Проза

Бойцам невидимого фронта

Начало

Продолжение

2 октября 2007, ночь

Тьма спустилась на СПб.

Саша Дудкин возвращался домой. Переживания влачились за ним невидимым
энергетическим хвостом, и он знал, что при желании может спокойно
отмотать пленку прожитых суток назад и очутиться в исходной точке.
Ему хотелось обмануть навязанный свыше порядок: хлопнуть дверью
мансарды, отсечь тяжелый хвост переживаний и начать фильм сначала.
Но он почему-то знал также, что изменить что-либо в сделанной
кем-то записи причин и следствий, – напортить, порвать, стереть,
наконец, – он, как ни старался, был не в силах.

Поднимаясь по лестнице, он услышал, что в квартире дворника Матвея
Моржова звучат пьяные споры, играет музыка, пахнет немудреной
холостяцкой закуской, и соблазн оказаться в теплой дружеской компании
заставил его нажать на клавишу звонка. Дверь сразу распахнулась,
и Саша увидел незнакомого юношу подчеркнуто провинциального вида
с авоськой в руке. По ушам ударил дурашливый голос хозяина квартиры:
«…А я вот день рожденья не буду справлять, все заебало, пиздец,
на хуй, блядь!..» Подпевающий магнитофону Матвей Моржов нарисовался
в проеме с чадящей «беломориной»:

– Ааа!.. Санек!.. Заходи, дорогой. Знакомьтесь: это Степка, племяш
мой, – представил Моржов родственника. – Со Псковщины приехал.
Учиться в Питере будет. Теперь бухаем помаленьку… Вливайся!..

Саша пожал дружелюбную ладонь племянника, обнялся с Моржовым и
вытащил из-за пазухи литровую бутылку водки «Матрица».

– Во!.. Уважаю, – еще больше возбудился Моржов. – А мы Степку
в ларек гонцом засылаем. Иди-иди, Степа, и помни: сколько водки
не бери, все равно два раза бегать!..

Глядя на Матвея Моржова возникало впечатление, что он буквально
только что телепортировался в двадцать первый век прямо из обоссанной
подворотни образца середины семидесятых века двадцатого, настолько
колоритно и вместе с тем типично и узнаваемо выглядела его гипербогемная
фигура. Моржову было слегка за пятьдесят, длинные вьющиеся волосы
и густая косматая борода обрамляли его добродушное лицо, так что
он одновременно походил и на пожилого хиппи, и на православного
батюшку, прячущего под рясой бутылку дешевого портвейна «Три семерки».

Саша уважал дворника за редкое в наше время качество: дух подлинного,
а не показного нестяжательства витал по его захламленной квартире.
Когда-то Моржов стоял у истоков альтернативного движения, «митьковал»,
потом разругавшись с сотоварищами, ударился в мистицизм, пил по-черному,
лечился в психбольнице, – словом, полностью соответствовал высокому
званию простого питерского художника-авангардиста.

– Откуда кандыбаешь? – спросил Моржов, цепляя Сашину куртку на
вешалку. – Тоже на митинг ходил?

– Да нет, так, прогуливался по окрестностям, – отозвался Саша,
расшнуровывая кроссовки.

На большой обшарпанной кухне за столом клевал носом похожий на
скинхэда собутыльник Моржова. Матвей толкнул приятеля в плечо
и снова загорланил:

– А я вот день рожденья...

–…на хуй, блядь!.. – закончил припев приятель и протянул Дудкину
руку. – Хайль Гитлер!

– Зик хайль, – в свою очередь отрекомендовался Саша принятым в
их среде приветствием.

На плите аппетитно шкварчала сковорода с картошкой и грибами,
на столе блестела трехлитровая банка с солеными огурцами, явно
привезенными племянником из деревни; Моржов выключил ругающийся
матом магнитофон, придвинул к столу еще одну табуретку, достал
из шкафчика стаканчик, тарелку и вилку.

– В связи с посудой вспоминается мне одна поучительная история,
– начал рассказывать Моржов, откручивая пробку и наливая водку
в стаканчики. – В юности, было дело, колымил я в бригаде реставраторов.
Подсобным рабочим, разумеется. Как-то вечером, после работы, выпивали.
Как водится, зашел разговор о бабах: кто да как. Ага. Ну и я,
вмазамши, решил выебнуться. Дескать, мужики, это что, а вот делали
ли вы когда-нибудь женщине куннилингус?.. Мужики, естественно,
в непонятках: а это что за хрень? И я, радостный такой, объясняю:
так, мол и так, это то же самое, что и отсос, только наоборот.
Не она тебе удовольствие доставляет, а ты ей. Мужики: чего-о?..
И ты, Матвей, согласился добровольно бабе пизду лизать?.. Да,
– отвечаю гордо.– Согласился. И не согласился даже, а сам изъявил
желание… Вздрогнем!

Они выпили, и Моржов продолжил рассказ.

