнивается. Мужичонка с опаской косится на меня и обходит по широкой
дуге справа. Есть закурить!

***

Мася сидит и смотрит в пол. Руки безвольно висят, колени разведены.
Окрашенные в красный волосы завесили опущенное лицо. Она
почти не дышит. Начинается движение. Она поднимает левую руку и
опускает перед собой. Водит пальцем по битуму. Колокольчики
на запястье позвякивают. Мася качается в такт движению и
музыке. Она не плачет. Она не задумалась, не замечталась. Она
действительно просто смотрит в пол и слушает колокольчики.
Она просто двигает рукой. Ей не грустно, хотя и не скажешь по
её лицу. Само собой, ей и не весело. Она не получает от
этого удовольствия. Но ей и не плохо. Она умеет говорить и
общаться, её не назовёшь замкнутой. Она даже умеет танцевать и
смеяться. Но это с ней бывает довольно редко. Милочек
переводит взгляд на меня:

– Эта девушка иллюстрирует твои сказки?

– Да, она.

– Неудивительно, что у всех персонажей скорбь на лицах. Она аут?

– Не скорбь, это спокойствие. Аут.

***

Ближе к метро народу становится больше. Сейчас самое время выбрать
себе проводника. Выбор небогат, зато очень изыскан.
Пухленький лысый дядька сразу отбракован – в нём росту-то метр с
кепкой, к такому не прилипнешь. Мадам с баулом тоже в пролёте –
через турникет наверняка потащит сзади. Конечно, оптимальный
вариант – подросток с плеером – он меня и не заметит. Но по
мере приближения становится ясно, что он под спидами –
проскочит турникет раньше, чем я успею мимикрировать. Зато вот
та немолодая женщина премило хромает на левую ногу – значит,
идти будет медленно, а подстроится удобно – очень
характерная походка.

Я иду за ней, начиная превращение. Я прихрамываю и машу свободной
рукой в точности, как она. Я сокращаю дистанцию. Когда она
прикладывает Магнитку к турникету, я уже полностью
перевоплотился. Я прикладываю пустую руку к акцептору вслед за ней и
прохожу вплотную к её спине, не касаясь. Дежурная в полной
уверенности, что я использовал проездной. Женщина меня не
замечает. Я продолжаю идти в ногу с ней. Я – невидимка.

***

– Так ты, оказывается, сказки пишешь?!

– С некоторого времени, да.

– А о чём?

– Да ни о чём. Просто игра словами, эксперименты с языком.

– Моя хорошая московская подруга тоже пишет сказки. Вас надо
обязательно познакомить.

– Где-то я это уже слышал. Ну и о чём же она пишет? Эльфы, гномы,
Дед Мороз и ежики?

– Ну что ты глупости говоришь?! Ты же прекрасно понимаешь, что это не актуально.

– На мой взгляд, это-то как раз и есть самое актуальное.

– Нет. Дети давно уже не верят во всю эту чушь.

– Вот именно поэтому и надо о ней писать. А то как так? – я верю в
Деда Мороза, а дети уже нет. Надо вернуть детям веру в чудо.

– Да, но эти архетипы персонажей давно устарели. Надо придумать
такую сказку, в которую могли бы поверить современные дети со
всеми их компьютерами и мобильниками.

– И во что же, по-твоему, они могут поверить?

– Ну, например, в носастика, который живёт за батареей и любит сыр.

***

Mission accomplished. Я проник за периметр. Первый красный люк
отмечает конец поезда. Двумя мраморными квадратами далее
находится первая дверь. Уточнение курса – вытоптанный полукруг на
краю станции. Никакого везения – точный расчёт. По рельсам в
глубине туннеля пробежал отблеск. «Смотри – вот идёт мой
медленный поезд» _ ¹. Я чувствую приближение света. Я слышу
потрескивание электричества в несущем кабеле. Я ощущаю слабые струи
ветра на своём лице. «На пустой голове бриз шевелит ботву –
и улица вдалеке сужается в букву «у», как лицо к
подбородку» _ ². Первый порыв подхватывает полу медицинского халата и
закруживает в вихре разбросанный на путях мусор. Что-то
огромное растёт, надвигается, несётся на меня. Play, shuffle.

