Проза

Бойцам невидимого фронта

Я – инженер

Со стрессом в груди,

Вершу НТР

С девяти до пяти.

Но белый дракон сказал мне,

В дверь подсознанья войдя,

Что граф Диффузор забил в стену гвоздь,

А я – лишь отзвук гвоздя…

Б.Г.

Эпизод 1

30 сентября 2007, после полудня

Завернутый в пестрый персидский халат, Коля Аблеухов торчал на
лестничной спирали просторного фойе в стиле хайтек и близоруко
всматривался вниз. У входной двери смущенно топтался молодой человек
в потрепанном пальто и с нелепой хозяйственной сумкой в руке.

– Это ко мне, ко мне! Пропусти! – Крикнул Коля охраннику и быстро
спустился в прихожую. – Снимай пальто, Саша. Извини, я без линз.
Сразу тебя не узнал.

Дудкин отдал охраннику пальто, снял ботинки, но сумку оставил
себе.

– Возьму с собой, – твердо сказал он охраннику, уже было потянувшемуся
к сумке.

– Хорошо, хорошо!.. – нервно согласился Коля с гостем. – Пойдем
ко мне. Я недавно только с постели, так что вот… в халате…

– Пустяки. – Дудкин с интересом изучал блестящие хайтековские
интерьеры: пластик, стекло, металл.

Колина комната выглядела продолжением его халата: на полу, на
стенах и даже на потолке висели роскошные иранские ковры. Низкие,
стилизованные под восток диваны были накрыты узорчатыми шелковыми
покрывалами, а в углу, как будто вступив в спор, что здесь важнее,
разместились домашний кинотеатр фирмы « Панасоник» и старинный
кальян, подаренный Коле на день рождения.

Дудкин внимательно осмотрел кальян, одобрительно хмыкнул и плюхнулся
в плюшевые объятия дивана. Коля покосился на грязную сумку, которую
непрошенный гость аккуратно пристроил подле ног. Тот извлек из
кармана большой серебряный портсигар и раскрыл его: внутри сидело
с десяток туго набитых травой папирос.

– Ну что, дунем?

– Грех отказываться.

Только сейчас Коля заметил, что Дудкин слегка нетрезв. Запах перегара

распространялся по комнате, смешиваясь с ароматом дорогого дезодоранта.

Они раскурили папиросы и, глубоко и подолгу затягиваясь, стали
наполнять комнату голубым сладковатым дымом.

Выпустив изо рта несколько аккуратных колечек, сложившихся в эмблему
автомобильной фирмы « Ауди» , Дудкин заговорил:

– Зря защищают траву. Предлагают легализовать и прочее… Сужу по
собственному опыту. Дым проницает серое вещество, полушария засоряются.
Общая вялость в организме, – с наслаждением затянувшись, Дудкин
многозначительно подмигнул Коле, как бы предлагая поспорить с
сомнительными наблюдениями о свойствах легких наркотиков. – Вот,
взгляни на мою рожу. Видишь?

– Что? Ну да, слегка взбляднулось, – банально отшутился Коля.

– Рожа старого растамана, – уточнил Дудкин.

Коля ощущал, как его организм насыщается тяжестью и беспокойством,
понимая при этом, что причина этого состояния вовсе не в воздействии
начиненной наркотиком папиросы, а во всеобщей депрессии, угнетавшей
психику. Каждую секунду он был готов услышать роковые слова о
том, что настал-де, наконец, час икс. Ему захотелось спрятаться
в туалете и сидеть там до тех пор, пока Дудкин не развеется, как
сизый дым марихуаны, заполнивший комнату.

– Видишь ли, Коля, – вдруг нахмурился Дудкин, как будто прочитал
его мысли, – я, собственно, не ради травы пришел… То есть не о
траве… Про траву это я так… Случайно…

Коля испуганно дернулся:

– Понимаю.

– Трава травой, а я, собственно, не о траве, а о деле…

– О д-деле, так о д-деле… – начал заикаться Коля.

– Услуга, которую ты можешь нам оказать… (Коля, позеленев от страха,
нервно тербанил диванную подушку).

– Мне крайне неловко, но, помня…

– Я-я…

– Помня о твоем обещании…

« А, будь что будет!» – подумал Коля и вслух согласился:

– Ладно!

– Да так, в общем-то… Ничего особенного… – Дудкин выдержал

паузу, которую принято называть театральной. – Мне поручено передать
на хранение э т о т предмет.

