Проза

Бойцам невидимого фронта

Начало

Продолжение

Эпизод 7

вот так и вся наша жизнь – то СЕКАМ, а то ПАЛ,

То во поле кранты, то в головах Спас,

Вышел, чтоб идти к началу начал,

Но выпил и упал – вот и весь сказ…

Б.Г.

8 октября 2007, день

«Привидится же такое?», – успел подумать Коля, левая рука чуть
повыше локтя хрустнула, и плечо налилось тяжелой болью, вернув в
реальность: все та же черно-белая улица маячила перед
глазами, а какой-то тип с перевязанным горлом и бейсбольной битой
в руках хрипел перекошенным ртом:

– Не узнаешь, сука?..

Коля не сразу опознал в нападавшем Сергея Лихутина. Где былая
респектабельность, уверенность в себе и модная бородка? Лихутин
был одет в изрядно потрепанный спортивный «Адидас» с
оттопыренными коленками на шароварах, и его дюралевая бита
производила устрашающее впечатление, ибо сочеталась с изрезанным
бритвой лицом, отображавшем несомненное состояние аффекта. Из-под
грязного вафельного полотенца, которым была обмотана шея,
выглядывала раздраженная кожа с малосимпатичными прыщами. Как
видно, «Адидас» был куплен в то еще время, когда Лихутин
выглядел моложе и стройнее, и сейчас кофта сидела на
телемагнате, как советская школьная форма на переростке, застывшем на
заднем плане майской выпускной фотографии.

– Что за дела, Серега?!.. – Коля не на шутку испугался. – Совсем
охуел, что ли? Объясни по-человечьи, что стряслось?..

– Я те щас объясню, падла!.. – хрипел травмированным горлом Лихутин.
– Так объясню, что долго будешь меня помнить!..

Он ловко, как фокусник, извлек откуда-то из-за пазухи видеокассету:

– Твоя работа?..

– Чего?..

Коля выхватил кассету из рук сумасшедшего: казалось, это была точная
копия той самой кассеты, которую получил Коля от Сони в
«Гизе»: на обложке все те же самые приснопамятные вертолеты
летели бомбить въетнамскую деревушку.

– Откуда она у тебя?

– Как откуда?.. Ты же сам мне ее, сволочь, и прислал!..

– Я?..

– Ты!.. Адрес отправителя я еще прочитать могу!..

– Ну и что там?.. – полюбопытствовал Коля. – Что записано?..

– А ты не знаешь?.. – аффект Лихутина постепенно сходил на нет,
уступая злобной депрессии и тревоге.

– Если честно, догадываюсь, – признался Коля.

– Ага!.. Ну тогда пойдем и вместе посмотрим, – тон Лихутина не
терпел возражений.

– Куда это?.. – Коля снова испугался. – Никуда я с тобой не пойду…

– Пойдешь как миленький, – Лихутин подскочил и крепко схватил Колю
за воротник; хватка была нечеловечески сильной. – Никуда не
денешься…

– Эээ… эээ… Полегче… – Коля еще пробовал как-то сопротивляться, что
разъярило Лихутина, и он, недолго думая, припек Колю битой
по мягкому месту, да еще наподдал пару пинков в придачу.

– Что, за идиота меня держишь? Щас все вместе порнушку и посмотрим…
– угрожающе прохрипел Лихутин, волоча обмякшую Колину
фигурку за собой по Невскому. – Я, между прочим, нашел ее… Как ее,
блядь, зовут?.. Варвару…

– Соловьеву?..

– …Пришлось потрепать ей нервы. В том числе и относительно… Твоих
сомнительных знакомств… Понимаешь, о чем это я?..

– Нет!..

– Тем хуже для тебя…

– Отпусти, люди смотрят… – попросил Коля. – Я сам пойду.

– Точно?

– Да точно-точно…

Они свернули на Мойку.

– Ну, смотри, – смилостивился Лихутин. – Чтоб без выкрутасов!..

– Все нормально… – Коля семенил рядом, заискивающе вглядываясь в
безумное лицо. – Я все понял…

– Да, о чем это я?.. – вернулся к главной теме Лихутин. – Эта-то
Соловьева и дала мне адрес твоего приятеля… Как бишь его?..
Дудкина!..

– Не знаю такого… – открестился от знакомства Коля.

– Но там – никого, – продолжал Лихутин. – Квартира пустая, дверь не
заперта…

– А Соня?..

– Что – Соня?..

– Соня-то где?..

– В реанимации…

– В реанимации?.. – изумился Коля. – А что случилось?..

– Пришлось поучить ее слегка, – объяснил Лихутин. – Кстати,
Соловьева сейчас у меня…

– У тебя?.. Зачем?..

