Проза

Бойцам невидимого фронта

Начало

Продолжение

Эпизод 6

У меня были проблемы;

Я зашел чересчур далеко;

Нижнее днище нижнего ада

Мне казалось не так глубоко…

Нужно выпить на ночь два литра воды,

Чтоб с утра была цела голова, –

Ведь сегодня я собираюсь пить

С человеком из Кемерова.

Б.Г.

8 октября 2007, утро

Саша с трудом разлепил глаза. Тусклое питерское утро явилось,
как физиономия давно опостылевшей сожительницы. События минувшей
ночи улетали в выгребные ямы подсознания.

«Так. Нервы-то ни к черту», – в очередной раз пришлось признаться
себе.

Пограничное состояние между сном и бдением вскрывало некую вселенскую
брешь: материя комнаты разрывалась и исчезала, как картинка в
рекламном видеоклипе, и Саша попадал в какой-то роящийся мир,
о котором ничего нельзя было сказать, кроме того, что этот мир
не измеряется категориями пространства и времени.

В первые минуты пробуждения его бил озноб, а тело болело и ныло,
будто он не спал и всю ночь носился в тумане по проспектам или
скакал вприпрыжку по какой-то невероятной спирали.

Под утро он немного успокоился, смутно осознавая, что это просто
– общая интоксикация организма, отягощенная ОРЗ, и что накануне
тех фатальных событий, которые неминуемо надвигаются (почему-то
он знал это абсолютно точно), он ведет себя с недопустимой в такой
ситуации беспечностью. Саша испытал даже нечто вроде угрызений
совести:

«Надо бы воздержаться от спиртного… Не смотреть по телевизору
всякую муть… В аптеку сходить, купить «Фервексу»… Да еще бы крепкого
чаю с малиновым вареньем… «

Еще Саша подумал о том, что хорошо бы выйти на свежий воздух и
тупо зашагать по улицам, зашагать прочь от этого гиблого места,
и шагать так до полного истощения сил, до онемения мозга, чтобы
свалиться на кабацкий столик и заснуть мертвецким сном, лишенным
видений и смутных тягостных пророчеств…

Он встал, умылся в кухне из крана холодной, как лед, водой и осмотрел
свою мансарду. «Жлоб все-таки Липпанченко. Мог бы и поприличнее
квартиру снять...» Раздвинутый диван с давно не стиранным постельным
бельем, продавленное кресло, стол, заставленный немытой посудой,
двустворчатый шкаф с поломанной дверью, плохо скрывавшей одежду
из «секонд-хэнда», – все изобличало убогий и неприкаянный быт
холостяка и конспиратора.

Но в его сознании нищенская обстановка мансарды давно отступила
на задний план перед цветом стен, обклеенных не то темно-желтыми,
не то коричневыми обоями, на которых кое-где нагло набухли пятна
сырости. Над столиком, на котором пылился старенький компьютер,
висело каноническое изображение команданте Че и большое учебное
пособие по энтомологии: схема внешних и внутренних органов мокрицы.
Че Гевару Саша прикнопил на стенку сам, а плакат с мокрицей достался
ему от прежних постояльцев мансарды.

Его снова пробил озноб и заколбасило.

«…Сейчас «Фервексу» бы с малиновым чаем…»

Вновь захотелось покинуть осточертевшую клетку с удобствами и
шагать, шагать по проспектам, шагать до полного изнеможения; потом
зайти в какой-нибудь кабак и обжечь желудок водкой.

«Бежать отсюда, бежать, пока не поздно», – в панике решил Саша,
быстро оделся и вышел на лестничную площадку.

Лестница, сырая и сумеречная, откликнулась на Сашины шаги, будто
живая, и Саша вдруг понял, что все, что он видел во сне, случилось
на самом деле, и пережитый ночной кошмар вернется вновь…

А его несчастную одинокую фигуру снова будет поджидать таинственный
губошлеп, глотающий слюни, а может быть, вовсе не слюни, а кровь…

И когда он подумал об этом, где-то под потолком раздался гулкий,
подчеркнуто инфернальный голос, словно скопированный из фильма
ужасов: «Да-да!.. Мочить в сортире!.. Будем мочить…»

Саша затрусил было вниз, но тут же остановился, заметив, что какой-то
странный субъект в манерной розовой шубе, как будто украденной
у Дейва Гехана со съемочной площадки нового деструктивного видео
группы «Депеш Мод», прыгая через три ступеньки, несется навстречу.

– Саша!.. Дудкин!..

Он чуть не сбил Сашу с ног, а когда запрокинул голову, Саша увидел
бледное, потное и совершенно невменяемое лицо Коли Аблеухова:

– Не могу!.. – задыхаясь, громко зашептал он.

– ?..

– Не могу, да и не хочу… В общем, – не стану!..

– !..

– Я отказываюсь. Можешь так и передать… – при этом на его лице
отразилось смущение и даже испуг. Он тут же повернулся и бросился
по ступенькам обратно.

Саша погнался за Колей и у выхода даже поймал его за рукав:

– Да стой же, идиот!..

Но шуба треснула, и Коля вырвался, полушепотом выпалив в Сашино
лицо:

– Это подло! Неужели ты не понимаешь?!..

И припустил по двору.

Ухватившись за дверь, Саша, несколько ошеломленный происходящим,
секунду помедлил, соображая, что же ему теперь делать, а потом
в два скачка нагнал беглеца. Он снова вцепился в левый рукав шубы;
Коля стал отчаянно вырываться; они завозились среди строительного
мусора, и в борьбе, мелодично звякнув, что-то упало на мокрый
асфальт.

Задыхаясь от гнева, Коля выкрикивал какую-то галиматью:

– Оставьте меня в покое!.. Вот это и есть ваша партийная работа?..
Вокруг гэбэшники… За мной по пятам… Ты!.. ты…

Модная шуба еще раз треснула, и в Сашиных руках остался розовый
пушистый рукав.

Коля кинулся в подворотню.

Саша бросился следом; выяснилось, что за углом хозяина ждет новенький
полуспортивный «БМВ» серебристого цвета. Коля пискнул электронным
ключом, быстро заскочил внутрь автомобиля, но еще проворнее оказался
его преследователь.

– Объясни толково, что случилось!..

– Не о чем нам разговаривать!..

На возбужденном Сашином лице изобразилось такое искреннее изумление,
перемешанное с не менее искренней обидой, что Коля с какой-то
плаксивой злостью затараторил:

– Нет, и все!.. Что еще объяснять?.. Я сам вправе решать…

Вдруг Саша размахнулся и залепил Коле увесистую пощечину.

– Ну-ка, успокойся!

И сразу еще одну:

– Приди в себя!..

Коля зарыдал:

– Ыы… Я страдаю… Я, а не кто-нибудь… Ыы… Это подло, подло…

– Что?

– Передать сумку…

– Ну?..

– Без всякого предупреждения, что ли… Угрожать мне ФСБ… Шантажировать…

Саша нервно дернулся:

– Стоп! Какая ФСБ?

Слезы обильно стекали по Колиному лицу.

– Да… ФСБ…

– Что за дурацкие намеки?

В ответ Коля заныл:

– Ыы… Я бы тебя!.. Я бы вас всех!.. Вот на этом самом месте… Среди
белого дня… Я бы… Я…

– Послушай, Коля!.. То немногое, что я понял, – твердо сказал
Саша, – так это то, что вся проблема в сумке…

– В ней, разумеется, в ней… Ты же сам дал мне ее на хранение.

– Тише, Коля. Объясни, что за незадача?

– Как что?..

– Ты же сам был согласен. Если тебе неудобно держать сумку у себя,
то я ее заберу, и все.

Коля вроде бы понемногу успокаивался, но теперь его плаксивость
перелилась в злобу:

– Что ты, Саша, прикидываешься?.. Разве дело только в сумке?

– Да не ори ты так! Вон, люди останавливаются, на нас смотрят.