– И это все?! – вскрикнул Коля, еще не веря своему счастью. Напряжение
отпустило его, и на радостях он чуть ли не расцеловать Дудкина.

Коля метнулся к сумке и уже почти схватил ее, но гость отстранил
его:

– Ради Бога, осторожнее!.. Необходимо спрятать э т о в надежном
месте.

Пусть полежит до поры до времени. Найдется укромный уголок?

– Само собой.

Коля с энтузиазмом подхватил сумку и направился в соседнюю комнату,
при этом на пороге он умудрился зацепиться за складку ковра и
едва не упал. Дудкин ахнул, в сумке что-то звякнуло… Однако ничего
ужасного, к счастью, не произошло, и разговор продолжился в кабинете.

Коля достал маленький ключик и открыл дверцу потайного шкафа,
изготовленного в виде живописного портрета. Это была небольшая
картина модного художника Никаса Сафронова, изобразившего Соню
Лихутину в образе мадам Помпадур. Заказывая портрет, Коля предполагал,
что подарит его Соне, но потом случилась история, заставившая
отказаться от этого остроумного, как ему казалось, замысла, и
он попросил краснодеревщика (который как раз занимался оформлением
его кабинета) использовать портрет в качестве камуфляжа для секретного
шкафа.

Коля засунул сумку внутрь, закрыл дверцу-портрет на ключ и уперся
взглядом в изображение. Женщина на портрете улыбалась самодовольно
и снисходительно. Никас Сафронов, никогда не видев Соню живьем,
как-то сумел, тем не менее, угадать сущность ее характера, и теперь
всякий раз, когда Коля всматривался в портрет, он не уставал удивляться
сверхчувственной силе искусства, способной проникать в самые потаенные
уголки сознания (здесь художник был подобен экстрасенсу, который
посредством старой фотографии прозревает судьбу пропавшего человека).

– Знаешь, Коля, – будто из небытия донесся голос Дудкина, который
прилип взглядом к стеллажам, изучая книжные корешки. – Одиночество
убивает меня. Ты заметил, что слова мои путаются? За последний
месяц я совсем разучился разговаривать.

– Ну, это со всеми иногда случается…

– Нет, тут другое… Пойми, я путаюсь в каждой фразе. Допустим,
хочу сказать одно слово, а говорю совсем другое, брожу вокруг
да около. Или внезапно забываю, как называется самый обыкновенный
предмет. Полнейшая афатия.

– Да ну? – рассеянно переспросил Коля, просто ради того, чтобы
что-то сказать.

– Трудно жить в вакууме.

– В вакууме? – Удивился Коля, не поворачивая головы. По его телу
распространялась приятная слабость, то особое спокойствие, что
приходит только с дымом марихуаны.

– Ну да, в вакууме. И это, заметь, во имя борьбы с режимом. Борьба,
борьба… А как, спрашивается, я живу?.. Кого вижу? Никого. Одних
мокриц… – в голосе Дудкина прозвучали надрыв и тоска. – У меня
в мансарде развелись мокрицы…

– Да уж...

– Говоря откровенно, это ебаная борьба выключила меня из списка
живых, – Дудкин горько усмехнулся. – Открою тебе один секрет.
Вообрази, я числюсь мертвецом… – (Коля поперхнулся дымом папиросы)
– Мои родители давно меня похоронили… Да-да, и где-то даже существует
моя могила. В натуре. С именем, датой рождения и датой смерти.
Такие дела… Кому рассказать, не поверят. А ведь правда…

Дудкин (вероятно, спонтанно) наткнулся на свою излюбленную тему
и, наткнувшись, забыл о цели прихода. Как и все от природы болтливые
люди, он испытывал насущную потребность рассказать кому-нибудь
о себе – неважно кому: другу, врагу, дворнику, менту или резиновой
секс-кукле. И сейчас желание выговориться проснулось в нем, как
своего рода запой после месячного воздержания от спиртного.

– Вот уже скоро два года я живу в обществе одних мокриц. Ты слышишь
меня?..

– Разумеется, слышу, – теперь Коля на самом деле внимательно слушал
то, что

рассказывал ему Дудкин.

– Ведь я – это я, а мне внушают, будто я, – Дудкин вдруг вскочил,
– вовсе не Я, а какие-то МЫ. А с какой это радости, позволь спросить?
Память вот расстроилась. Между прочим, дурной знак, начало какой-то
психической болезни.