– Ну как зачем?.. Устроим очную ставку. Выясним, кто из вас больше знает…

Лихутин втолкнул Колю в знакомый парадный. Они молча поднялись по
лестнице на третий этаж и вошли в квартиру. Из гнетущего душу
беспорядка восстали картинки минувшей ночи…

8 октября 2007, ночь

Мгновение… –

И Лихутин судорожно задрыгал ногами в пустоте; при этом он явственно
видел и слышал все, что происходило вокруг: отблески
фонарей на стенах; стук и царапанье во входную дверь…

Шнур сдавил горло, случайно прижав к подбородку два пальца; Лихутин
попытался вырвать руку из удавки, но у него ничего не вышло;
он начал задыхаться; вверху послышался треск; ему
показалось, что в голове что-то лопнуло, и он полетел прямо в смерть…

Сильнейший удар потряс тело.

Невероятная боль пронзила позвоночник, и висельник тут же воскрес,
будто со стороны увидев, как сидит на полу, весь в известке и
кусках штукатурки, с прищемленными удавкой пальцами…

Он расширил петлю, и глубокий вздох облегчения наполнил кровь
спасительным кислородом.

«Как же теперь быть?..»

Его охватил жгучий стыд.

«Даже повеситься как следует не смог…»

Он зашвырнул удавку под диван и заковылял к входной двери.

Щелкнул замок, и в прихожую влетела Соня, злая и возбужденная.

– Сережа! Что такое?.. Что случилось?..

Лихутин молчал.

– Сергей, почему ты мне не открывал?.. – истерически завопила жена.
– Объясни, что все это значит?..

– Видишь ли, Сонюшка… – попробовал придумать оправдание Лихутин. – Я
там чинил люстру…

– Почему ты хрипишь?.. И зачем побрился?.. Тебе не идет… Выглядишь,
как идиот!

– Форточка была открыта… – замялся он. – Сквозняк… Вот и охрип…

Но она не слушала мужа, бросившись осматривать комнату.

– У нас там некоторый беспорядок… – захрипел ей вслед Лихутин. –
Потолок растрескался…

Соня застыла перед грудой обрушившихся на паркет кусков штукатурки,
из которой торчал металлический крюк; опрокинутые стол и
кресло свидетельствовали о том, что несколько минут назад здесь
разыгралась драма.

Из-под дивана обличительно выглядывала черная петля.

– Ха-ха-ха!.. Ой, не могу!.. Ой, умора!.. – разразилась она
безудержным смехом. – Это ж надо!.. Даже повеситься не сумел…

– Что?..

– Недоповесился, говорю… Ха-ха-ха!.. Держите меня, семеро…

Лихутин стоял, потупившись, и на его придурковатом лице проявилась
крайняя степень обиды; не произнеся ни слова, он стремительно
приблизился к жене и точным ударом профессионального
боксера послал ее в глубокий накаут.

Минут пять он внимательно наблюдал, как она, потрясенная, мотая
очумевшей головой и как будто развинчиваясь на детали, пытается
встать на непослушные ноги, и, когда ее тело приняло
вертикальное положение, он сплюнул и снова подошел к ней на
оптимальную для атаки дистанцию и нанес серию акцентированных
ударов по корпусу и в голову.

Она даже не успела вскрикнуть. В полной тишине ее обмякшее тело
брякнулось на пол.

В углу его сознания зажглась мигающая буква «R», и он увидел всю
сцену в повторном замедленном воспроизведении. Когда затылок
жены еще раз стукнулся о паркет, Лихутин победно воздел вверх
руки и издал какой-то воинственный клич, не замечая, что
теперь он остался один, совершенно один на этом
импровизированном ринге.

8 октября 2007, снова день

– …Как-то жутковато у тебя, – сказал Коля, осматривая беспорядок. –
Давай чего-нибудь выпьем.

– Давай, – легко согласился Лихутин. – Пойдем на кухню…

– Щас, отолью только… – Коля заглянул в туалет.

Там, на мокром кафеле, между унитазом и канализационной трубой,
распласталось прикованное наручниками тело девушки.

– Ага, а вот и звезды телеэкрана!.. – злорадно произнес Коля,
расстегивая ширинку. – Что, обоссалась, стерва?..

Варвара резко метнулась в сторону и замычала: рот, заклеенный черным
скотчем, сморщила судорога боли, но липкая лента была
прочна, и глухие звуки мычания не могли нарушить зыбкое
спокойствие еще совсем недавно благоустроенного быта.

Прожурчав струей мочи по стенкам унитаза, Коля дернул ручку слива:

– Сколько хуй не стряхивай, а последняя капля по-любому в трусы, –
философски заметил он и мстительно пнул бывшую невесту. –
Теперь лежи здесь, падаль!..

– Чего ты тут?.. – в дверь просунул голову Лихутин. – Виски греется…

Они отправились на кухню, которую вполне можно было использовать под
небольшой ресторан «для своих» с живым ансамблем и
стриптизом по вечерам.