***

– Конечно, образность является непременным условием языка.

– Да, но я бы сказал, что важна не сама образность, а характерная
система образов конкретного автора.

– Однако, какой бы характерной она ни была, она должна также быть
обширной – Беспрестанно повторяющий образный ряд неинтересен.

– Равно как неинтересен и разнообразный, но типичный образный ряд.
Самобытность или, как сейчас модно говорить, эксклюзивность –
вот то, что отличает искусство от ремесла. Если она есть,
то разнообразие форм придёт с опытом. Это ключ. Но мы,
впрочем, отвлеклись от темы. Речь шла не об образном ряду, а об их
системе.

– Если говорить о системе, то в ней важна чёткость построения,
внутренняя логика.

– Не спорю, важна. Однако история учит нас, что алогичность,
асимметрия всегда цепляет сильнее и даёт произведению реальный шанс
на бессмертие.

– В любом случае – это система, просто иного порядка. Моя практика
показала, что эта система должна быть разреженной.

– Иными словами, ты против образной насыщенности?

– Язык нельзя перегружать. Только когда можно различить все
взаимосвязи и объекты, когда каждый из них акцентирован – грани
играют.

– Это очень характерно для всех отраслей культуры ХХ века. Именно на
минимализме и выехали джаз и литература 20-х годов. И то, и
другое имеет тенденцию к упрощению, если взглянуть на
торжество рок-музыки и трэша, не говоря уже о современной
живописи.

***

– Осторожно, двери закрываются.

– … вам прищемит яйца, – эхом вторит моя реплика.

– Следующая станция «Тульская».

– Не верьте этой дуре, следующая – «Нагорная», – зло рычит машинист
по внутренней связи.

– Нехорошо человека «дурой» за глаза называть, отвечаю я ему, нажав на кнопку.

– Она не человек, она – диктор. Отбой! – машинист не намерен
продолжать дискуссию.

Я уж было вешаю сигарету на губу, чтобы пожать плечами и хмыкнуть,
но вспоминаю о «правилах пользования». Выполнять означенные
действия без сигареты не тянет, и я оглядываю вагон в поисках
новой жертвы. Кругом, как и следовало ожидать, тихий час.
Большинство попутчиков склеило нижнюю губу с бровями. Go
down, Moses _ ³.

***

Так и дымится оно. Мы лежим спиной к котельной и смотрим в небо.
Труб не видно, зато видно клубы дыма, валящие из них. Мы курим,
и дым из труб сливается с дымом, хаотично выходящим из нас.
Мы чувствуем себя Волковскими великанами, творящими облака
из табака. Разум выливается из глаз и выходит за границы
головы, тела. Нас больше нет, есть небо, дым, и мы в нём. Мы –
небо, и мы – дым, облака. Мы – дымящееся небо. Оно
загорается с краю, я слышу, как потрескивают угольки в костре, как
шипит лава. Я слышу, как падает пепел с горящих крыльев.

***

Мои глаза плотно закрыты солнцезащитным забралом – никому не
увидеть, как исчезают радужки и сгущается тьма. Рельефный мрак
тоннеля сменяется искусственным светом. Пять секунд, чтобы
собраться и расслабиться – двери открыты. Мой разум чист,
безмолвие. Я начинаю скольжение. Станция превращается в лёд.
Скорость медленно растёт. Ноги почти не отрываются от мраморного
пола, почти не касаясь его. Я болид. Подземному ветру не за
что уцепиться, он обтекает моё тело, не создавая трения. В
пустом сознании навигационная система молниеносно просчитывает
маршрут, отслеживая траектории трёхмерных моделей
пассажиров. Эскалатор. Корректировка курса.