Дудкин закружил по кабинету, матерясь и роняя на пол пепел:

– Заебало!.. Все заебало… Пафос борьбы, социальная справедливость.
А на самом деле… – тут он замолчал, вглядываясь в угол, где на
антикварном кресле, стилизованном под XVIII век, были разложены
какие-то вещи.

Из полумрака пустыми дырками глаз взирал странный мутант, который
был похож одновременно и на президента Путина, и на голливудского
бабая Фрэдди Крюгера. Блестящая металлическая перчатка с острыми
ножами вместо палцев усиливала произведенное впечатление. Дудкин
потрогал силиконовую маску, как будто не вполне уверовав, что
она действительно существует в трехмерной реальности.

– Вот это да! Какая искусная работа! Смотри-ка, и у нас, похоже,
научились делать? Миссия невыполнима?

– Да, – сильно смутившись, подтвердил догадку Коля. – Мастер несколько
лет работал в Голливуде. На студии спецэффектов. Недавно вот в
Питер вернулся. Теперь – на « Ленфильме» .

– Отличная маска! И как, бля, остроумно! Путин, похищающий спящих
детей… Бездна смысла! Ты что, Коля, в кино решил податься? И в
каком фильме снимаешься, если не секрет?

- Да нет… Это так… Прикол один…

Словно вор, пойманный на месте преступления, он суетливо собрал
вещи с кресла и, с недоверием косясь на Дудкина, спрятал их в
картонную коробку, в то время как сам Дудкин уже успел забыть
о маске, продолжая расхаживать по комнате и на ходу раскуривая
еще одну папиросу.

Его явно « торкнуло» :

– Ха-ха-ха!.. Тебя удивляет, как я стал лидером экстремистской
партии? Так я сам – ха-ха-ха!.. – удивляюсь. Все это полная чушь,
проект « Разгром» и все такое… Я действую только по своему личному
плану. Собственно, не я в партии, партия – во мне. Понимаешь?..

– Не совсем… – признался Дудкину Коля, вдумываясь в его слова.
– Если честно, я бы никогда не решился действовать… вместе с вами.

– Мне-то хоть мозги не трахай, – перебил его Дудкин. – Сумку-то
согласился взять. Стало быть, действуем заодно… Как говорится,
работаем в одном направлении.

- Ну, это ерунда, не считается…

Дудкин помолчал, затягиваясь папиросой, и почти нежно посмотрел
на Колю:

– Знаешь, я давно хотел с тобой встретиться. Попиздеть по душам.
Я так мало с кем вижусь. Конспирация эта достала…

– А-а… Так что же мы?.. – засуетился Коля. – У меня тут в баре
коньяк завалялся, « Арманьяк» коллекционный, сорок третьего года…
Не хочешь?..

– Не прочь. Подрихтуем слегка…

Дудкин плюнул на окурок и утрамбовал его в пепельнице, а Коля
полез в бар и достал пыльную бутылку и две пузатые рюмочки.

Наливая коньяк, он решил, что предоставился удобный случай отказаться
от своего давешнего предложения, но врожденная трусость помешала
сформулировать нужную фразу; к тому же на радостях ему не хотелось
обременять себя щекотливым разговором. Поставить все точки над
« i» можно было и письменно, сбросив отказ по e-mailу.

- Сейчас читаю очередную книжку Акунина. Так, развлекуха, игра
в стилизацию, – рассказывал Дудкин. – Но, по правде сказать, круг
моих интересов гораздо шире. Я изучаю историю гностицизма. Кастанеду
почитываю…

Дудкин задумался, налил коньяк в рюмку.

Выпил, налил еще.

За окном взвесилась серая гниль; осень что-то шептала, беспокойно
стуча в оконные стекла слезами дождя и порывами ветра.

Дудкин, концентрируя внимание на коричневом терпком напитке, касался
губами края рюмки; руки его дрожали.

– Да и как мне не удариться в мессианство? Не искать персонального
смысла? Живу в четырех желтых стенах, как голова профессора Доуэля.
Известность моя растет. Все СМИ треплют мой псевдоним, а…

Дудкин опрокинул в рот рюмку.