– Все-таки наши привычки неистребимы, – пафосно воскликнул Лихутин,
наполняя стаканы элитным «Джонни Уоккер Блю». – И неважно,
сколько бутылка стоит, пятьсот баксов или пятьдесят.
Пиздим-то все равно на кухне…

– Да, декорации меняются, а суть остается, – согласился Коля. – Ты
как, с содовой или в чистом виде предпочитаешь?

– Однохуйственно, – отреагировал телемагнат, доставая из
холодильника тарелку с квашеной капустой и вскрытую банку с рыбной
консервой.

– «Корюшка в томатном соусе», – прочитал Коля и уперся взглядом в
банку. – Откуда это у тебя?..

– Что?..

– Корюшка…

– А я знаю?.. У нас Марфа покупки делает, – Лихутин звякнул стаканом
о стакан. – Ну, будем!

– Ык!.. – с шумом заглотил Коля напиток и осторожно, будто боялся
взрыва, отогнул баночную крышку, принюхиваясь. – Марфушка,
говоришь?..

Лихутин поддел вилкой содержимое жестянки и, капая соусом на стол,
размазал рыбку по куску хлеба.

– Чо нюхаешь?.. Ты попробуй…

Коля окунул палец в консервную банку и облизал его:

– А что? Вкусно… Да вот, странно это как-то… Слишком много
совпадений… – задумчиво сказал он. – Кассета, жестянка эта…

– Рыба как рыба, – повысил голос Лихутин. – Ты бы еще хуй в закуску
засунул.

– Тебе и в самом деле это ничего не напоминает? – спросил Коля, с
жадностью набросившись на корюшку. – Вот ты, Серега, вроде бы
неглупый успешный мужик, а носишься по городу с прыщавой
рожей, как маньяк… Случайно, что ли?..

Лихутин набычился:

– Так это я из-за тебя, падла, и бегаю!..

– Шшш… – успокоил Коля собеседника, проглатывая остатки корюшки и
наполняя стаканы. – Собери мозги, Серега. Здесь как следует
разобраться надо.

– Ну так я жду, – Лихутин залпом выпил и приготовился слушать. – Но
если выйдет неубедительно, я вот эту бутылку в очко тебе
утрамбую!.. Так что не обижайся…

– Ладно, – Коля постарался сохранить самообладание. – Начнем с
кассеты… Я надеюсь, видик в этом доме найдется?

Лихутин молча встал и вставил лежавшую на столе кассету в висевшую
над барной стойкой видеодвойку.

Под бессмертную музыку Вагнера все те же винтокрылые «валькирии» Ф.
Ф. Копполы летели уничтожать воюющие въетнамские деревушки;
затем по экрану пошли знакомые помехи, и через минуту Коля
увидел собственную спальню с огромной, как в голливудских
фильмах, кроватью, по параллелепипеду которой ползал счастливый
Лихутин, тиская в объятьях обаятельного фавненка лет
тринадцати, не старше.

– Оба-на!.. – не смог сдержать эмоций Коля. – Когда это ты успел?..

Он оглянулся на Лихутина и замер: несчастный телемагнат беззвучно
плакал, отстукивая зубами мелкую дробь.

– Да ты что, Серега?.. – Коля придвинулся к приятелю по несчастью и
похлопал его по плечу. – Не бери в голову… Вот…

Он выудил из своего рюкзака точно такую же «VHS-ку» с
«Апокалипсисом» и ловко поменял кассеты: на экране возник его электронный
двойник, продолжавший предаваться утехам орального секса с
неведомой нимфеткой, и Коля снова подумал о миллионах своих
оцифрованных копий, которые неизбежно появятся в телевизорах
всей страны в том случае, если он откажется взорвать отца.

Лихутин сравнил две коробки: они были абсолютно идентичны.

– Откуда у тебя кассета?.. – твердым голосом спросил телемагнат,
постепенно приходя в себя и обретая способность к анализу.

– Жена твоя подарила… В «Гизе»…

– Так… А ты помнишь, когда это было?.. Ну, в смысле, когда это было
записано?..

– Понятия не имею… – Коля беспомощно пожал плечами. – Убей, не помню… А ты?

– И я не помню… – повисла многозначительная пауза. – Когда мы в
последний раз с тобой отрывались?

– В мой день рожденья, кажется… – наморщил лоб Коля. – 14 июня…
Ха!.. Подставили нас, Серега…

Лихутин схватил со стола бутылку и сделал несколько больших глотков:

– Слушай… Но так не бывает!.. Хоть что-то ведь кто-то должен
помнить… Хотя бы проблеск сознания…

Коля покачал головой:

– Не-а, ничего…

– А может, опоили нас?.. – предположил Лихутин. – Гадость
какую-нибудь подмешали… Как, помнишь, Рыбкину в Киеве…

– У меня другое объяснение.