***

Пока все закрыли глаза и впитывают сырым спинным мозгом
поднимающееся от битума тепло, самое время незаметно смыться и устроить
веселье. Я легко поднимаюсь и эльфийской походкой иду на
другой конец крыши. В дальней будке приныкан самокат. Дальняя
будка – это тактическое оружие в борьбе с ментами. Там люк
также открыт, но это секрет. Когда поступает вызов из второго
подъезда, и бригада злобных оборотней вываливает на крышу,
мы уже цивильно выходим из 4-го подъезда, закрыв за собой
люк. В порядке мщения за испорченный отдых, можно вернуться и
закрыть люк второго подъезда. Мусора понервничают изрядно,
обнаружив, что пути к отступлению перекрыты. А потом можно
публиковать в блоге скриншоты со спутника. Кулинарная
фотосессия «Милиционер варёный, в собственном мундире». Промариновать
на крыше, довести до кипения, держать на медленном огне.
Подавать с рапортом, в больничном судне.

***

Толпа – существо. Техника «липкой руки», вин-чунь. Сбавить ход,
стыковка. Прилипнуть к амёбной массе. Пробурить клеточную
стенку, проникнуть в цитоплазму. Слиться с динамикой. Войти в
частоту покачиваний, отмерить амплитуду. Просачиваться между
органоидами. Где надо – отступить, где надо – поднажать. Дышать
в едином ритме, идти и «с», и «сквозь». Словить новую волну
и хлынуть потоком вперёд. В момент отлива использовать
боковое давление для придачи прямого ускорения – вылететь через
ряд, как вишнёвая косточка из пальцев. Существо теперь –
шоссе. Наискось перестроиться в левый ряд, поддать газу. Я
здесь транзитом.

***

Йи-и-ха! Я лечу на самокате вдоль бортика крыши. Ветер бьёт по лицу,
настраивает кожу на черепе – Ишу! Ишу! Сантерия во всей
своей мощи выливается в стихийные следы ориша, оставленные на
моём теле огненными плетьми. Кадры меняются в кинескопе со
скоростью явно больше разрешённой. Ага! Я так и знал, жизнь –
это реклама вывесок табака и мороженного! Ещё чуть-чуть, и
Аше войдёт в меня. Я мейстре Сержио – крутой поворот на 90°,
параллельно земле! Из будки выглядывает довольная рожа
Лысого: «Кальян будишь, ара?».

***

Вот – самый опасный момент. Тыльные сенсоры обострены до предела – я
ступаю на праведный путь эскалатора. Хуп! Толчок в спину.
Он должен был последовать, и следует. Но кибер-разведчик
всегда начеку! Компенсаторные системы срабатывают. Инерция
перенаправлена, и я делаю второй шаг вверх. Новый ритм.
Критические три секунды – вдох-выдох – на оптимизацию системы. Мерное
покорение, расчёт сил. Четыре шага – вдыхаем, два шага –
выдыхаем. Учесть поправку на неуставных попутчиков:
«Р-разрешите!».

***

На яйцегрелке у нас теперь чисто восточный базар.
Арбуз-дыня-персик-маракуйя! Вай – выбирай, дорогой! Нет, Лысый не армянин,
хотя нос у него и с горбинкой. Причина горбинки – увесистый
кулак, а не папа-орёл. Лысый колоритен. Гладкая, как яйцо,
голова, перебитый нос, лягушачья улыбка с поветрием вестерна.
Лысый истый ариец, лютый славянофил, отважный сторонник
расовой чистоты с фамилией на –ович. Большой любитель ведической
культуры, самогоноварения и шаманских растений. Как никто
другой, умеет он разделить общество на сторонников и
противников режима, быдло и маргиналов. Оставаясь притом вечно вашим
электоратом «× против всех».