Это было правдой: несколько прохожих обратили внимание на «БМВ»,
за лобовым стеклом которого водитель в вызывающе нарядной шубе
с оторванным рукавом растирал обильные слезы.

– Ыы… Если бы только сумка… Я бы понял. Дело-то не в этом…

– А в чем?

– В насилии… Ыы…

– Какое насилие? – Саша и в самом деле не врубался. – Ну, было
несколько акций. Ну, взорвали в Пскове часовню памяти Николая
II. И что? Это же так… Демонстрация позиции. Эстетический акт,
если хочешь.

Коля будто не слышал:

– Организовали слежку, момент подловили…

– Что за бред?..

– Ыы… Тогда, летом…

– Да не реви ты. Что – летом?

– В принципе, я был согласен… Или, верней, полагал… Но я считал,
что никакого принуждения не будет. Разве я не имею права отказаться?..
Взять слова обратно…

– Это ты о чем?

– Разве я знал?.. Что все так истолкуют, так перевернут. И мне
это предложат… Я думал, что это просто такая игра…

– А вот не надо думать, – Сашу взяло зло. – Ты о каком предложении
бормочешь? Выражайся точнее.

Тут Саше смутно припомнился банкетный зал отеля «Европа», шведский
стол, пьяные разговоры…

– Аа?.. Ты о том обещании?.. Убить отца?

– Ну да… о чем же еще?

– Так я же тебе изложил свою позицию. Никаких терактов!.. Партия
попросила временно спрятать сумку, вот и все. Где тут подлость?

– И все?..

Саша был абсолютно уверен в своей правоте:

– Все!..

Коля, вытирая слезы и сморкаясь в большой носовой платок, обреченно
махнул рукой:

– Вот видишь, чего тут разговоры разговаривать? Сказка про белого
бычка…

– И все-таки. Ведь тогда, летом… До меня и в самом деле дошли
слухи…

– Ну?..

– Хуй гну!.. – Он отчетливо вспомнил, что как-то, на исходе лета,
они с Липпанченко выпивали в ресторане (все в том же «Летучем
Голландце»), и Липпанченко, подливая в рюмки разбавленный водкой
банановый ликер, рассказал о том, что Коля Аблеухов хочет собственноручно
покончить с отцом. – О том, что ты батяню собираешься грохнуть.
Но предложение, насколько помню, исходило не от нас, а от тебя…

– Да… – тихо согласился Коля.

Впрочем, неестественность в выборе жертвы и оттенок цинизма, граничащего
с какой-то запредельной низостью, заставили ответить категоричным
отказом.

«Партия не должна марать себя подобными делами», – на этом они
с Липпанченко и порешили. Однако Саша был сильно пьян, и впоследствии
весь этот разговор представлялся ему игрой обдолбанного алкоголем
мозга.

– Постой-ка. Ответь мне на один вопрос… – они посмотрели друг
другу в глаза. – …Один вопрос. Только правду… Кроме меня, ты еще
кому-нибудь говорил?.. В смысле, делал предложение?.. Взорвать
отца?..

– Нет! – Коля ошалел от такого поворота событий. – Да нет же!

– Я потому спрашиваю, – тихо и вдумчиво продолжал Саша, – что
иногда мысль выражается непроизвольно. Ну там, жестами, интонацией…

– То есть… – задумался Коля. – …Я отца не любил, да… но чтобы
я?.. Никогда!

– Хорошо, я тебе верю.

Они снова переглянулись, и в их глазах мелькнула какая-то невыносимая,
но понятная им обоим мысль. Как это вышло, было не ясно. Коля
сразу же покраснел до корней волос, и, покраснев, захотел еще
что-то прокомментировать, но Саша решительно покачал головой,
не желая касаться провокативной темы.

– Теперь вот что. Скажи откровенно. Ты считаешь… Я, что ли… Причастен
к этому делу?

– А кто же тогда? – Коля с удивлением посмотрел на приятеля, не
вполне веря в его наивность, и с подчеркнутой убежденностью воскликнул:
– Считаю, что да. Ты с ним заодно!

– С кем это – с ним?

– С Nemo…

– ?..

– Да-да, Nemo и требовал…

– !..

– …совершить теракт.

– Где требовал?..

– В записке, которую мне передали в клубе…

– Я никакого Nemo не знаю.

– Как?.. Nemo… – растерянно настаивал Коля. – Ваш товарищ по партии…
Что тебя так удивляет?

На несколько минут в салоне автомобиля воцарилось молчание; дрожащими
пальцами Саша прикурил сигарету.

– Уверяю тебя, у нас в партии нет никакого Nemo.

– Нет в партии Nemo?..

– Ну да. Никогда не было и нет.

– Он уже месяца три мне имейлы сбрасывает…

Коля включил магнитолу. По радио передавали разудалый хит восьмидесятых
«Abracadabra». «…Every time you call my name, I heat up like a
burnin’ flame, burnin’ flame full of desire…» Докурив сигарету,
Саша тут же поджег вторую и вдруг обратил внимание на пачку.

Это был «Кэмел», завалявшийся в кармане.

Но Саша никогда не курил «Кэмел», предпочитая крепкие сорта отечественных
сигарет типа «Петр I» или «Ленинград.ru».

«Кэмел» курил Липпанченко.

«Странное совпадение. Значит, я машинально засунул пачку в карман
тогда, неделю назад, в ресторане.

При чем тут ресторан?

Ну да…

Я же нес бомбу Коле…»

«…Abra-abra-cadabra! I want to react out and grab ya…»

– Честное слово, Коля, я к этой истории отношения не имею.

Коля сперва не поверил:

– А кто же тогда имеет?

– Я, во всяком случае, ни при чем.

– Ну, и что же все это значит?..

– Не знаю, – Саша беспомощно пожал плечами, выключил радио и отрывисто
прибавил: – Что делать, ума не приложу.

– Мне от этого не легче. Я и так всю ночь не спал…

Они снова надолго замолчали.

Со взморья дохнуло прохладой, и на лобовое стекло упало несколько
последних октябрьских листьев. Они были не желтые и не красные,
и даже не коричневые, а непроницаемо черные и резко контрастировали
с низким северным небом. Ярко розовая шуба стала темной и по цвету
полностью совпадала с еще недавно синими джинсами.

«Ну все, пиздец, доигрался», – подумал Коля и нарушил гнетущую
затянувшуюся тишину:

– Саша, ты ничего не замечаешь? – спросил он испуганно и как-то
по-детски.

– О чем ты?

Коля ткнул пальцем в пространство:

– Все стало черно-белым… Мир черно-белый…

– Думаешь, планку сбило?.. – посочувствовал Саша. – Колбасит по-черному?

– Может, в психушку пора?

– Да не переживай ты так. Что-то на небе перемкнуло. Случается
иногда, – успокоил Саша.

– Так ты что, тоже цвет не различаешь? – еще больше испугался
Коля.

– При чем тут я? Я ж говорю, всю программу переклинило. Видно,
снова вирус попал.

– Опять ты за свое… А я серьезно.

- А я, по-твоему, придуриваюсь?..

– …Так он, значит, был в клубе?

– Да, был.

– Что-то перетирал с твоим отцом?

– Вот именно.

– Потом встретил тебя на улице?

– Да… И мы зашли в «Ватерклозет».

– Не понял?..

– Кабак так называется.

– Аа… Кем он представился?

– Агентом ФСБ Морковиным… Павлом, кажется.

Коля сбивчиво и подробно, оснастив свой рассказ массой ненужных
деталей и эмоций (давало знать о себе похмелье), восстановил события
минувшей ночи: клуб «Гиза», презентация Комара и Меламида, силиконовая
маска, злополучная кассета, диалог в ресторане – все это пронеслось
в Сашином воображении, как сценарий идиотского видеоклипа, придуманного
только затем, чтобы, нагнав мнимой значительности, раскрутить
очередную бездарную поделку в жанре «русского шансона».

– Если честно, хочется банально нажраться, – признался Коля. –
Причем желательно до поросячьего визга.