– Да?.. И какое?..

– Это не мы там, на пленке.

Глаза Лихутина вылезли из орбит:

– А кто тогда?..

– Компьютерная анимация… Замысел такой.

– Ааа!.. Точно… – Лихутин схватился за голову. – Как же я сразу не
допер!..Но кто мог?!.. Кто мог?!…

– Вот щас и спросим, – сказал Коля, отхлебывая из бутылки.

– Верно. Щас все узнаем!.. – Лихутин вытащил из ящика стола молоток
для отбивания мяса и направился в туалет.

– Ты чего, Серега?..

– Чего-чего… Пытать будем.

– Не эстетично это как-то… – испугался Коля.

– Ну и что, – не сомневался Лихутин; в его безумных глазах блестела
решимость любой ценой дойти до самой сути. – А у
Достоевского, значит, эстетично старушку зарубили?.. Тут уж ты извини…
Замысел есть замысел.

– Да, но Достоевский все-таки литература…

– А у нас, значит не литература?.. Мы так тут, придуриваемся…

– Так я и говорю! Этим молотком только покалечишь… – не стал спорить
с сумасшедшим Коля. – Здесь что-нибудь посерьезней нужно.

– Соображаешь иногда, – воодушевился Лихутин, бросив молоток на пол.
– У меня где-то в кладовке топор завалялся… Подожди
немного.

Лихутин отодвинул Колю к стене и устремился в глубь комнат, что-то
крича, но Коля не стал дожидаться «момента истины», а
бесшумно проскользнул в прихожую, выскочил на лестничную площадку и
со всех ног понесся прочь от нехорошего места.

8 октября 2007, ближе к полуночи

Очутившись в подъезде, Саша явственно услышал, что из-за двери
квартиры Матвея Моржова доносится все та же дурашливая песенка
группы «Ленинград»: «…А я вот день рождения не стану
справлять…»

«Опять у Матвея гости?» – только успел подумать Саша, и сразу
щелкнул замок, и на пороге возникла фигура дворника-авангардиста.
Явление Моржова было столь неожиданным, как будто он
специально подкарауливал за дверью.

– Аа, Санек! Хай! Что так поздно?

Неизменная «беломорина» дымилась в центре бороды; футболка с большим
гербом СССР сигнализировала о культурной ностальгии по
канонам тоталитарного искусства, в просторечии именуемого
«Большим Стилем».

– Да так, дела… – неопределенно махнул рукой Саша.

– Заходи, накатим маненько, – предложил Моржов. – Все свои…

Предоставлялась удобная возможность не подниматься на мансардный
этаж и даже не ночевать дома, в холодной чужой квартире (при
случае можно было поспать на старом раскладном кресле в
мастерской Моржова), но Саша вспомнил, что имя художника упоминал
в разговоре Липпанченко, который почему-то знал и о самом
Моржове, и о его скинхэдоподобных друзьях, и о их регулярных
пьянках на моржовской кухне.

Моржов, заметив Сашину нерешительность, посопел носом и мрачно спросил:

– Ты что ж, и выпить с нами не хочешь?

Саша хотел, но остаться сейчас у Моржова значило бы только одно: он
бежит от собственных стен, от собственных фобий, и со
вздохом нескрываемого сожаления он ответил:

– Нет, Матвей. Спать пора…

– Ну что ж, как знаешь, как знаешь… Мое дело предложить, – в
интонации Моржова прозвучала едва заметная обида, – твое
отказаться…

В кухне грянул разудалый нестройный хор: «Союз нерушимый республик
свободных сплотила навеки великая Русь…» Пьянка явно
приближалась к своей кульминации.

– А то посидели бы, попили бы водки, – продолжал уговаривать Матвей.

– Нет!.. – зло и отчаянно выкрикнул Саша и пустился бежать вверх по
лестнице, а дверь квартиры Моржова резко захлопнулась,
окончательно отрезая путь к спасению. Уже на четвертом этаже
пьяные голоса друзей перестали быть слышимы, и чем выше
поднимался Саша, тем неотвратимее приближался ужас еженощной пытки.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

А дело было в том, что за Сашей следили. Началось все банально:
как-то раз, возвращаясь домой, он встретил спускающегося с
лестницы неизвестного человека, который вдруг шепнул ему нечто
непонятное:

– Вы с Н и м связаны…

Саша отшатнулся от неизвестного и долго стоял на лестнице, боясь
сдвинуться с места.

В другой раз он увидел на улице мужчину со столь ужасным лицом, что
даже проходящая мимо тетка в перепуге схватила Сашу за
рукав:

– Видел?.. Да это же ужас! Ужас!.. Такого не бывает!.. Что это?