***

«Выпадая из окна – 
Оглянись по сторонам» _ 4

Также стоит оглядываться и на других участках пути. Немного
садистская игра – изучение лиц на встречных эскалаторах. Понятно,
бывают экземпляры, и без лиц достойные изучения. Вот что
интересно – фрукт «Памелас» назвали в честь актрисы, или она –
просто рекламный ход банановых республик? Первое
издевательство в том, что если и усмотришь знакомого – долго бежать туда
– обратно, и все спешат. Второе – вот это действительно
мучение, когда встретишь, скажем, экземпляр редчайшей бабочки –
близок локоток, да не оближешь. Да и кишка тонка.

***

– Ну и почему «дыня»?! Самый попсовый табак! – фыркает Лысый.

– Конечно, вам, эстетам, «розу» подавай. Помада – вкус, знакомый с детства.

– Ну, это тебе, может, и знакомый…

– А тебе нет? – лукаво стреляет глазами Мышка.

Лысый краснеет, но не теряется: «Предпочитаю блеск, он повкуснее
будет», и озаряет всех голливудской лягушачьей улыбкой.

Я деликатно покашливаю в кулачок: «Уголь-то кому раздувать?»

– Кто придумал – тот и вóда! – хором отвечают мне.

Кальян и вино – мне всё равно.

***

И вот выход с эскалатора – место, где подставы никогда не ждёшь.
Можно позволить себе расслабиться. Поднять мыски, разрешая
эскалатору вывезти тебя на этаж – и тут же получить стальной
набойкой «лонсдейла» в лодыжку!

– Эй, кучерявый! Чё, оглох что ли?!

Разворачиваюсь в «чао ма тане», для них – отпрял от неожиданности.
Три отъетые красные хари, разит спиртным, спортивные костюмы.
Кулак с правильно зажатой свинчаткой уже начинает своё
движение, но сенсор палит мусора, который так кстати предлагает
ребятам пройти в отделение. Молча сплёвываю и продолжаю
путь. Ребятки спешат сделать то же, обгоняя меня, но серьёзной
армянской внешности мужчина кладёт заводиле руку на плечо и
безукоризненно произносит: «Мальчик, тебе – туда».

***

Когда куришь такие кальяны – опасно близко подходишь к грани между
человеком и растением. Как не хочется стать уткой-кустом из
«чёрного плаща» и быть растерзанным жадной до витаминов и
клетчатки толпой, как «парфюмер». Я вдыхаю дым обыкновенных
листьев табака, густо намазанных ароматическим маслом. Это
факт. Но восприятие говорит мне, что я принимаю в себя дух дыни.
Её вкус, запах, консистенция пропитывают мои лёгкие и
слизистую гортани. Они растворяются в жидком кислороде и уходят в
мою кровь. И это ощущение не исчезает с выдохом, а я делаю
новую затяжку. Дыня пропитывает моё тело и разум. Я сам
превращаюсь в дыню. Кажется, укуси за палец – и брызнет сладкий
прозрачный сок.

***

Не стоит ослаблять бдительность при удачной посадке на кольцевую.
Путь – это всегда испытание.

Тихо едет

Селёдка в бочке

Солён маринад

И так рёбра хрустят, а тут, как назло, перед моей станцией залетает
в вагон ватага лихих гой-хлопцев, как поршень в гидропресс.
Орут, плюются, толкаются. Нарываются, одним словом. А тут и
я, как назло, со своим прикидом и коварной внешностью. В
общем, драка в вагоне – дело нехитрое, но весьма неудобное.
Врагам падать некуда.

***

Внезапно и назойливо брюзжит допотопный, неубиваемый Siemens C45,
тем самым превращая меня из дыни в пчелу.

– Превед, Медвед!

– Здоров, Серёгыч. В общем, я сразу к сути.

– Суть в песок, Медведев!

– Концертик сегодня намечается, офигеть – не – встать!

– Рокабилли, поди?

– А то ж, говна не держим.

– Мда-а, а ведь денег-то у меня и нету.

– Не ссы, братишка, я плачу.

– Щедрый ты, сцуко.

– Я-то, сцуко, щедрый, но про запас.