– Ладно, – объявил Саша. – Обещаю в этой бодяге разобраться. Потерпи
до завтра.

– А бомба?..

– Что – бомба? Пусть пока лежит себе, потом разберемся.

– Да?.. Видишь ли… Кажется, я… нечаянно ее…

– На хер ты ее трогал?.. – рассердился Саша.

– Я только посмотреть хотел, – оправдывался Коля. – И случайно
нажал на кнопочку. Там что-то вроде пейджера прилеплено…

– Хуейджера… – передразнил Саша. – Когда это случилось?

– Часов в шесть-семь утра, точно не помню…

Саша обрадовал:

– Там будильник на 24 часа, так что готовься: через сутки громыхнет.

– Что же теперь делать?

– Что-что… в речку ее. Рыбу глушить будем.

Коля обернулся назад и достал из целлофанового пакета две жестяные
банки пива «Балтика №9».

Протянув одну Дудкину, он быстро вскрыл другую и присосался к
живительной влаге.

Саша неодобрительно покосился на владельца «БМВ»:

– Ты бы того… С «девяткой»-то поосторожнее. Развезет на старые
дрожжи.

– Если что, пешком дойду, – беспечно отреагировал Коля. Напряжение
последних часов отпустило его, и захотелось усугубить наметившуюся
эйфорию. – Тут же все рядом. А машину Семеныч отгонит.

– Кто это – Семеныч?

– Хаузкиппер наш. Раньше охранником у отца работал, потом на пенсию
вышел. Человек пожилой, одинокий. Ну, отец его при доме и оставил.

– Понятно, – сказал Саша, осторожно отхлебывая пиво; в голове
привычно гудело, и снять вчерашнее похмелье, в общем-то, не мешало.
– Не знал, что у тебя есть автомобиль. Да еще такой навороченный…

– Отец подарил, – похвастался Коля и сразу помрачнел. – Свадебный
подарок. Только свадьба, как ты знаешь, не состоялась.

Пиво как-то очень кстати легло на похмелье, но душу обмануть,
как всегда, не удалось, и захотелось добавить чего-нибудь покрепче.

– Ну, куда, Саш, поедем? Я угощаю.

– Не рано?

Коля посмотрел на часы:

– Уу… Время к обеду.

– Тут неподалеку ресторанчик есть, – подсказал Саша. – Через мост
прямо, а потом направо.

– Аа… рядом с Новой Голландией? – уточнил Коля. – Нет, хочется
чего-нибудь экстремального. Клин клином… Поехали в «Лимонов»…
Говорят, там прикольно…

– Решил привыкать к тюремной обстановке? К отсидке готовишься?..
– жестоко съехидничал Саша. – Посмотри на себя. В таком виде только
по ресторанам и чалиться.

Коля вспомнил, что левый рукав у него оторван, а шуба надета (как
и требуют того продвинутые глянцевые журналы) на голое тело.

– Вот тебе и Юдашкин! Понтов много, а рукав как следует пришить
не умеют. Оторви мне, Саша, и этот, для симметрии, – Коля набрал
на мобильнике номер. – Семеныч? Это я, Коля. Минут через двадцать
отгони машину от «Лимонова»… Ну… От ресторана, разумеется… Не
от живого же… Только отцу ничего не говори.

Мотор полуспортивного «БМВ» взвыл, и проходящий мимо люмпен-интеллигент,
пришибленный жизненными обстоятельствами и отсутствием всяческих
социальных перспектив, проводил автомобиль долгим ненавидящим
взглядом, зияющим сквозь уродливую оправу давно вышедших из моды
очков.

Они вошли в «Лимонoff» и слегка охренели: их встретили, как и
положено, скрежетом ключей и лязганьем решеток. На КПП дежурили
«быки» в парадной милицейской форме времен брежневизма. Коля заказал
столик в двухместной камере; Саша осмотрел большой металлический
шкаф, где пылились книги писателя, фамилия которого стала названием
ресторана.

Желания что-нибудь купить почему-то не возникло.

Охранник проводил друзей по длинному унылому коридору с шеренгой
одинаковых оцинкованных дверей с окошками для передачи пищи.

Пока шли, на пути встретился официант в грубой арестантской робе;
он катил тележку с неказистой закуской.

В коридоре было темно, и сильно пахло хлоркой. В одной из камер
кто-то запел дурным голосом: «Владимирский централ… Этапом из
Твери…»

Хотя Саша и понимал, что тюремный антураж тщательно реконструирован
дизайнером по интерьеру, ему стало жутко; Коля, наоборот, чувствовал
себя превосходно: видимо, «Балтика № 9» продолжала свое целительное
воздействие.

Наконец дошли.

Охранник вставил длинный ключ в скважину, несколько раз повернул
его и открыл дверь. В нос ударил спертый запах нечистот и прокисшей
еды. Впрочем, по-своему в камере было даже уютно. Рядом с входом,
слева, размещалась параша, заткнутая каким-то грязным целлофановым
кульком с привязанной к нему веревкой. О том, что спрятано в кульке,
думать не хотелось. Справа находился умывальник с художественно
обдолбленной эмалью. Треснутое зеркало было приклеено к стене
скотчем.

– На запах не обращайте внимания, – сказал охранник. – Там специальные
озонаторы стоят. Для создания нужного эффекта…

– Well! Well! Well! – по-киношному воскликнул Коля, входя в камеру;
в своей косматой безрукавке он выглядел, словно персонаж новейшей
трактовки бессмертной драмы Горького «На дне».

Саша имел вид героя картины «Не ждали».

– Зря я пошел у тебя на поводу, – поморщился он. – Идиотская затея.

– Что, не нравится? Подожди, щас водку с пивом принесут…

Дверь камеры с грохотом захлопнулась, и в замочной скважине вновь
заскрежетало. Саша, отодвинув драный ватник, присел на нары и
огляделся. Коля, дурачась, улегся напротив:

– А что? Жить можно!

– Ага… Когда знаешь, что щас бутылку принесут. А через час снова
на Невский выйдешь…

Через маленький зарешеченный квадратик вверху пробивался слабый
дневной свет. На стене неизвестный художник изобразил огромный,
чудовищно вздыбленный пенис и невообразимо волосатую мошонку,
принадлежащие не иначе как самому Приапу. Узкий стол из ДСП был
испещрен многочисленными надписями, среди которых преобладали
нецензурные.

Коля протянул руку и включил проводной радиоприемник. Не мудрствуя
лукаво, «тюремщики» транслировали «заключенным» дебильноватое
«Русское радио». Правда, в данный момент ди-джэй решил выпендриться
и поставил песню Б.Г.: «Адам стал беженцем, Авель попал на мобильную
связь, Ной не достроил того, что он строил, нажрался и упал лицом
в грязь…» – плел Гребенщиков свои обычные смысловые нелепицы;
Саша скорчил такую брезгливую гримасу, что Коля тут же выключил
приемник.

– А мой батяня от этой музыки тащится…

- Еще бы! Они же с Гребнем одного возраста, – согласился с чужим
выбором

Саша. – А мне этот показной буддизм уже всю плешь проел…

В двери открылось окошко, и Коля вскочил со шконки, чтобы принять
еду и напитки. Кроме водки и пива он заказал фирменное блюдо –
перловую кашу с копченой селедкой – и пару мясных салатов, более
привычных для вкуса.

Пивная пена была столь густой, что в Колиной голове сразу родилось
тривиальное сравнение с пеной для бритья, а Саша вспомнил неопознанную
одинокую строчку: «Волна абракадабры, пенясь…» Откуда явилась
цитата, он, как ни напрягался, установить не смог.

Коля лихо свинтил пробку и разлил водку по граненым стаканам.

– Говоря фигурально, сначала мы вошли в «Лимоноff», а теперь впустим
Лимонова в себя, – сопроводил он привычный жест глубокомысленной
репликой. – Ну, за что пьем?

– За русскую литературу пить не будем, – категорически заявил
Саша. – Давай за удачное разрешение нашей проблемы.