Мужчина мгновенно исчез, но вечером на площадке третьего этажа
какие-то руки крепко схватили Сашу и стали тянуть к перилам, явно
пытаясь столкнуть его вниз. Саша еле-еле отбился, чиркнул
зажигалкой и… на лестнице никого не было.

Было пусто.

Наконец, в последнее время, по ночам он постоянно слышал
нечеловеческий крик: вдруг, в подъезде, на лестнице, как вскрикнет! И –
тишина…

Никто из жильцов, кроме Саши, никакого крика не слышал. Один только
пэтэушник Степка, сидя как-то на моржовской кухне вместе с
Сашей за стаканом ночного крепкого чая, стал невольным
свидетелем того, что Дудкин уже привык считать слуховой
галлюцинацией.

– Это о н и тебя ищут, – мрачно объяснил он странный феномен.

Кто такие о н и и почему ищут, Степка разъяснять наотрез отказался.

Вот и сейчас…

Подходя к собственной двери, Саша заметил, что из щелей дверного
проема струится слабый электрический свет. «Вот так раз!..» Он
напряг все имеющиеся органы чувств и отчетливо услышал, что
по комнате кто-то ходит.

Он беспокойно нащупывал в кармане ключ от квартиры. «Кто там?..
Может быть, обыск?..»

Да, но если бы это был действительно обыск, Саша влетел бы в
квартиру как счастливейший человек. Пусть его заберут и упрячут в
тюрягу, но эфэсбэшники по-крайней мере хотя бы люди.

Во всяком случае, не о н и.

Ключа в кармане не было.

«Вот тебе, блядь, и саспенс… Опизденеть можно».

– Это о н и тебя ищут…

Он перевел дыхание, дал себе слово держаться спокойно и осторожно
толкнул дверь…

Входная дверь открылась неожиданно легко, взвизгнув ржавой петлей. В
кухне ярко горело электричество; в комнате было мрачно, как
в склепе. Саша долго и напряженно всматривался в темноту,
где колыхались какие-то тени. Тело сковал страх, который
почему-то называют животным, хотя никто точно не знает, способны
ли звери испытывать столь иррациональные состояния,
ощутимые разве что на фоне сохраняющегося вопреки всему рассудка.
Уж лучше бы его охватила мощная волна адреналина, лучше бы
мозг перестал воспринимать происходящее, и тогда, возможно,
где-то внутри подсознания щелкнул бы спасительный рубильник, и
все окружающее оказалось бы липким дурным сном. Луч
мертвого лунного света проникал в окно комнаты, и на полу лежали
неподвижные белесоватые пятна.

«Что же там такое?.. И почему в кухне свет горит?..» – подумал Саша,
не решаясь сдвинуться с места. Он дыхнул и увидел, что изо
рта валит густой белый пар.

– Кто там?.. – спросил он громко и испуганно и не узнал своего голоса.

В ответ – молчание.

Никто не шевельнулся, не дернулся, но все же чувствовалось чье-то
присутствие; чьи-то прищуренные неморгающие глаза следили за
Сашей из темноты.

Не приблизиться ли к ним, не произнести ли восставшее из сна заклинание:

– Енфраншиш!...

Наконец Саша догадался нащупать в прихожей выключатель: вспыхнула
тусклая лампочка. Демонстративно покашливая, он перешагнул
через порог комнаты. В углу, на продавленном кресле, наметилось
некое шевеление, будто кто-то закинул ногу на ногу. Саша
протянул правую руку и нащупал другой выключатель –
электричества не было. «Что за черт?..» – громко воскликнул он и вдруг
резко подошел к креслу и щелкнул одноразовой зажигалкой.

Огонек выдал черты горбоносого человека кавказской наружности.

Кавказец, явно не ожидая от Саши такой прыти, вскочил и стал оправдываться:

– Извините, я к вам в неурочное время, – незнакомец говорил без
малейшего акцента. – Дверь, представьте, оказалась незапертой. И
вот… Что-то случилось с электричеством.

Саша подошел к столу и зажег настольную лампу. Из мрака возник
стройный молодой мужчина южного происхождения, одетый в длинный
черный пиджак с воротничком-стойкой.

– Я еще раз извинясь, – продолжил незваный гость. – Вы Андрей
Андреевич Горельский?

– Нет, я Дудкин. Александр Иванович, – отозвался Саша.

– Да, но Дудкин-то вы по подложному паспорту, – не согласился кавказец.

Саша вздрогнул: он действительно жил по поддельному паспорту, но на
самом деле его звали вовсе не Андрей Горельский, а Алексей
Алексеевич Погорельский. Тем не менее секретничать не было
смысла, и Леше оставалось только спросить:

– Что вам угодно?