***

Моё внимание привлекает шарфик, белый и пушистый, придавленный ногой
поверженного супостата. Я механически подбираю этот трофей
и по прикосновению узнаю его. Он привлёк моё внимание и
ранее, до появления компании недоперевыпивших богатырей. Я
увидел его на шее девушки, разумеется рыжей, и прямо физически
ощутил его прикосновение. Это был миг настоящего
сопереживания. Я не только ощутил шею девушки как свою, но и почувствовал
себя шарфиком, обнимающим шею девушки. Это глубокое чувство
вылетело из головы по описанной выше причине. Я ищу глазами
девушку, но нигде её не обнаружив, выхожу на своей.
Турникет пропускает её к солнцу.

***

– Ну, «сиюсунь», как говорят у нас в Техасе. На концерт придёшь? Потанцуем…

– Мне надо будет симку купить московскую и подключиться, не знаю,
где это сделать.

– Лысый тебе поможет. Да, Лысый?

– Да, Кучерявый.

– Что ж, «у тебя, у курносой, маршрут один – по Неглинной налево,
ресторан «Берлин» _ ⁵.

– Вообще-то «Гоголь» и по Столешникову, или я что-то путаю?

Мышка надувает губки, испытующе глядя мне в глаза.

– Ничего ты не путаешь, умница моя. Просто песня такая…

Вот, как в песне поётся…

***

Я догоняю её на выходе из вестибюля, и сразу три сочных взрыва
озаряют моё сознание. Золотое осеннее солнце, раскалившее
докрасна зависшую в воздухе пыль. Бурлящая зелень её глаз,
возмутившая покой моего омута. И ослепляющая белизна её кожи,
застудившей мне кончики пальцев античным мрамором.

– Вас, вероятно, зовут Алиса? – во внезапной догадке предполагаю я,
совершенно забыв о шарфе.

– Олеся, а почему вы спрашиваете?

– Что ж, тоже вполне себе сказочное имя, Купринское. Впрочем, вы обронили шарф.

Девушка из сказки любезно принимает мой дар и благоволит проводить
её до работы. Опять безнадёжно опоздал.

***

Кабак – место особое. А «Гоголь» – это кабак. А в особый кабак
нельзя идти в спешке. Нужно фланировать по мостовой старого
центра, как и полагает захудалому снобу-джентри. Я иду неспешно.
Со значением ставя шаг. Порхая беззаботным взглядом
воскресного вечера по разнотропным прохожим. Иные смело могут
называться гуляющими, к другим больше подходит обидное английское
слово pedestrians _ ⁶. Направляясь от ЦУМа к Столешникову, я
выбираю левую сторону. Иду под сенью арок, ощущая себя римским
гражданином. Потом сворачиваю на тернистый путь энейского
героя и петляю меж колонн, играя в пятнашки с Эросом.
Мужчина, который не теряется рядом с колонной – выигрывает в глазах
женщины. Впрочем, до женщин мне как до… Столешникова, 11.

***

Мы мило щебечем о сказочных именах, совпадениях и судьбоносном
метро. Я бултыхаюсь, как младенец в её зелёных озёрах, а они
постреливают на часы. Нет, я конечно самонадеянный мужлан, но с
десятой попытки намёки игнорировать перестаю – человеку всё
ж таки деньги платят за его время, не то, что некоторым. Мы
меняемся телефончиками на всякий пожарный. Пожарный в моём
понимании – это когда пожар в душе. Окрылённый внезапной
муткой, бегу обратно на Зубовский, не замечая ульяновских
гоп-ментов, страждущих минутной премии. Набиваю походя смску на
новый номер с предложением кофе и чая – вопреки известной
поговорке. В ответ получаю извещение о безвозвратной замужнести
Олеси. Нда, шарфы теперь не в цене.