– …Ну, побухали и разошлись по домам. А завтра ждет меня сюрприз,
– Моржов снова наполнил стаканчики. – Наступает время обеда, и
мне выделяют отдельные чашку, кружку и ложку. И на каждом предмете
буква «П» намалевана. Само собой, мне обидно. Я – в амбицию. Что
сие значит? – спрашиваю. А мне так сурово и отвечают: это значит,
Матвей, что ты – пиздолизатор, и отныне будешь отдельно от нас,
нормальных мужиков, питаться. Парень ты хороший. Видит Бог, мы
против тебя ничего не имеем, но извини… Брезгуем. И подобного
авангардизма не понимаем. Как говорится, лучше выпить водки литр…

– …Чем сосать соленый клитор, – продолжил пословицу Саша.

Моржов поставил на середину стола пышащую жаром сковородку:

– Отсюда мораль: выебываться выебывайся, но знай, где и с кем.
А сначала обмозгуй, стоит ли вообще народ зазря шокировать? Вон
Лимонов, талантливый вроде бы литератор, а до сих пор оправдывается:
хуе-мое, ребята, насчет минета с негром, это так, вымысел, особый
художественным прием, необходимый для того, чтобы выразить крайнюю
степень охуения от американской жизни…

Вернулся из ларька Степка, и Моржов засунул принесенную водку
в морозильную камеру облупленного холодильника, судя по облупленности,
произведенного в СССР еще до запуска в космос ракеты с Гагариным.

– Вот Степка, – указал он на племянника. – Не пьет, не курит.
И всерьез убежден, что Иисус Иосифович, прости Господи, скоро
вновь к нам заявится. Страшный суд чинить будет.

– Адвентист что ли?.. – вдруг проснулся скинхэдоподобный собутыльник
Моржова, опрокинул содержимое стаканчика в рот и мгновенно отключился.

– Не важно, адвентист или похуист, – продолжил Моржов. – Одно
ясно: срать он хотел на всю современную литературу. И на по-мо,
и на хуе-мое. А вот тот факт, что Лимонов когда-то себя пидером
представил, у таких, как Степка, навсегда в мозгах застрял. Вот
тебе и интеллектуальный выебон, вот тебе и мессидж!

– Ну и что? – не врубился в вывод Саша.

– А то, – Моржов выудил из банки соленый огурец и, зажав его двумя
пальцами, смачно хрустнул. – Раз уж позиционируешь себя как лидер
экстремистской партии, то нечего бумагу зря марать. Баловство
это, а не политическая борьба. Так, понарошку все. Ну, будем!..

– Но в тюряге-то он не понарошку сидел, а взаправду!.. – проглатывая
водку, не согласился Саша. Ему стало хорошо и уютно, и не хотелось
спорить, а хотелось просто сидеть в компании таких же близких
и понятных людей, как Моржов или «отгнивший» бритоголовый, хотелось
просто пить водку и закусывать.

– Это же ясно, как дважды два, – резонерствовал Моржов. – Если
есть Путин, то должна быть и оппозиция. Причем непримиримая. Какой
же он «царь», если у него в тюряге ни один приличный писатель
не «парится».

– Так ты что, подозреваешь, что это все заранее просчитано и по
сценарию разыграно? – изумился Саша. – И арест, и тюрьма, и «Другая
Россия»?..

– Лимонов – штатный информатор КГБ. Его еще перед отъездом в Штаты
завербовали. Это всем известно, – отмел сомнения Моржов. – Не
удивлюсь, если с идеей PR-отсидки Лимонов сам в ФСБ обратился…
Еще бы! Разве Путин до такого допер бы?.. Это похлеще наезда на
Сорокина будет. А между тем, из камеры, книга за книгой, и все
бестселлеры. Вот так и создаются «легенды брендов». – Моржов подцепил
вилкой жареный гриб. – И Путин – прежде всего бренд, а уж потом
– политик и президент. Он сам как-то в этом публично сознался.

– Фуфель он, а не бренд!.. – поперхнулся водкой Саша. – Вот Сталин
или Мао – это бренды. А Путин – ху из! Ты никогда не задумывался,
о том, что происходит в мозгах того уебка, который на себя майку
с изображением Путина напяливает?..

Степка молча слушал спорящих, перебирая струны гитары; скинхэд
храпел, уткнувшись лицом в тарелку. Моржов снисходительно, как
на ребенка, посмотрел на Сашу и сказал с неожиданной злостью:

– Да, быстро же вы забыли про исповедь на заданную тему, про в
сиську пьяного Ельцина, про ежедневный национальный позор и беспредел
олигархов…

– Конечно, на фоне Ельцина и обезьяна выглядела бы человеком,
– поймал кураж Саша. – А Путин – трепло. Развонялся: «Мочить,
мочить…» До сих пор, как видишь, «мочит»… Пиздеть все мастера.
И вообще. Недоделанный он какой-то. В народе про таких говорят
– «недолугий»…

Моржов обиделся, как будто оскорбили его родного брата:

– Ну и ну, ребяты, совсем страх потеряли! – воскликнул он, в сердцах
коверкая литературную речь, и продекламировал нараспев, как священник,
ведущий богослужение. – Холодный ум, горячее сердце и чистые руки!