– Понимаете, я столько наслышан о вас, – сбивчиво заговорил
кавказец. – У нас общие друзья. Николай Липпанченко, например. Так
что я давным-давно хотел с вами познакомиться. Слышал, что вы
полуночник. Вот и осмелился… Я, собственно, живу в
Хельсинки, а в Питере бываю наездами. Хотя родился я в Чечне…
Толстой-Юрт, слышали?..

Леша быстро сообразил, что гость его врет, при этом бездарнейшим
образом, ибо подобная история уже случилась когда-то (правда,
где и когда, он не мог вспомнить); быть может, все
происходило в забытом ныне сне и вот сейчас стало реальностью (если
это понятие в данном случае было вообще уместно).

– Кто вы?

– Я – этнический чеченец. Хотя и был воспитан в другой культуре, и
по взглядам – космополит. Да еще крещеный. Моя фамилия –
Шишнарфне. Мы с вами как-то уже встречались…

– Шишнарфниев?

– Нет, именно Шишнарфне. Окончание мне переделали. Русификация,
знаете ли. Я был сегодня там, у Липпанченко, но вот не смог вас
дождаться. Давно ищу с вами встречи. Я давно вас ищу.

Последняя фраза опять напомнила что-то мерзкое и тоскливое.

– Так значит, мы раньше встречались?

– Да, помните? В Хельсинки…

К Леше вернулось смутное воспоминание: хельсинское кафе и лицо
незнакомца, не спускавшего с него внимательных глаз.

– Вижу, пришел к вам не вовремя, – начал оправдываться Шишнарфне. –
Надеюсь, вы все же простите мне мой полуночный визит.

– Ничего-ничего, – неубедительно успокоил гостя Леша. – Я даже рад,
– а сам встал в дверях, чтобы, если что, сразу оказаться на
лестнице и запереть гостя в квартире.

Шишнарфне, между тем, уже вполне успел освоиться в продавленном
кресле, снова закинул ногу на ногу и расстегнул свой строгий
сюртук.

Под сюртуком оказалась черная майка с портретом погибшего в Чечне
арабского боевика Хаттаба, изображение которого странно
корреспондировало с плакатом Че Гевары, висевшим на стене.

– Ваш адрес дала мне Зоя. Зоя Флейш. И я сразу сюда. Просто завтра
чуть свет уезжаю… в Финляндию.

Шишнарфне достал из внутреннего кармана подозрительно знакомый
серебряный портсигар и раскрыл его.

– Не желаете гашиша? Отменный гашиш.

«Даймон», – подумал Леша, подошел и вытащил из портсигара тугую самокрутку.

– Согласитесь, без гашиша в Питере делать нечего, – сказал
Шишнарфне, поджигая косяк. – Здешний климат и м н е тоже вреден.

– Да, и не только вам, – согласился Леша. – Питерский климат в с е м
вреден. Живем-то ведь на болоте…

– И дело, разумеется, не в расположении на географической карте, –
размышлял Шишнарфне. – Просто Питер принадлежит к
неоцифрованному миру.

«Точно, даймон, – решил Леша. – Надо бы не расслабляться, чтобы
вовремя убежать, если что».

Он сходил на кухню и принес пустую банку из-под кофе, чтобы
стряхивать пепел, а гостю передал фарфоровую пепельницу в виде
унитаза; потом уселся на шаткую табуретку и приготовился к
разговору.

– Так к какому миру принадлежит наша столица?

В полумраке тревожно чадил маячок косяка. Где-то под потолком дрожал
напряженный гнусавый голос:

– Признаюсь, я прочел вашу книгу. В целом – ничего, довольно
убедительно. Но то, что вы пишете насчет визуализации… Здесь я с
вами вынужден не согласиться.

– С чем именно?

– Почти со всем. Видите ли… Как бы это понежнее выразиться… Вы
повторяете общие места… А между тем, проблема-то – и глубже, и
сложнее.

– Ну так объясните…

– Трудно сформулировать.

– Так чего тогда приперлись, если трудно!.. – не выдержав, нахамил
Леша; гашиш ускорил реакции, и ужас происходящего постепенно
отступал на задний план, уступая место простому
человеческому любопытству. – Обосрать оппонента проще всего.

– Согласен… Поэтому спорить не стану. А вы вольны либо соглашаться,
либо остаться при своих… заблуждениях.

– Да с чем соглашаться-то?! – Леша вскочил, подбежал к собеседнику
вплотную, пытаясь заглянуть в его лицо.

Заглянул и – отшатнулся: глаз не было…

Пустые глазницы опрокидывали в черную дыру небытия.

– Да не волнуйтесь вы так. Не мы первые, не мы последние…

У Леши настолько обострилось восприятие, что он почти увидел
вибрации голоса, который пронизывал комнату от стены к стене.

– Наша драма в том, что мы находимся в мире невидимом, а имитация
энрофа и есть то, что вы обозначаете модным словом «матрица».
Так что жалобы в видимый мир все равно останутся без ответа…

– Что вы подразумеваете под термином «энроф»?