***

Под арочкой входа в уютный двор «Гоголя» стоит неуютный амбал. Да
ему и самому неуютно оттого, что он в стиляжном белом костюме
при бабочке и вынужден блюсти на лице идеальную белозубую
улыбку. Не говоря уже о нетрадиционном применении его мышечной
массы – амбал обязан ставить ультрафиолетовые печати на
запястья посетителей, заодно взимая законную плату. И если за
Медведевские сбережения я спокоен – на вид дядя близок к
швейцарскому сейфу, то за сохранность своего запястья имею
полное право опасаться – сплющит и не заметит. На удивление, у
амбала оказываются чуткие руки, что косвенно подтверждает мои
подозрения о метросексуалии в среде качков. Страшные
снаружи, но добрые внутри.

***

Понимаю, что недаром бульвар Зубовским зовётся. Я реактивно шагаю
вперёд, фильтрую любые препятствия на пути выше уровня пояса.
И совершенно зря. Низменный мир обитых многими ногами
порогов шустро подсовывает мне свою свинью, о которую я тут же
спотыкаюсь и падаю, проехав на колене пару сантиметров. Этого
ничтожества хватает, чтобы начисто стереть внешний слой моего
камуфляжа. Ехидные работники книжного магазина на букву
«Б», где только и удаётся мне купить писателя на ту же букву,
видно получают процент с проданной обуви магазина на букву
«Ж», где я, слава богу, ничего ещё не искал. Платят им за
коврики для ног, являющиеся большой пластмассовой тёркой для
моркови. В отличие от моркови, мои ноги защищены, потому я
направляюсь дальше, к вывеске с большим шаром цвета детской
неожиданности _ ⁷. Однако, завернув.

***

Компания собралась изрядная, благо запасливый Медведев уже занял
столик. Да не просто занял, а двумя очаровательными барышнями,
одной из коих прозвище «Чипок», а вторую все ласково зовут
Бычковской. Я присаживаюсь за столик в некотором унынии,
несмотря на опасную близость горячего Галиного бедра к моему.

«От безделья руки врут глазам,
На часах слетели тормоза,
А хотелось просто бы узнать
Зачем я здесь?» _ 8

Руки мои заняты попыткой пронзить одну зубочистку другой, тогда как
руки Медведева умело лепят из неказистой салфетки изящного
журавля. Руки же Бычковской заняты коктейлем, а точнее
трубочкой, по которой её пальчики скользят вверх-вниз, вверх-вниз.
Взгляды наши – сообщающиеся сосуды. Одна лишь Чипок понуро
закусывает губку, наблюдая за этим фрейдизмом и делая в уме
очередное маркетинговое исследование. Мысли же мои только о
мышах.

***

Заворот в этот уголок не случаен, поскольку именно здесь проживает
Вася. Вася – девушка, это всё, что следует о ней знать. Зато
вот на Васином этаже имеется уникальный девайс, освежающий
круче «нести» и бодрящий мощнее «бёрн». А освежиться мне
сейчас не помешает, так как насыщенное утро замутнило мой дзен.
Я выхожу из лифта, дожидаюсь закрытия дверей, берусь за
ручку двери и вызываю лифт. Разряд!

***

Мысли мои о Мышке. Давно должна появиться. Город почти незнакомый.
Парень – малознакомый, зато весьма симпатичный. Сотовый –
недоступен. Кто-нибудь, дайте водки! Пить я не собирался.
Муравьед поставил мне стопку. Стопку я вылил в пиво. Пиво я выпил
залпом. Так же пошло и дальше. Выйду-ка я проветрюсь.
Сотовый недоступен. Диктор – тупая сука. Ей не понять – разлука.
Если пишу стихами – значит душой не с вами. Значит, душой в
бутылке.

– Пьяный опять, дурилка?

– Мышка, етить твою налево, где ты летала?

– Ну, я же летучая мышка. Нафиг твой концерт, пойдём домой лучше, я спать хочу.

Ну и пошли.