– …кто я сегодня? Подпольный человек Достоевского, то есть типичный
представитель андеграунда, ведущий свой дневник в формате SMS…
– и раскурил очередную папиросу. – Что же ты думаешь, я действую
ради каких-то социальных утопий? Истина в том, что все мы – нео-ницшеанцы.
Так сказать, отягощенные детскими комплексами сверхчеловеки. А
пресловутое общество?.. Что ж… Скопище унтерменшенов, быдло, проклятая
скотобаза!..

Непонятно, от размышлений или от выпитого коньяка и папирос, но
только лицо Дудкина вдруг приняло необычное выражение: оно как
будто уменьшилось в объеме и из бледного сделалось совсем черно-белым,
словно кто-то неведомый воспользовался дистанционным пультом и
убрал в телевизоре цветность.

– Вот ты, Коля, слушаешь сейчас мой базар, а ведь я за базар не
отвечаю. Собеседник для меня ничего не значит. Я часами способен
спорить со стенами, с тумбами, с полными идиотами. Чужие мысли
не слышу. Воспринимаю только то, что касается меня лично. А меня
преследует одиночество… Я неделями сижу у себя на чердаке и курю.
Тогда-то мне и начинает казаться что все не то… Знаком ты с таким
состоянием?

– Нет, не могу ясно представить…

– Вот так сидишь и задаешься вопросом: а почему, собственно, я…
Это – я? И кажется, что не я… Или вот, к примеру, компьютер этот…
перед нами. И хуй его знает, что он такое на самом деле. И компьютер
– не компьютер. И тогда говоришь себе: еб твою мать! Черт знает
что сделала со мною эта ебаная жизнь!..

Тут на мысленном экране Дудкина само собой сложилось четкое изображение
монголоидно-семитского лица, а Коля, как будто нарочно, спросил:

– Вот ты, Саша, ницшеанстве рассуждаешь, о миссии, о сверхчеловеке…
А разве лично над тобой нет контроля? Никогда не поверю…

– Это ты о ком?..

– Да ни о ком конкретно, а вообще…

– Да, ты прав. Имеется некий субъект, – в голосе Дудкина зазвенели
металлические нотки. – Ты даже не представляешь, как я его ненавижу.
Он возник, когда я жил в Хельсинки, скрываясь от ФСБ. Объявил,
что, дескать, прислан, чтобы обеспечить прикрытие.

– Так он и есть связной партии?

– Не то чтобы связной… Однако – да, вокруг него все и завязано…

– Ну вот, а говоришь: партия в тебе… – Коля злорадно улыбнулся.
– А на самом деле получается, что ты сам на крючке. Так что вся
твоя свобода воли, – он ткнул пальцем в пепельницу, – вот эти
папиросы с анашой.

Дудкин обиделся:

– Зря ты так. Тут все гораздо сложнее, чем ты думаешь.

– ?..

– Объясню на примере. Представь себе, что все, что ты видишь сейчас…
Это навороченная компьютерная программа. Виртуальные декорации.
Электронная графика. Тотальный обман восприятия… И кто-то из нас
двоих должен либо на новый левел выйти, либо… Вообще игру завершить.
А это значит что?..

– Что?

– Значит, нам по-любому выпало в этой бредятине разобраться. Понять,
в чем здесь главная фишка.

– Так, Саша, и свихнуться недолго…

– Уже, Коля, уже. А иначе нельзя. Так-то я и пришел к убеждению,
что предметы – вовсе не предметы, и окно – не окно…

– А что тогда?

– Шуньята. Пустота.

– В смысле?..

– Да-да, абсолютная, бездонная пустота. Ноль минус нечто…

Коля в недоумении развел руками:

– Пелевенщина какая-то!..

– Термин пока не могу подобрать, а вот симптомы изучил отлично:
тоска безотчетная, фобии, галлюцинации, водка, марихуана, никотин…
Потом – абстиненция, депрессняк жесточайший, какое-то такое специфическое
спинно-мозговое ощущение по утрам… – Дудкин взял в руки коньячную
бутылку. – И ты думаешь, я один болен? Как бы не так. И ты, Коля,
болен. Все больны. Без исключений…

Дудкин отпил изрядную порцию коньяка прямо из горлышка.