– То же самое, что и вы. Наш физический слой, тождественный
астрономическому пониманию Вселенной, – голосовые волны приобрели
светло-зеленый цвет и приближались к Леше. – Понимаете, по
большому счету, совсем не важно, как себя этот самый энроф
проявляет – в естественно-физиологическом или
электронно-цифровом формате. НТР, новые технологии… Разве вам не известно, что
от рождения слепым людям…

Страшная догадка осенила Лешу, и он закончил мысль Шишнарфне:

– …глаза компьютер заменяет.

– Ну да, – голос проник внутрь и трещал в Лешиной голове. – Нам
немного не повезло. Инвалиды с детства. Зато существует Игра.
Правда, программа пока несовершенна. Бывают сбои. Вирусы
одолевают. Но еще лет десять назад об этом никто и мечтать не
мог.

Леша уже не различал свои мысли и чужие:

– Что такое СПб?

– Аббревиатура, брэнд. Синдром параноидального бреда.

– The play of brain?

– Ну да. С одной стороны, обычная компьютерная дурилка. Видимость,
пусть и сконструированная посредством компьютерной программы.
А с другой, точка касания оцифрованного бытия к шаровой
поверхности громадного астрального космоса. Почему нам доступен
мистический опыт?.. Потому что мир, как ни крути,
символичен. Онтологическая связь… Эмблематика смысла… И прочая
хуерда…

Леша не выдержал и в три прыжка, как обезьяна, выскочил на
лестничную площадку.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Он очнулся внизу, на 17-ой линии, и, пользуясь свободой, доступной
только в сновидении, взмывая над поверхностью земли и усилием
воли замедляя движение на высоте трех-четырех этажей,
успевая заметить за шторами подробности чужой интимной жизни,
выделывая немыслимые пируэты, кувыркаясь в воздухе, падая вниз
и пробивая телом податливую ткань того, что было когда-то
асфальтом, выныривая обратно, он обрел себя на набережной в
тот момент, когда разведенные части моста имени лейтенанта
Шмидта достигли максимума и застыли в эрегированном состоянии,
пропуская длинную вереницу барж.

Фонари горели, как факелы; Сфинксы, готовые к прыжку, пока медлили,
но было видно, что через мгновение-другое они, все, как
один, соскочат со своих постаментов, чтобы умчаться на родину.

Зазвучали жесткие гитарные риффы, и на фоне грандиозной черно-белой
панорамы возникли гигантские фигуры музыкантов. На переднем
плане, тряся козлиной бородой, подпрыгивал Борис
Гребенщиков, выдавая в эфир: «Когда в городе станет темно, когда ветер
дует с Невы…» Картинка была явно содрана с какого-то
знаменитого видео, но Леша так привык к тому, что отечественные
клипмейкеры воруют визуальные идеи у своих западных коллег, что
не обратил на плагиат никакого внимания; гораздо важнее
было то, чем все это закончится.

Где-то на середине песни изображение исказилось, и из головы Б.Г.
вылупился новый персонаж: оголтело выголив глаза, по сторонам
озирался телекиллер Дыкленко; потом снова что-то перемкнуло,
и на смену Дыкленко явилась сладострастное грибатое лицо
комментатора Сванидзе.

Выдавая искры и шипя, электронный трансформер неутомимо исторгал в
трехмерную реальность все новых и новых героев: Лешины зрачки
успели отразить несколько сотен завсегдатаев телеэкранов,
начиная от Иисуса Христа из фильма Мэла Гибсона, заканчивая
сказочно обнаженными сиськами Памелы Андерсон.

На какое-то время видение совсем исчезло, но затем вернулось, приняв
обличие президента Путина: «Мочить в сортире!.. Мочить в
сортире!..» – повторял трансформер одну и ту же фразу, и,
вперив электронный взгляд прямо в Лешу, шагнул в Неву.

Леша замер в ступоре, наблюдая, как черная вода добралась великану
сначала до пояса, а затем до груди, приближаясь к подбородку.
Леша пытался сдвинуться с места, но силы оставили его, и
только когда Путин выбрался из реки, Леша повернулся и
побежал.

Погоня длилась недолго: монстру хватило нескольких шагов, чтобы
настичь беглеца. Леша оглянулся и увидел, что Путин превратился
в столп ослепительно яркого света, верхним концом уходящий в
небо, а снизу преобразивший все вокруг; через мгновение
сияющая субстанция приняла вид спирали, и ее раскаленное
острие, как в масло, вошло в Лешин мозг; неведомая сила, взвинтив
поток электронов до невероятных скоростей, проникла в жилы,
наполнила мышцы и прожгла Лешу насквозь…

Чтобы быть с ним отныне всегда.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

– Надеюсь, слепые – это метафора, как на картине Питера Брейгеля?