– Ах! Да!.. – на миг опечалился Коля. – Ну, будем!..

С этикетки на друзей ободряюще глядел молодой и пока еще сексапильный
Эдичка, заснятый в образе отвязного садо-мазохиста. Судя по всему
фотография, ставшая брэндом, была сделана лет тридцать назад,
и дерзкое интеллигентное лицо начинающего тогда писателя выдавало
только склонность к сексуальным перверсиям и словесным экспериментам,
но никак не авансы насчет бурного политического будущего.

Коля щелкнул ногтем по портрету Лимонова на бутылке:

– Твое мнение об Эдуарде Вениаминыче?

– Типичный подростковый писатель, а книги – тексты воспитания.
Одним словом, Гайдар нашего времени. Только если тот сам под немецкий
танк ломанулся, то этот деятель мальчишек под танки бросает…

– Ты же вроде в НБП раньше состоял?

– Было дело, по юности… Увлекся экстремистской фразеологией. Теперь
все иначе.

Коля глотал перловую кашу, запивая пивом:

– А что иначе?

Сашу неожиданно прорвало:

– Понимаешь, мы и не заметили, как настало другое время, прайм-тайм
новостного мышления, если хочешь. Торжествуют стеб и профанация,
и все подвергается мощнейшему смысловому сдвигу. Теперь неважно,
кто или что становится предметом высказывания: Кафка или Ленин,
средство от облысения или пенсионная реформа, очередной теракт
или выход на экран нового блокбастера…

Коля булькал в стаканы водкой.

– …потому что когда ты попадаешь вовнутрь сетки вещания, то рано
или поздно упираешься в обидную истину. Вдруг выясняется, что
пресловутая революция сейчас – это вовсе не попытка взорвать старый
порядок, а еще один инвариант властной вертикали, которая таким
неоригинальным, в общем-то, способом «канализирует» протестные
настроения… И тем самым еще больше себя укрепляет. Я так тебе
скажу, человеку с чистой душой в этом мире делать нечего…

Саша выдохся и замолчал; поток его речи иссяк, и, как это обычно
бывает, высказав вслух потаенные мысли, он утратил к ним интерес.

– И все равно я в восторге от любого революционного жеста, – не
заметил Сашиной досады Коля. – Я когда в новостях увидел, что
вы в Пскове часовню в память об убиенном царе взорвали, целый
час потом кипятком ссал… Вот, думаю, молодцы ребята! Как официозную
церковь подъебнули…

– Да ничего особенного, – не разделил пафоса Саша. – Достал этот
православный пиар… Тыщу лет на подвиге Христа «бабки» отмывают,
и хоть бы раз покаялись.

– Бабки, говоришь, моются?.. – пошутил Коля. – У тебя что, принципиальные
претензии к РПЦ?

– Да нет, просто неприятно, когда меня за лоха держат. Про Бога
и веру втирают, а сами… То с бывшими секретарями обкомов лобызаются,
то водкой и сигаретами торгуют. Причем без всяких пошлин. Какие
уж тут претензии?..

– Ха!.. А ты чего хотел? – закосев, распалился Коля. – У них же
у всех под рясами одинаковые погоны, гэбэшные. Будем!.. Была б
моя воля, я б все православные храмы с землей сравнял… – Он захлебнулся
водкой и ненавистью. – Поверь, Саша, пока эти восточные церкви
своими куполами блестят, ничего путного из России не выйдет… Как
бы Путин не напрягался.

– Не в первый раз приходится выслушивать подобную хрень. Я всегда
подозревал, что ты, Коля, жидовствующий во Христе, – сказал Саша,
расправляясь с мясным салатом. – И таких, как ты, вообще-то на
Руси много. Но советую прилюдно таких мыслей не высказывать.

– А что? – Коля налил еще по полстакана и с сожалением посмотрел
на остатки водки, плескавшиеся на дне бутылки.

– Побьют, – не сомневался Саша. – Сам я, как ты знаешь, по убеждениям
язычник, и своих претензий к РПЦ не скрываю. Но и то я себе подобного
авангардизма не позволяю. Все-таки мы выросли здесь, среди болот
и православных людей…

– Да что мне люди?.. – не унимался Коля. – Хрен на блюде!.. Каждый
второй так называемый православный человек убежден, что Абсолют
– это не синоним Бога, а такая престижная водка, которую он ни
разу не пил, но очень хотел бы попробовать. Это мы с тобой Флоренского
штудируем, а русский человек уверен, что церковь – это что-то
вроде альтернативного ЗАГСа. Только работники одеваются поприкольнее
и песни на непонятном языке горланят… Добьем!..

Коля долил остатки водки и сунул пустую бутылку под нары. Они
чокнулись и молча выпили.

– Вообще-то в тюряге должны не граненые стаканы держать, а кружки
жестяные, – сказал Саша и вдруг почувствовал, что мир «поплыл»;
в ушах тут же заскрипело, как будто где-то рядом перематывали
назад видеопленку; в глазах началось черно-белое мельтешение,
потом сознание куда-то пропало, а когда свет снова включился,
все было, как и прежде: Коля спокойно, словно попал в Вечность,
разливал водку по стаканам, и на столе снова стояли перловая каша
с селедкой, салаты и две полные кружки пива.

На стене, как ни в чем ни бывало, продолжалась Приапова эрекция.

– С возвращением!.. – радостно воскликнул Коля. – Вот и водку
принесли!

– Ты ничего не заметил? – спросил Саша.

– Чего? – не понял Коля. – Когда зашли, тебя сразу вырубило. Я
уже подумал, один тут куковать буду.

Он протянул руку к радиоприемнику, и из динамика раздался вибрирующий
голос: «Он скуп на слова, как Де Ниро; с ним спорит только больной.
Его не проведешь на мякине, он знает ходы под землей…» Саша замотал
головой, как будто хотел вытряхнуть из себя последние мозги. «…Небо
рухнет на землю, перестанет расти трава – он придет и молча поправит
все, человек из Кемерова…»

– Что, хуево? – посочувствовал Коля. – Давай дернем, чтобы стало
светло… хотя бы на миг. Заодно и здоровье поправим.

Коля запрокинул голову и влил в горло содержимое стакана.

– Стоп!.. – закричал Саша и резко вскочил, сдвинув стол в сторону.
– Ты и вправду ничего не заметил? Это же только что все уже было!
– он широко развел руками. – И закуска, и водка, и человек из
Кемерова. Кстати, кто это?

– Человек из Кемерова? – Коля в недоумении уставился на Сашу.
– Да хер его знает. Так, собирательный образ.

Саша сел, заглотил водку и опять затряс головой.

– Что с тобой, Саша? – спросил Коля тревожно. – Сон, что ли, какой
приснился?

– Ничего не понимаю…

– А тут и понимать нечего. Подставили нас! – убежденно заговорил
Коля. – И прежде всего – тебя! В партии-то вашей того… не чисто.
Провокатор завелся. Крот…

– А?.. – Саша посмотрел на Колю невидящим взглядом, обращенным
внутрь себя.

– Санек!… Вернись в реальность! Не время сейчас тупить,– настаивал
Коля. – Дело-то серьезное. Что с бомбой-то делать? Правда, в Неву
выбросить?..

– В Неву, в Неву… И чем быстрее ты это сделаешь, тем лучше.

Саша понемногу стал приходить в себя, хотя сознание все равно
мучал вопрос: «Что это было? Сон, инсайд?..»

После порции обязательных ди-джэевых глупостей в радиоприемнике
заиграла музыка, явно рассчитанная на ацефалов. Во всяком случае
те, кто эту музыку делал, либо в умственном отношении недалеко
ушли от своей фокус-группы, либо были настолько циничны, что им
вполне хватило бы ума запустить в ротацию похоронный марш Шопена,
испохабленный доморощенным рэпом в исполнении кумира отмороженного
поколения по кличке Децл.