– Я давно заметил. Вот, допустим, появляется новый портайгеноссе.
Общие дела, тусовки, собрания, разговоры, хуе-мое… Все, как полагается.
Потом, к примеру, идем в кабак. Там, само собой, водка-селедка.
Рюмка за рюмкой. А я уж смотрю. И если после энной дозы у товарища
мелькает эдакая усмешка (какая – этого я, Коля, объяснить не могу),
так я уже точно знаю: на этого товарища положиться нельзя. Нельзя
верить ни словам его, ни поступкам. Такой, с позволения сказать,
« товарищ» в трудную минуту не только не выполнит обещания…

Коля вздрогнул.

– …но он вполне способен и украсть, и предать, и девочку изнасиловать.
В особо извращенной форме. Стало быть, присутствие его в партии
– провокация. Ужасная провокация!.. И, главное, куда не посмотрю,
везде, буквально всюду меня встречает эта беда. Все эти складочки
возле губ, слабости, ужимки, смехуечки… Все это я научился угадывать
безошибочно. Вижу, что и ты…

– А сам-то?

– Хмм… Так я давно себе не доверяю. При помощи слов определить
сложно… – Дудкин замолчал, подбирая точную формулировку. – Это
можно назвать… всеобщей жаждой смерти.

Он задумался, снова вспомнив о странной галлюцинации, преследующей
его по ночам: время от времени в прокуренной мансарде возникало
призрачное лицо. Казалось, что кто-то неведомый микширует реальность,
и сперва на стене проявлялся некий семит, отсвечивающий неприятным
шафрановым цветом. Семитский лик внешне был настолько типичен,
что возникало подозрение, не скопировано ли изображение из учебника
по антропологии, выпущенного в эпоху господства Третьего Рейха
специально для офицеров SS. Постепенно в этом лице проступали
монгольские черточки. Семит-монголоид вперял в Дудкина полный
ненависти взгляд и, шевеля маслянистыми губами, повторял всегда
одно и то же слово: « Хельсинки! Хельсинки…» Название города не
было случайностью, именно в столице Финляндии Дудкин провел полтора
года, скрываясь от российских спецслужб; там же он впервые встретился
с Липпанченко.

Дудкин неожиданно сменил тему разговора:

– Видишь ли, Коля, я страшно несчастлив в личной жизни. Если и
влюблялся, то… как бы это сказать… в отдельные части женского
тела. Что поделаешь, дискретное мышление.

– Это называется фетишизм, – вставил фразу Коля.

– Это по-другому называется, – не согласился Дудкин. – Вот раньше,
когда парень видел девушку, он с кем ее сравнивал?

– С кем?.. – не понял вопроса Коля.

– С симпатичной однокурсницей. А теперь? Теперь он сравнивает
ее с глянцевой красоткой из последнего номера « Плэйбоя» . И сравнение,
разумеется, не в пользу однокурсницы. У нее может, допустим, прыщик
на заднице вскочить. Вот и получается, что ни сиськи, ни задница
конкретной девушки уже как бы и не котируются. Умом-то я понимаю,
что плэйбойная баба ничем не лучше Лильки с параллельного курса.
А зрение, еб твою мать, иное диктует! Нет, та, что в журнале,
все равно желаннее! Потому что она не с курса, а прямо из параллельного
мира тебе улыбается. Такой спецэффект апперцепции, если угодно.

Дудкин сделал несколько глотков из бутылки.

– Отличный коньяк!.. Так вот, – продолжил он свою мысль. – Сегодня
существуют только сиськи как Ding an Sich. И бабы русские, соответственно,
не мужика с живым хуем хотят, а какого-нибудь экранного героя…
Вроде Тома Круза…

– Да, хуй-в-себе – это круто придумано, – согласился Коля.

– Видишь ли, – Дудкин опрокинул рюмку на ковер, но даже не заметил
этого. – Что такое « Плэйбой» в концептуальном смысле?

– Что?.. – Коля подобрал рюмку и снова поставил ее на стол.

– Экранизация мечты. Вернее, создание блестящей иллюзии, что мечта
воплотима. Тут-то и начинается подлинный онанизм мозга. И тот
факт, что пресловутый прыщик на заднице искусно заретуширован
фотохудожником, ничего не меняет.

Дудкин снова до краев наполнил рюмки.

– С опупком!.. – удовлетворенно заметил он. – Нет, ты имеешь,
разумеется, право вообразить себе, что за пять минут до фотовспышки,
подарившей нам эротический снимок, наша красотка сидела на унитазе,
потому что с утра проглотила сильнодействующую таблетку слабительного,
дабы улучшить искомые параметры фигуры, но… это уже начало критического
понимания реальности. То есть совсем другая философия.