***

Обычно я и срезаю через этот дворик от «Парка культуры». И выхожу на
тихую улочку, мирно заставленную иномарками эксклюзивного
разлива. На мой вкус, самое примечательное – деревянный домик
мохнатого года, в котором ныне трудятся бесталанные
педагоги, обучая дошколят всему: от грамоты до оперного вокала. Сам
думал записаться, да возрастной ценз не прошёл. А хорошая
была бы сцена: выступает хор воспитанников центра дошкольного
творчества, в заднем ряду стоит бородатый имбецил и
вытягивает что-то вторым альтом – выше не залезет. Ну, не срослось
– так не срослось, как у нас в меде говорят. На этой улочке
вообще всё как-то не срастается. Вот та же Вася,
выпрыгнувшая как-то из маршрутного такси. Откуда здесь Вася? Откуда
здесь маршрутное такси? И откуда здесь, чорт побери, эти две
ледяные глыбы, на которые я пялюсь уже 15 минут?!

***

Она вся еле ощутимо подрагивает. Но я ощущаю. Из одежды на ней –
только трусики. Все мои поползновения в эту область немедленно
пресекаются. Её левый сосок напряжён, и я легонько его
покусываю. Самыми кончиками пальцев обвожу пупок. Мягко сжимаю
зубами мочку уха. Пальцы спускаются чуть ниже.

– Не руками, глупый…

– Ты уже не хочешь спать?

– Давно уже хочу… не спать.

Я беру на себя уничтожение излишних преград и вхожу в неё. Она
пахнет лимоном и корицей. Горячо. На её лице появляется сладость.
Порок. Наслаждение пороком. Её дыхание похоже на ветер в
бамбуковой роще. Она выгибается, и я сливаюсь с ней в едином
движении. Движении жизни. Её лицо резко меняется. Она
излучает ярость и презрение:

– Ты кончил в меня?!!!

Меня отбрасывает в угол. Я сжимаюсь в комочек и дрожу от ужаса,
мертвенного ужаса омерзения. Будто паук вылез изо рта
утопленника. Боже! О, Боже, она занималась со мной СЕКСОМ!

***

Я выхожу к детской площадке и присаживаюсь. Надо передохнуть. На
скамеечке рядом со мной лежит небрежно распечатанный пакет МТС.
Как ни странно, симка внутри. Я вставляю её в свой сотовый
– на счету минус пять у.е., последний звонок на Казанский
номер. Договор зарегистрирован на некую N. Начинает
складываться мозаика. Давай закурим хотя бы по одной!

***

Вот женское тело утратило мягкость.
Вот голос кристаллами стали покрылся.
Становится ясно, что всё потерялось.
Становится больно, что небо не сбылось.

Готовится завтрак, ты спишь и не плачешь.
Я дрожь не пытаюсь унять сигаретой.
Ты – женщина, я тебя старше, но – мальчик.
Такая любовь не случайно запретна.

Ты молча уходишь, не хлопнув и дверью.
По стенке без всхлипа сползаю я на пол.
Ты вряд ли когда-то отдашь мне прощенье.
Я вряд ли когда-то забуду твой запах.

***

Старый стоит весь довольный собой. Впрочем, как всегда. Костюмчик с
иголочки. Я пожимаю протянутую руку.

– Ты чего так вырядился, Старый?

– Алё, приятель! Сегодня первое сентября, день Знаний!

– Это у вас первое сентября, а у меня – война.

____________________________________________________________________

Примечания

1. Цитата из песни Майка Науменко «Завтра меня здесь не
будет» – здесь и далее прим. автора

2. Цитата из стихотворения Иосифа Бродского «Улица»

3. Старый госпел (народная религиозная песня чёрных
рабов), ставший известным благодаря исполнению Луи Армстронга –
«Снизойди, Моисей! Освободи мой народ!»

4. Цитата из песни Константина Арбенина

5. Цитата из песни, исполняемой Ирой Ежовой

6. В переводе на русский – «пешеходы»

7. На Зубовском бульваре располагается офис телеканала РЕН-ТВ

8. Парафраз из песни Ваха «До свидания»