Саша вновь поразился той дивной неуловимости послания, которое,
вне сомнений, присутствовало в каждом попсовом творении, но было
так искусно закодировано, что открывалось немногим посвященным.
Когда певица со стандартно слащавым голосом в десятый раз повторила
одну и ту же фразу (в десятый же раз тут же вылетевшую из головы),
Саша вдруг вспомнил мысль, которую не успел высказать несколько
минут назад:

– Здесь только одна метафора уместна. Если раньше в ментальных
полях России друг с другом рубились враждебные космогонические
сущности… Условно говоря, Запада и Востока, то нынче идет перманентная
партизанская война… – он напряг лоб, подбирая нужный термин. –
Война брэндов. Выясняют, кто кого скорей задавит: «Филлипс» «Панасоника»
или наоборот.

Коля подхватил мысль:

– Согласен, кал он и есть кал, и больше ничего… А профанация –
это процесс десакрализации смыслового пространства. Называй это
как хочешь, конец истории, смерть автора, власть нарратива… Сколько
еще можно наворотить понятий, а суть одна: чем больше говна, тем
легче этот «отстой» продается.

– Еще бы! Как пишут в некоторых газетах, интерпретация окончательно
дискредитировала истину, – Саша отхлебнул из кружки с пивом. –
Слушай, Коля, давай сверим наши ощущения…

– Да?.. А что такое? – вновь слегка встревожился Коля.

– Что-то я никак не пойму, это ты стремаешься или я?

– Ты, – не сомневался Аблеухов-младший. – Поверь… Я сижу тут и
прусь, хоть у меня в спальне бомба тикает. Ну, пиздолызднем чуть-чуть!..

– Значит, это все-таки я стремаюсь, – с невыносимой печалью в
голосе заметил Саша, принимая протянутый стакан.

– Да не парься ты так, – попытался успокоить друга Коля. – Знаю
я такое состояние. Божий мир не мил. Хочется забиться под кровать
и уснуть там навсегда…

– И еще, – продолжил Саша. – Вот у тебя так бывает?..

– Как?..

– Ну, когда надо переждать психоз, садишься к телевизору, как
даун, и… Переключаешь механически каналы. Все так ярко, глубоко,
осмысленно. Прешься от чужой гениальности и горько так думаешь…
Ну, а где же ты сам?

– Конечно, знакомо… – Коля задымил сигаретой. – Только потом психоз
кончается. Включаешь тот же дебилизатор, видишь те же рожи, и
в сотый раз убеждаешься, что все они жлобы и уебки последние…
И никакой там гениальностью не пахнет.

– И от этого еще больше жить не хочется, – резюмировал Саша. –
Вселенский отстой.

– Ну да, – не унывал Коля. – Это лишний раз свидетельствует, что
истину в себе искать нужно. Не стрематься зазря. Не блуждать по
мыслительным помойкам… Как какой-нибудь бомж от философии… Сиди
на попе ровно и постигай.

Коля принял позу лотоса с поправкой на стакан в руке.

– Что постигать? – не понял Саша.

– Ну, как его?.. Скрытый смысл событий, – неуверенно сформулировал
Коля. – Синтагматику бытия.

Тут случилось нечто невообразимое: перед ними как будто возник
прозрачный, но непроницаемый экран, по поверхности которого пошли
полосы и помехи.

– Во!.. Опять запартачило, – невозмутимо отреагировал на происходящее
Саша. – А ты говоришь – синтагматика.

Эффект исчез так же неожиданно, как и появился, и Коле показалось,
что он сидит напротив своего отражения с той разницей, что у отразившегося
двойника голова не волосатая, а бритая, отчего Коля сразу сник:

– И вот такая хрень постоянно, – пожаловался он Саше. – Только-только
почувствуешь себя человеком, ощутишь коннекшн с реальностью, как
сразу – хуяк! – лыжами по морде… Видно, судьба моя такая – вечно
попадать впросак…

– А ты знаешь, что такое просак? – спросил Саша.

– В смысле?.. – удивился Коля. – Это идиома: попасть в неловкое
положение, значит…

– Не-а. Это значение переносное, – не согласился Саша. – А что
значит попасть в просак в буквальном смысле?

– Понятия не имею.

– Так вот, учись, пока живой, – поучительно сказал Дудкин, вспомнив
о водке и булькая ею в стаканы. – Просак – это понятие, относящееся
к женской промежности. Если быть более точным, просак – это то
место, которое находится между двумя дырками…

– Расстояние между анусом и вагинальным отверстием? – уточнил
Коля. – Никогда бы не подумал…

– Именно, – они чокнулись и запили водку пивом. – Значит, попасть
в просак… Заметь, пишется раздельно, – продолжил свои лингво-философские
изыскания Саша, – это значит попасть в никуда. То есть в мимолетную
нирвану. А это, согласись, не так уж плохо…

– Точно!.. – Коля механически жевал перловую кашу. – Этой ночью
со мной что-то подобное случилось…

Дудкин встал со шконки и отправился к параше:

– Я посру, ты не против?

– Сри, чего уж там, – разрешил Коля, перемешивая салаты кривой
алюминиевой ложкой. – Вот мы пьем горькую, пьем, а к истине ни
на сантиметр не приблизились.

– Это еще как оценивать… Сам же говорил, сиди и постигай, – выпустил
воздух из заднего прохода Саша. – Наши мистические переживания
вполне реальны, но слова мешают. Язык привязан к опыту повседневности
и для описания чего-то другого… Просто непригоден… Вот если б
можно было так – бах! – и все слова из мозга вылетели, как говно
из прямой кишки…

– Чистое мышление?.. – отозвался Коля. – А разве без слов оно
в принципе возможно?

– Ха! Если б знал, я бы сейчас с тобой тут не беседовал, – подтирая
задницу, сказал Саша. – Это как в искусстве…

– В каком искусстве?..

– Ну ты же не станешь отрицать, что так называемая абстракция
гораздо продвинутей, чем любое копирование натуры, – Дудкин надел
джинсы и, застегивая ремень, подошел к умывальнику. – Однако у
зрителя возникает ощущение обманчивой легкости. Дескать, дайте
мне кисти, и я так смогу. А на самом деле он вряд ли квадрат Малевича
намалюет.

– Не понял аналогии, – вставил реплику Коля.

– Что ты!.. Какая там мощнейшая романтика пространственной формы?
– Саша мыл руки, внимательно разглядывая себя в треснувшем зеркальце.
– Обыватель ведь мыслит исключительно посредством глянцевых открыток.
Все остальное для него – мазня. Единственное более или менее внятное
желание – подойти к картине и харкнуть на нее.

Он вытер руки о грязное вафельное полотенце и молча уставился
в свое отражение. На него глядело не привычное уже изображение
псевдо-Леннона, а портрет квази-Маккартни, украденный все из того
же вкладыша к «Белому альбому».

«Е-мое, снова фейс заменили,» – подумал Саша и, ударив кулаком
по зеркалу, завопил:

– Издеваются, суки!..

– Что случилось?.. – всполошился Коля.

– Я знаю, кто я!..

Саша подошел к Аблеухову-младшему вплотную.

– Ты и вправду ничего не видишь?

– А что я должен увидеть?.. – недоумевал Коля. – Ты объясни, я
постараюсь…

– Понятно, – Дудкин сел на нары. – Все правильно. Чего я паникую?
Сам же говорил, что таковы здесь правила игры.

– Ты, Саша, главное, не волнуйся, – Коля долил в стаканы водку.
– Щас на улицу выйдем…

– Значит так… – окрепшим голосом распорядился Дудкин. – Допиваем
и разбегаемся. Ты по своим делам, я по своим.

– А у меня дел нет, я свободен… – рыгнул Коля. – Могу с тобой
поехать.

– Привет!.. А бомба?

– Ах, да!.. Чуть не забыл…

– В Неву ее, Коля, в Неву!.. – Саша добил водку. – А аналогии
никакой не существует. Ведь аналогия – тоже продукт мышления,
стало быть, языка. Так что если мы и способны изъясняться, то
исключительно намеками. Я тебе как бы намекаю, а ты как бы врубаешься.
И что там у нас на самом деле в мозгах происходит, какие, блядь,
ноэмы сталкиваются… Никто толком не знает и объяснить, соответственно,
не может. Вот и вся твоя хваленая психолингвистика…

– Я все хотел спросить…

– Спрашивай.