Дудкин продолжал потягивать коньяк.

Алкоголь действовал, как обычно: за очередным глотком, провалившимся
внутрь, следовал привычный эффект: мысли, начиная вращаться с
космической скоростью, опережали и речь, и сознание, и тогда плавная
линия восприятия разбивалась на отдельные сегменты, имевшие зигзагообразную
форму, и каждый такой сегмент сам по себе казался исключительным
и гениальным, однако стоило слегка отрезветь, как соль гениальности
исчезала куда-то, и все гениальные мысли превращались в обычный
сумбур.

Волнение собеседника заразило Колю: плотная дымовая завеса и несколько
смятых окурков беспокоили и раздражали его, словно кто-то невидимый,
третий, сгустившись из дыма, вдруг возник между ними. Чтобы убить
неприятное впечатление, он решил развлечь приятеля.

– Саша, хочешь порнушку посмотреть? Эксклюзив!.. Сексуальные подвиги
прокурора Скуратова. Самая полная версия.

Из ящика стола он достал диск, включил компьютер и вставил диск
в DVD-ром.

На жидкокристаллическом экране монитора появилась четкая черно-белая
картинка. Мизансцена была построена на антропологическом контрасте:
страдающий одышкой и ожирением мужчинка воспринимался рядом с
роскошной проституткой как дурацкий прикол подвыпившего режиссера.

Путаясь в семейных трусах и нашептывая картавые комплименты, прокурор
завалился на девицу и, видимо, еще не веря своему счастью, принялся
сладострастно облизывать ее грудь и шею. Причмокивая и делая массу
суетливых движений, Скуратов проявил, тем не менее, недюжинный
темперамент: судороги его пухлых ягодиц напоминали движения трахающегося
кролика.

Примерно с полчаса приятели внимательно следили за происходящим
на экране, при этом Коля, используя компьютерную мышь, ловко вырезал
и цинично укрупнял самые, на его взгляд, пикантные подробности:
фрагменты традиционного полового акта, то и дело прерываемого
изысками орального секса; волоски на заднице прокурора; и даже
капли прокурорского пота, дрожащие на щеке проститутки.

Для Дудкина стало сюрпризом, что девушек, оказывается, было трое,
и все они, как на подбор, были грудастые и длинноногие, удивительно
похожие на гиперсексопильных вокалисток из украинской группы «
ВИА Гра» .

– Дааа… Впечатляет… – протянул он. – Значит, по телевизору нам
туфту впаривал. Какую-то дохлую прелюдию, как прокурор трусы снимает,
да еще прикрытый шашечками. И ты веришь, что это настоящие кадры,
а не компьютерная анимация?

– Конечно, настоящие, – подтвердил увиденное Коля. – Ты забыл,
кем мой отец работает? А Сванидзе?.. Он хоть человек по-своему
талантливый, но подневольный. Да и до денег жутко жадный. Ему
бы приказали, он бы всю пленку в эфир запустил, невзирая на цензуру.
Но здесь ведь главное что?

– ?…

– Ком-про-мат. А вовсе не попытка убедить телезрителей, что прокурор-то
у нас – о-го-го! – маленький гигант большого секса. То есть в
этом артефакте присутствует сверхценная идея.

– У нас в стране весь компромат на Лубянке лепят, – мрачно парировал
Дудкин. – А там не о сверхценных идеях думают, а о том, как всех
потенциальных сверхчеловеков поскорее обезвредить. На то она и
служба безопасности.

– Кстати, у меня много такого добра скопилось. Садо-мазо с участием
телеведущего Евгения Бормотухина. Билл Клинтон с Моникой Левинской
в оральном кабинете. В общем, есть на что просмотреть. Хочешь,
бери, – великодушно предложил Дудкину Коля.

– Не надо… Меня и так чуть не стошнило, – отказался Дудкин.

– Или вот, – Коля ткнул пальцем в один из лежавших на полке дисков.
– Полная хроника событий на Дубровке.

– Я все понимаю, бывают странные сближения, но не до такой же
степени…

– Что ты имеешь в виду?

– Я ж тебе объяснял уже: вот это все и имею. – Дудкин воздел руки
и показал на стены. – Окружающую реальность. Ничего не замечаешь?