– Как знать, как знать… Только зачем заниматься самообманом? Тебе
что, от этого легче?

Леша не помнил ни когда они перешли на «ты», ни сколько времени он
провел на улице, однако Енфраншиш успел снова соткаться из
прокуренного воздуха комнаты и трещал, не переставая,
казалось, вот уже несколько часов подряд.

«Когда же это кончится?..» – подумал Леша.

– Никогда!.. – торжествовал Шишнарфне, из трехмерной проекции
превращаясь в двухмерную, и сразу возвращаясь обратно; как у него
получался подобный трюк, способен был, наверное, объяснить
любой более или менее грамотный программист.

– Допустим, Леша, что ты страдаешь галлюцинациями, – продолжил
Шишнафне, и из его бездонных глазниц вытекла пенообразная
блевотина. – И что? Думаешь, в дурдоме тебе помогут? Ничуть. Вколят
несколько кубиков химии, чтоб глаза на лоб повылезали, а
толку никакого. Здесь иначе надо действовать.

– Как?..

– Ну как… Обратился бы ко мне, попросил по-хорошему… Договоримся…

– Сделаете мне паспорт потустороннего мира?

– Зачем? Ты у н а с и так давно прописан. Осталась формальность…
Совершить какой-нибудь экстравагантный поступок, к примеру…

– Что-то не припомню, когда это я успел у в а с прописаться?

– Да тогда, после а к т а…

Внезапно перед Лешей разверзлась завеса, и он вспомнил все… Тот
хельсинский трип, когда он мчался через космические пространства
на сатанинский шабаш, где пил вино из лошадиного черепа и
целовал козла в анус. Еще он вспомнил, как играл со своим
двойником в ожившие шахматы, и фигурки совокуплялись на доске,
показывая игравшим шахматистам нечто вроде порнографического
театра. Трубя хоботами, слоны наползали на кобыл; кони
напрыгивали на слоних, а черные и белые человечки, мужчины и
женщины, устроили какую-то безумную «Кама-сутру», демонстрируя
такие сексуальные позы и групповые сочетания, о которых было
стыдно даже помыслить.

Он-то тогда подумал, что это действуют несколько грамм ЛСД,
купленных по случаю у одного знакомого наркодиллера, а оказалось,
что это был обряд посвящения, после которого темная энергия
постепенно овладела всем его естеством, – а что это значит?
Это значит, что появившийся сразу после акта инициации
Липпанченко был всего лишь тусклым отражением этих могущественных
сил.

«Так вот оно, значит, что…» Ему сразу открылись истинный смысл
происходящего и скрытые мотивы поведения Липпанченко. Леша
отчетливо, в мельчайших подробностях, увидел сцену в кабинете:
подлец и циник и на этот раз обманул; вспомнилась жирная шея с
гадкой складкой, как будто шея издевательски смеялась, пока
Липпанченко сидел, отвернувшись…

А когда повернулся и поймал Лешин взгляд, то мгновенно понял; понял,
что Леша догадывается обо всем, и как раз в этой догадке и
заключалось начало искомой болезни, следствием которой были
алкоголизм, галлюцинации, психоз…

Да, сегодня Леша совершил предательство, – это следовало признать.
«Как же я сразу не понял, что предал?.. Бессовестная
купля-продажа, а на метафизических весах – судьба, дело всей жизни,
Коля Аблеухов, наконец…»

Оттого-то Липпанченко и принялся запугивать, сбил с толку и смешал
все карты, оскорбив подозрением…

Леша вскочил и в бессильной ярости потряс кулаком; но…

Дело было сделано, свершилось!

Вот где была настоящая паранойя!

Припомнилась встреча с Липпанченко в Хельсинки; первое впечатление
было отвратным; и по мере того, как Леша узнавал провокатора
ближе, углубляясь в его слова, привычки, повадки, перед ним
вырастал не человек, а насекомое…

– О, погань!..

Все было предельно ясно; и теперь он легко перевел происходящее на
язык своих чувств: комната, лестница, улица – это запущенный,
отравленный организм; метущийся житель унылых пространств
по фамилии Дудкин – расщепляющееся «Я»; Шишнарфне – инородная
сущность, агент разрушения, заброшенный в Лешино тело
вместе с ЛСД…

«Да, а где же он?..»

– Шишнарфне!..

– Енфраншиш!..

– Анаграмма, ау!

Никого, ничего…

Леша обнаружил себя на взбитой постели, одетым, растрепанным,
трезвым. В углу, в продавленном кресле, выпучив бессмысленные
пуговицы глаз и блестя высококачественным латексом, сидела
надувная копия Бритни Спирс, в недоумении разинув безразмерную
дырку всегда готового к оральному сексу рта.

(Окончание следует)