– А как ваша партия на самом деле называется?

– Партия Свободы.

– Внутренней?..

– Ну уж, конечно, не внешней… Скорее, невидимой…

– Да!.. Как многозначительно звучит… Партия Невидимой Свободы…

8 октября 2007, вечер

В такси Саша сразу вырубился и всю дорогу до Репино проспал, умудрившись
увидеть несколько коротких и очень ярких снов в комиксовой манере,
но когда шофер разбудил его, в памяти не осталось ничего, кроме
ощущения необычайной достоверности, присущей некоторым психоделическим
проживаниям.

Щедро расплатившись с таксистом и пообещав вдвое больше, если
тот подождет, Саша вылез из автомобиля. Он был уверен, что водитель
в любом случае будет ждать его возвращения, потому что это не
просто водитель, а агент ФСБ: уж очень смахивал он на сбрившего
бороду Шандеровича. «Все маскируется, сволочь…»

Сашу слегка колбасило и хотелось выпить чего-нибудь крепкого,
чтобы сразу «вставило». «Сейчас бы в баньке попариться, водочки
граммов двести и в постель с хорошей девушкой», – помечтал Саша
и направился к окраине поселка, где за монументально высоким забором
прятался безликий теремок в типично-новорусском стиле, похожий
на выводок таких же двухэтажных «братанов» с непременными атрибутами
достатка – черепицей, мансардами, балконами и сторожевыми башенками,
понастроенными в Репино питерскими «авторитетами», многие из которых
давно лежали в родной земле, в то время как нажитая их ратным
трудом недвижимость переходила в чужие руки; и, случалось, это
были руки конкурентов, но такова, как принято выражаться, «се
ля ви», тем более, что для тех, кто ушел в мир иной, данный вопрос
уже не имел никакого значения.

Примерно такие элегические мысли посетили Сашин мозг, пока он
давил на кнопку звонка, но за забором никто не подавал признаков
жизни, а когда калитка все-таки отворилась, он чуть было не пожалел
об этом: к его ногам молча бросился белый бультерьер, похожий
на раскормленную крысу-мутанта, и если бы не удавка поводка, в
последний момент сдавившая собачье горло, можно было бы смело
готовиться к инвалидности. Рожа охранника выглядела неприветливей
бультерьерьей.

– Чего надо?.. – рявкнул охранник.

– Я – Дудкин. Мне к Николаю Степановичу, – Саша почувствовал,
что просит с унизительной интонацией, хотя у них с Липпанченко
существовала договоренность: в особых случаях он мог рассчитывать
на помощь в любой час дня и ночи, стоило только назвать фамилию.
– Срочное дело…

Не издав ни звука, охранник захлопнул калитку, и Саша снова остался
один. «Ну и жлобье же…» – подумал он со злобой; впрочем, на этот
раз долго ждать не пришлось, и все тот же смурной охранник, но
уже без собаки, впустил его в дом.

На пороге его встретила сожительница Липпанченко, Зоя Флейш, лет
десять назад примерившая корону конкурса красоты «Мисс Петербург»,
а ныне являвшаяся одной из многих прожигательниц жизни по клубам
и кабакам. Красивая специфической еврейской красотой, однако немного
потрепанная: объемная грудь заметно отвисала, некогда упругий
зад имел тенденцию к целлюлиту, и толстый слой тонального крема
не мог спрятать первых морщинок, – Зоя производила впечатление
самолюбивой, знающей себе цену и избалованной спонсорами особы.
Саша, дай ему волю, расстреливал бы таких без суда и следствия.
Где и при каких обстоятельствах она подцепила Липпанченко, Саша
не знал, но слышал от кого-то, что ради Зоиных «прелестей» тот
кинул жену и малолетних детей.

– А его пока нет, – бросила она как бы невзначай, и Саша сразу
почувствовал неприязнь, прикрытую искусственной улыбкой: так под
блестящими этикетками контрафактных конфет скрывается антисанитария
подпольных цехов, в которых горбатятся нелегальные эмигранты из
Китая.

«Стерва обыкновенная», – поставил он окончательный диагноз, а
вслух сказал:

– Ничего. Я подожду…

– Как хотите, – она подала ему большие стоптанные тапки и погасила
в прихожей свет.

Саша вошел в гостиную, оформленную не то чтобы бездарно, а как-то
нелепо; было видно, что неизвестный дизайнер, стараясь угодить
неопределенному вкусу хозяев, смешал «коня и трепетную лань»,
в результате неодворянский декор с обилием позолоты и мрамора
сочетался с поистине купеческим размахом (в камине, например,
можно было легко устроить филиал крематория); прослеживалась и
хайтековская линия, получившая выражение в том, что книжные шкафы
больше напоминали рефрежераторы на бойне, и на стеклянные кресла
было страшно садиться, настолько они выглядели хрупкими и беззащитными.

Дудкин закурил, глядя в окно: сквозь стволы и ветки сосен просвечивал
вид на Финский залив.

– Я позвонила Коле на мобильник, он скоро будет, – сказала Зоя,
протягивая Саше пепельницу.

– Коле?.. Какому Коле?.. – спросил он рассеянно, вспомнив об Аблеухове,
ибо уменьшительная форма имени никогда не ассоциировалась в его
уме с Липпанченко. – Ах, о Коле… Ну да.

В комнате резко пахло женским парфюмом и зубным кабинетом, как
будто в соседней комнате принимал пациентов дантист.

– Я хочу с вами поговорить, – с деланным равнодушием сказала Зоя,
и в том, как она это сказала, отчетливо прозвучала тревога. –
Хочу понять, что происходит…

Саша удивился:

– А что происходит?

– Вы его подозреваете?..

– С чего вы взяли?.. – вышло неубедительно. – Вот еще!..

Зоей овладело недержание речи:

– Все на него обижаются… И тут вмешался Липпанченко… Этот Липпанченко…
Портит нам репутацию… А скажите… Где вы найдете такого специалиста?..
А?.. Все это может плохо кончиться…

Саше не хотелось не то что возражать ей, а вообще что-либо произносить
вслух. Он чувствовал, что медленно сходит с ума, и уж гораздо
лучше вздорной бабенки он знал, что все кончится плохо. И дело
было не в гипотетическом факте предательства (внутренне он всегда
был готов к этому) и даже не в ситуации, в которую попал Аблеухов.
Дело было в другом…

– …Думаете, он не кричит по ночам?.. – вдруг врезалась в мозг
Зоина фраза, выхваченная из бессвязного потока ее причитаний.

– Кричит?.. – он вздрогнул, роняя пепел на пол.

Когда Саша внедрился в подпольную сеть, то поначалу она представлялась
ему таинственным, сложно организованным и разветвленным муравейником,
имевшим множество сообщающихся между собой ходов, некоторые из
которых вели куда-то на самый верх. Но наряду с подземной, существовала
и надземная (в форме публичной политики) часть протестного движения,
куда вербовалась маргинальная молодежь, самые активные и необузданные
ее представители; и довольно скоро Саша разобрался, что к чему,
убедившись в том, что таким, в общем-то, не слишком мудреным способом
спецслужбы отслеживают, выявляют и берут под контроль нестандартно
мыслящий сегмент общества.

Издавая экстремистские газеты и участвуя в шумных партийных хэппенингах
(вроде метания куриных яиц и тухлых помидоров в деятелей шоу-бизнеса),
сердитые молодые люди выпускали пар стихийного протеста. С течением
времени, согласно неотвратимым законам жизни, они обзаводились
любимыми девушками, женились, копили деньги на стиральную машину
и постепенно превращались в типичных обывателей, ругающих власть,
отрыгивая пиво и сосиски лежа на диване, в то время как в поредевшие
ряды политэкстремалов уже вливалась очередная порция юнцов, мечтающих
не о пиве, а о коктейле «Молотов».