– Чего? – испуганно спросил Коля, а сам подумал: « Ну все, приехали.
Саша « белочку» схватил» .

– Вот у тебя так бывало? – продолжал Дудкин. – Вечером нарежешься,
как свинья, а утром проблемы со зрением. И, знаешь, изображение
реальности выпадает квадратиками, как на паленой видеокассете.

– Ага… А мы зависли в виртуальной реальности? – скептически спросил
Коля. – А все, что вокруг, как в фильме « Матрица» , сплошной
электронный мираж, кажимость?.. « Бывает еще, очнешься в полночь,
и нудно пялишься на свет так называемой Луны, хотя давно уже понял,
что этот мир – галлюцинация алкоголика Петрова, являющегося, в
свою очередь, галлюцинацией какого-то пьяного старшины…» – так,
помнится, у Пелевина?

– « Слава Богу, что с сумасшедшими возникают трения» , – неожиданно
продолжил цитату Дудкин. – « И они носятся за тобой с бритвами
в руках. Удираешь то от одного, то от другого, то от третьего
и не успеваешь почувствовать ни одиночество свое, ни страх…» Говорю
же, зря иронизируешь. Оглянись, всмотрись попристальней. Что называется,
сдери пленку с глаз. И ты заметишь, что на самом деле мы ничего
не знаем. Ни в каком отрезке времени находимся, ни существуем
ли вообще… как самостоятельные монады, разумеется.

– Эпистемологическая неуверенность, – ввернул Коля постмодернистский
термин. – Ни в чем нельзя быть уверенным наверняка…

- Какое там? – возбуждаясь, воскликнул Дудкин. – Сплошное сомнение.

Кризис авторитетов.

Его сознанием снова овладела какая-то навязчивая идея, и остановить
поток бессвязных откровений было уже невозможно.

– Россия – это всего лишь иллюзия, вызванная недостатком алкоголя!..

– Слыхал я, Саша, эту шутку, и не раз.

– Какие уж тут шутки! В ролевые компьютерные дурилки играл?..

– Играл.

– Так вот. Считай, что я, ты, и все, что вокруг, комната эта,
дом, Невский, Питер, Москва, Россия – и есть такая продвинутая
интерактивная брейн-игра.

– Это ты что, первый догадался?

– Обижаешь нашу творческую интеллигенцию. Были, да и есть еще
индивидуумы. Художники, мистики, поэты. Сам же только что Пелевина
цитировал.

– Это я так, по ассоциации вспомнил, – попытался оправдать себя
Коля.

– Вот, – поймал мысль Дудкин. – А откуда ассоциация?

– Как откуда? Не от верблюда, конечно. Ресурсы культурной памяти.

– Не память, а творческая ремиссия памяти, – уточнил Дудкин. –
Причем один из ее вариантов. Предположу, что существует еще несколько.
Или бесчисленное множество.

– Ты, Саша, фильмов голливудских насмотрелся, вот и бредишь теперь
спьяну. Скажешь тоже: иллюзия, вызванная недостатком алкоголя.

– Ин вино веритас, Коля, ин вино веритас! – Дудкин демонстративно
выпил и снова наполнил рюмки. – Понимаешь, мы зависли в этой брейн-игре
и выйти за ее пределы не можем. Но зато в другие игры можем подглядеть.
Для того и существует Голливуд! Вот мы смотрим, к примеру, « Матрицу»
, ну или там « Экзистенцию» какую-нибудь, и думаем, что это такой
фикшн. А на самом деле никакой не фикшн, а рекламный ролик другой
брейн-игры.

– Бред какой-то…

– Бред – тоже часть замысла. Видишь ли, нам кажется, что мы зависаем
в Питере образца 2007 года. Но где мы на самом деле? Никто не
знает. Потому что кроме квази-видимости (а видимость по определению
уже квази) давно изобретена так называемая сенсорная имитация.
Когда ты, якобы, ешь, работают вкусовые рецепторы. Секс – тоже
самое, включаются чувственные имитаторы. Ну и так далее… Понял?

Коля указал на бутылку:

– А алкоголь?

– Ну ты че, совсем тупой? Алкоголь – всеобщий эквивалент истины.
Я тебе об этом битый час талдычу, – Дудкин схватил рюмку. – Объясняю
для тех, кто в шлеме. На конкретном примере. Вот мы. Вроде бы
застряли в той России, где победил Ельцин, так?