Преемственность поколений, комсомольский задор, а главное, предсказуемость
индивидуального финала определили для НБП и подобным ей группировкам
функцию своего рода «соцсублиматора»: ловко направляя деструктивную
энергию, присущую юности, в безопасное русло, сами «ультра-вожди»
вроде Лимонова (было совершенно неважно, под какими, левыми или
правыми, лозунгами они выступают) рекламировали себя в глянцевых
таблоидах, работали «сливщиками компромата» и почти открыто сотрудничали
с ФСБ. На самом же деле весьма успешно реализовывалась схема масштабной
имитации борьбы, все делалось понарошку, не всерьез: одни как
бы вели подрывную работу, другие как бы их ловили; – однако и
те, и другие действовали по правилам одной и той же игры, отрабатывая
заранее отведенные им роли.

Шум автомобильного мотора отвлек Сашу от невеселых размышлений.

Липпанченко заглянул в гостиную, кивнул и сразу исчез в дверном
проеме, как будто опасался чего-то, но Дудкин успел заметить выражение
неподдельного испуга на его напряженном обрюзгшем лице. «Чего
это он?.. Прячется от меня, что ли?..» Саша взял в руки пульт
и стал переключать каналы новенького «Томсона», а, наткнувшись
на русскоязычную версию «Дискавери», отложил пульт в сторону и
вперил взгляд в экран. Саша любил просматривать программы этой
телекомпании, потому что в них имплицитно присутствовал тот, кого
принято именовать термином «Другой».

Транслировался фильм «Servivors of Stalingrad», и чем дольше этот
фильм шел в эфире, тем большее недоумение вызывал: события Сталинградской
битвы были показаны глазами гитлеровцев, выживших в советском
плену, и авторы фильма обратили на своих героев все сочувствие,
на которое были способны (любовно расписав страдания попавших
в окружение фашистов и скрупулезно подсчитав их потери, но почему-то
забыв о страданиях и потерях солдат, сражавшихся за родную землю);
русские же представали какой-то темной, безликой и лишенной человеческих
черт массой, подобной стихийному бедствию или стаду диких животных,
и вся эта масса, почти орда, так и осталась за кадром, растворившись
в глубоких снегах и легендарных морозах. «Кто знает? А может,
они и правы… Если наши своих не жалели, завалив трупами вражеские
окопы, то почему их должны принимать в расчет какие-то английские
кинодокументалисты? – оценил западную point of view Саша. – А
все, что находится восточнее Праги или Варшавы, уже как бы и не
вполне людские ландшафты. Вот он, пресловутый европоцентризм!
Вот она, настоящая идиосинкразия!..»

Итог напрашивался сам собой, и его озвучил, маразматично тряся
головой, престарелый нацист, горько посетовавший на то, что если
бы Сталинградская катастрофа случилась не в районе реки Волги,
а где-нибудь под Сеной, то домой вернулись бы не жалкие шесть
тысяч несчастных немцев, а все сто. «Вместо того, чтобы скинхэдов
гнобить, Путин лучше бы поинтересовался, какие у нас тут фильмы
транслируют…» – патриотично заметил Саша. «Это же подрывная пропаганда
в чистом виде, необъявленная идеологическая война…» Следующая
мысль была логическим продолжением увиденного: «Насколько все
же призрачны претензии наших либералов на интеграцию в пространство
западных ценностей, и вся эта хрень: европеоидная идентичность,
white power, общий дом – всего лишь очередные химеры, призванные
заполнить идейный вакуум вырождающихся этносов старого континента…»

Будто подтверждая пессимизм сделанных выводов, программу вещания
на «Дискавери» продолжил фильм про Че Гевару, который так и назывался:
«CHE». Сквозь горячую лупу предательски навернувшейся слезы Саша
увидел, как символ перманентной революции и теоретик партизанской
войны, цинично превращенный в модную брендовую фишку, лежит на
столе с распростертыми руками внутри импортного кинескопа, и его
изможденное лицо все отчетливее напоминает облик распятого Христа.
Саша испытал даже нечто похожее на вживание в образ, полностью
отождествив себя с Че: он представил, как гонимый, изуверившийся,
усталый, продирается через городские джунгли, не догадываясь о
том, что местные жители уже телефонируют «куда надо» о его предполагаемом
местонахождении.

Дудкину надоело унизительное ожидание. «Совсем оборзел!.. За «шестерку»,
что ли, меня держит?..» Он решил найти Липпанченко и поставить
все точки над «i». «Где он, сволочь, прячется?..»

Спустя некоторое время выяснилось, что отыскать пропавшего не
так-то просто: внутренняя планировка дома напоминала какой-то
дурной лабиринт, в духе «черного вигвама» из сериала «Твин Пикс»,
и Саша, бессистемно блуждая по комнатам, несколько раз попадал
обратно в гостиную, где, в конце концов, и обнаружил Зою Флейш,
как ни в чем не бывало сидящую в стеклянном кресле с журналом
«Космополитен».

Не поднимая глаз, она отрезала:

– Я же просила подождать. Он сейчас занят.

– А я, значит, свободен? – зло спросил Саша.

Зоя пожала плечами:

– Вас, кажется, не приглашали…

Саша не стал спорить, а просто задал вопрос:

– Где он?..

– Там, в конце коридора, лестница винтовая, – неожиданно легко
сдалась она. – Его кабинет наверху…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

В сумраке небольшого кабинета припал к компьютерному монитору
Липпанченко, выставив на обозрение свою широкую спину; Саша мысленно
раздел это большое неопрятное туловище, представив, как острый
нож втыкается в жирную кожу и режет ее, словно жареного поросенка.
Липпанченко изменил позу, и между спиной и затылком выдавилась
жировая складка, похожая на разрез беззубого рта, и Саше почудилось,
что в глубине кабинета засел не человек, а какое-то безглазое
и безносое существо, вылезшее из картины Фрэнсиса Бэкона.

– Птьфу ты, пакость!.. – в сердцах воскликнул Саша и шагнул в
кабинет.

В глаза бросился прикнопленный к стене репринт немецкого пропагандистского
плаката времен головокружения от успехов Третьего Рейха: под самоуверенным
текстом: «Deutchland siegt an allen fronten»* из плаката высовывался
фашист с гранатой в руке, и казалось, что сейчас солдат швырнет
эту гранату прямо сюда, в комнату к Липпанченко, который, будто
почувствовав опасность, тут же вздрогнул и резко повернулся на
стуле, наклонив свою узколобую кабанью морду, готовый вонзить
клыки в первого встречного.

– Аа, это ты?.. – выдавил он из себя фальшивый вопрос и снова
прилип к монитору.

В углу тикала декоративная копия «Биг Бэна» с человеческий рост.
На кресле, блестя черным мехом, свернулась маскарадная шкура кота
Бегемота.

– Ну-ну, – хмыкнул Саша, погладив мех.

У стены, на журнальном столике, пылился раритетный «Ундервуд».
Саша внимательно осмотрел машинку и даже потрогал пальцем выпуклости
латинских литер, а среди книг, кучей наваленных на диване, обнаружил
старую залепуху Стогова «Эйшафака» и увесистый талмуд Галковского
с изломанным крестом на обложке.

– Аа, «Бездонный нужник»? – пошутил Саша. – Помню, в юности запоем
читал…

– А у меня до сих пор «Тупик « – настольная книга… – сказал Липпанченко,
поворачиваясь к Саше лицом.

– Понятно, – кивнул Саша.

– Что тебе понятно?

– Ну, существует такая разновидность интеллектуального мазохизма…
Вот это, собственного, Галковский и есть.

В прорезях настороженных глаз толстяка вновь промелькнул животный
страх, и Саша не мог не заметить этого. В свою очередь, Липпанченко
постарался справиться с собой и сделал вид, что ничего необычного
не происходит.

– Ты чо приперся-то? – как бы между делом спросил он.