– Ну, так…

– А есть еще Россия, где победили Хасбулатов с Руцким, а Ельцина
посадили на кол. Или версия, где ГКЧП торжествует, а Горбачев
расстрелян, падла. Сам понимаешь, в каждом случае Россия выглядит
по-разному. У нас – « Голосуй или проиграешь» . У них – гражданская
война по типу Югославии. Или реставрация Советского Союза. Одним
словом, везде свои фишки.

– Тогда где же о н а? – растерялся Коля.

– Кто о н а?

– Ну эта… аутентичная Россия.

– Не пойму, с кем я здесь базар тру?! – Дудкин даже поперхнулся
коньяком от возмущения. – И это студент философского факультета!
Ты что, « Розу мира» не читал?

– Да не врубаюсь я в этот дискурс…

– А пора бы…

Коле вдруг сделалось обидно за себя: высокомерный и менторский
тон рассуждений Дудкина раздражал и нервировал, а он не привык
оголтело скакать с одной мысли на другую, убеждая собеседника
не логикой, а безапелляционностью интонации. Сентенции Дудкина,
быть может, и выглядели оригинально, как точка зрения человека,
ушибленного основным вопросом философии, но принимать их всерьез
значило бы почти то же самое, что пойти на поводу у склонного
к буйному помешательству психопата.

– Это, Саша, все гипотезы. Или предмет веры. А где доказательства?

– Как там в священном писании сформулировано? Имеющий глаза да
увидит. Доказательств полно, но ты их почему-то не замечаешь.
У тебя, по всей видимости, какая-то часть восприятия заблокирована.

– Вот ты возьми и покажи!..

– Показать? Опасно все это для неподготовленного ума. Боюсь как
бы крыша у тебя с перепугу не поехала.

– Да ладно, не гони.

– Какой уж тут гон. Когда ты свою рожу в зеркале видишь, о чем
думаешь?

– О том, что бриться надо, а неохота.

– Я о другом. Тебя ничто в своей внешности не настораживает?

– Ну, после пьянки морда опухает, глаза красные… Иногда, бывает,
прыщик вскочит.

– Да я не о деталях говорю, а об общем впечатлении.

– Да что ты хочешь услышать? – не вытерпел Коля. – Объясни, в
чем главный прикол.

– А в том, что рожа твоя один в один как у главного персонажа
« Бойцовского клуба» ? И это не простое совпадение, а визуальный
принцип. Насколько я успел въехать в эту байду, таковы здесь правила
игры.

– Мне, Саша, кажется, ты того… несколько гиперболизируешь.

– Ничуть. Чтоб ты знал. Мне уже пару раз внешность меняли. Буквально
год назад в очередной раз сделали к а к б ы пластическую операцию.
– Дудкин подчеркнул особую семантическую миссию частицы. – И сейчас
ты видишь то, что видишь. А раньше я был главным героем « Американской
Истории Икс» .

– Ну да?!

– Именно, – Дудкин задрал джемпер и обнажил довольно накачанную
грудь, на левой стороне которой чернела татуировка большой жирной
свастики. – Убедился?

– И как это надо понимать?

– Я это так понимаю, что ребята, которые писали программу, схалтурили.
Взяли да и отсканировали первые попавшиеся портреты. Вот мы с
тобой и ходим с иностранными рожами. А может, все дело в хитроумном
рекламном трюке. Чтобы продвинуть товар западному потребителю,
выбрали более или менее знакомые лица. А кто стопроцентно узнаваем?
Само собой, звезды Голливуда. Ладно, давай на посошок, да я пойду.
Пора…

Они чокнулись и проглотили остатки коньяка.

Вставая с кресла, Дудкин чуть не упал, но быстро справился с нарушениями
вестибулярного аппарата, взмахнул руками и как-то подозрительно
быстро отрезвел.

Коля забегал по кабинету:

– Саша, подожди. Что-то у меня башка разболелась. Пойду, провожу
тебя. Заодно проветрюсь.

Через несколько минут пропитанная дымом комната опустела. Только
блестела опустошенная бутылка « Арманьяка» , да на поверхности
столика остался след от мокрой рюмки. Аполлон Аполлонович нажал
на кнопку « Pausa» , и картинка остановилась. Композиция кадра
была случайна и внушала глубочайшее одиночество, как жизнь человека,
зачатого в результате изнасилования.

(Продолжение следует)