– По роже твоей жирной соскучился, – грубо ответил Саша, подавляя
желание здесь же, не сходя с места, собственноручно придушить
соратника по подпольной борьбе. – Это что?..

Саша ткнул пальцем в направлении книжной полки, где за стеклом
застыл в вертикальном положении толстый фаллоимитатор, выполненный
настолько натуралистично, что казалось, будто в набухших венах
пульсирует живая кровь.

– Как что?.. Хрен голландский, – не обратив внимания на грубость,
откликнулся Липпанченко. – Правда-правда. Помнишь, я в Голландию
ездил? Так вот, заказал в одной спецклинике. Между прочим, точный
аналог моего собственного, только еще лучше. Всегда эрегированный,
всегда готовый к работе!..

Саша вообразил себе, как лет через двадцать, утративший мужскую
силу Липпанченко молится на свой резиновый пенис, обратив его
в некое подобие древнего фетиша; образ вышел столь живописным,
что к горлу подступила тошнота, и Саша чуть не блеванул на пол.

– Извини за интимные подробности, – разоткровенничался Липпанченко,
– но Зойка просто помешана на сексе. Приходится соответствовать…
Ну там, плетки, наручники, причиндалы всякие…

– Ага!.. Ну и ты достаешь с полки эту хреновину и… там у нее шуруешь?..
– не сразу нашел нужное слово Саша.

– А что такого? Мы же современные люди, – не понял издевки Липпанченко.
– Передовые технологии. Стопроцентный эффект… Кстати, в той же
клинике и твою Бритни Спирс изготовили. Ты как, трахаешь ее?..

– Да. В позиции «69», – сухо ответил Саша, вспомнив о бестактном
подарке: весной, оправдываясь конспирацией, Липпанченко запретил
ему выходить на улицу, и, в качестве компенсации за неудобства,
подарил роскошную секс-куклу, действительно, очень похожую на
Бритни Спирс. – Вот только не могу никак врубиться, в чем телеология
всей этой бодяги?..

– Опять ты за свое!.. – подхватил мысль Липпанченко, нисколько
не удивляясь повороту темы; очевидно, что резкий виток мысли собеседника
был ему понятен и привычен. – Ну да. Силиконовый мир. Машинерия,
виртуализация…

– А бомба тикает… – вслух подумал Саша.

– Что?..

– Бом-ба, го-во-рю, ти-ка-ет!.. – громко и деля слова по слогам,
сказал Саша. – Аблеухова-то подставили!..

– Какого Аблеухова?.. – разыграл непонимание Липпанченко.

– Ты мне тут дурочку-то не гони!.. – Саша решил выяснить все сразу
и до конца. – Кто автор провокации?..

– Ты. – Липпанченко невозмутимо шуршал в ящике стола.

– Что – «ты»?..

– Ты – автор провокации!..

– Я?!..

– А то кто же еще?.. – толстяк достал из стола сигару и обрезал
кончик.

– Как это?.. – растерялся Саша.

– А вот так!.. – перешел в психическую контратаку Липпанченко.
– Факт явного участия пока не установлен, но… Вынужден предупредить…
По дружбе, конечно… – он скрылся за завесой душистого сигарного
дыма. – Саша, родной, ты затеял что-то не то…

Воцарилось тягостное молчание.

– Надо отступить, пока не поздно…

– Не понял, от чего отступить?..

– Как от чего? Забудь ты об Аблеухове!.. О себе подумай. С тебя
ведь подозрения пока не сняты.

– Какие подозрения?..

– Матвея Моржова знаешь?.. Пьешь в его компании?

– Ну?..

– Вот тебе и «ну»!.. Чистая засада. Моржов – осведомитель ФСБ…
– давил Липпанченко. – Теперь попробуй подсчитать, сколько ты
ему по пьяни секретов выдал…

Саша понял, что просьба «отступить» есть своего рода условный
знак: дескать, ты не лезешь ко мне с Аблеуховым, а я, в свою очередь,
закрываю глаза на Моржова и Ко.

И – инцендент исчерпан…

– Ладно, Санек, забудем… – Липпанченко положил на Сашино плечо
тяжелую руку. – Сейчас посидим, покумарим. Мне тут один знакомый
литр абсента принес… А он вдруг взял и в завязку ушел. Никогда
абсент не пил?..

– Не приходилось… – признался Саша.

– Ну вот, щас и попробуем…

Липпанченко открыл ящик стола и достал толстую неопрятную пачку
денег, перетянутую резинкой от бигуди. Отслюнявив две стодолларовые
купюры, он протянул их Дудкину:

– А дело сделаем, серьезные бабки получим. Я же вижу, пора тебе
отдохнуть где-нибудь… на Канарах.

По винтовой лестнице они спустились вниз и вошли в уютную столовую,
где за накрытым столом с брезгливой гримасой на холеном лице их
ждала «мисс СПб-96», а на столе блестел графин с ядовито-зеленым
напитком…

Коля прокрался в родительскую спальню и воровато огляделся: жестянка
с гексогеном судорожно зажата в дрожащей руке, на лбу – испарина,
в животе – путч.

«Куда?..»

Метнулся к кровати.

«Под подушку?..»

«…Нет, заметно…»

«Тогда… Вот».

Определив примерное расположение отцовского тела, он засунул взрывоопасный
предмет под надувной матрас, идеально скрывший образовавшуюся
неровность.

«Отлично!..»

Коля осторожно прилег на кровать и попытался представить, как
через несколько часов адский заряд разорвет родную плоть.

«Все, пора…»

Отцеубийца поправил покрывало и выскользнул из спальни.

В животе разразилась настоящая революция, и, прибежав к себе,
Коля сперва заскочил в туалет и основательно опорожнил кишечник.
Потом он спустился в столовую и выкрал из бара початую бутылку
водки «Nemiroff». Выпив граммов двести пятьдесят, разделся догола
и ушел с головой под одеяло. Многочасовая усталость и алкоголь
сделали свое дело: Коля забылся прерывистым тревожным сном.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Он очнулся в омерзительно холодном поту, когда за окном брезжил
рассвет.

«Сколько осталось?..

Пятнадцать минут?..

Полчаса?..»

Ожидание превратилось в пытку; минуты – в столетия.

«Все. Уже ничто не поможет!..»

Время будто застыло, изменив Пространству с Вечностью, и Коле
уже начало казаться, что случилось что-то непредвиденное, и дьявольская
электроника не сработает.

И когда он окончательно убедил себя в этом, стены дома потряс
взрыв.

От неожиданности Коля кубарем вывалился из взбитой за ночь постели
и, накинув на плечи халат, выскочил в коридор. Он даже не заметил,
как оказался в развороченной взрывом комнате. На месте кровати
зияла большая воронка, залитая плотной, похожей на гель для бритья
пеной.

Семеныч с огнетушителем в руках уничтожал остатки огня.

От ядовитого дыма слезились глаза. Резко пахло гарью и еще чем-то,
о чем не хотелось думать.

«Нет, лучше не надо!..»

Со стен стекала темная липкая жидкость; везде валялись разбитые
стекла, штукатурка, щепки от паркета, какие-то тлеющие тряпки.

«Что это?!..»

Кусок берцовой кости с желтой мозолистой ступней.

В сознании отпечатался аккуратно обрезанный ноготь большого пальца.

Прислонившись к стене, Коля опустился на корточки, подставив лицо
влажным порывам октябрьского ветра, врывавшимся в выбитое взрывной
волной окно. Вокруг – суета, позывные мобильных телефонов, чьи-то
сдавленные рыдания…

Кто-то сильно трясет за плечо…

Шмяк!..

На голову шлепнулся лоскут оторванной кожи.

Брр!..

Коля вскочил, закричал, как припадочный, смахивая темные сгустки,
задрал подбородок и увидел, что к стене прилипло почерневшее отцово
ухо…

Падая на пол и лишаясь чувств, он успел услышать, как хрустит
кость неудачно подвернутой левой руки…

(Продолжение следует)