– Про кого это ты? – спросил Саша, чувствуя, что атмосфера в кухне
накаляется и спор активно переходит в неуправляемо-агрессивную
фазу.

– Да все про них, родимых, про них… Бойцов невидимого фронта,
– подтвердил свой тезис Моржов.

А Саша уже прикидывал, чем лучше трахнуть Моржова по голове –
сковородой или водочной бутылкой. Водку было жалко, и он выбрал
сковороду.

«Ну все, приехали: у нас уже авангардисты с пеной у рта «контору»
защищают», – подумал он и, пытаясь разрядить ситуацию, спросил:

– И давно это у тебя, Матвей, крыша едет? Ведь путний человек
добровольно в «контору» не пойдет.

– В том-то, Санек, все и дело, что как раз путний и идет добровольно,
– как-то сразу успокоился Моржов. – А вот подлецов – вербуют.
И потом. Сволочи и стукачи везде встречаются. В основном же в
«конторе» служат такие же люди. Как я или ты, например. У каждого
– свои слабости. Давай выпьем. Зажуй вот огурчиком. Славный огурчик,
Степка из деревни привез.

Саша запил водку рассолом прямо из трехлитровой банки и закурил.

– А по поводу Путина я тебе вот что скажу, – продолжал гнуть свою
линию Моржов. – Это же чистая психология. Представь. Мальчик из
простой ленинградской семьи. Помощи ждать неоткуда. Всего добился
сам. Этакий Жульен Сорель наших дней. Внутри – жуткий комплекс
социальной ущербности. Вокруг – проворные юноши с пятым пунктом.
Диссидентствуют, советскую власть поносят. У Вовы в душе, естественно,
зарождается стихийный антисемитизм и обида за поруганную Родину.
Тут и подворачивается старший товарищ…

– Гэбист, – подсказал Саша.

– Ну да, человек из органов.

– Мы все тут из органов, – скаламбурил Саша.

– А что тут такого? – не обратил внимания на Сашину шутку Моржов.
– Организация с давними охранительными традициями. На время, правда,
слегка забытыми, но это еще как посмотреть. Вопрос спорный. Так
что они нашли друг друга: «контора» и Володя. А кем бы он сейчас
был, без поддержки-то, а?

– Никем. Может, профессорствовал бы где-нибудь…

– Вот именно, – Моржов долил водку и поставил пустую бутылку под
стол. – То есть Путин «конторе» по гроб жизни обязан. Достань,
Степа, из морозилки пузырек, да спой нам что-нибудь душевное…

Степка с готовностью забренчал на гитаре и запел: «…Ты слышишь,
слышишь, как сердце стучится, стучится по окнам, по окнам, по
крышам, как дождик… Мой нерв на исходе. Последняя капля, последний
луч света, последний стук сердца…»

Саша встревожился, приметив вдруг, что ночь мутнеет за окном,
как полузабытый фильм, виденный когда-то, в далеком детстве, по
старому черно-белому телевизору: за толстой непрозрачной линзой
метались какие-то расплывчатые тени, и от этого все предметы в
кухне как-то странно искажались, как будто кто-то поворачивал
экран на тридцать градусов, и тогда само присутствие в этом мире
теней казалось особенно эфемерным, и дрожащий неуверенный Степкин
голос доносился до напряженного алкоголем слуха, как слабая радиоволна,
случайно пробившаяся сквозь глушилки и другие эфирные помехи:
«…Ты видишь, видишь: умирает в огне преисподней сиреневый мальчик.
Он сильно напуган, подавлен, он пишет картину собственной кровью,
своими слезами и просит прощенья…»

Эпизод 4

Мы не помним предела, мы вышли за…

Б.Г.

7 октября 2007, вечер

Коля протянул похожему на Терминатора охраннику приглашение и
прошел внутрь; VIP-персон впускали с отдельного входа и не обыскивали,
так что содержимое рюкзака осталось нетронутым. Он поднялся по
широкой лестничной спирали вверх и оказался в гигантском холле.
Резкий лазерный свет обжег сетчатку глаз, и на минуту-другую Коля
совершенно ослеп; когда же зрение вернулось, он испытал нечто
вроде де-жа-вю.

Интерьер второго этажа создавал полную иллюзию, будто посетители
клуба находятся на набережной Невы, и Коля, завороженный открывшимся
зрелищем, дабы проверить, насколько впечатление соответствует
реальности, даже коснулся постамента, на котором застыл один из
Сфинксов, охраняющих мост лейтенанта Шмидта.

Декорация была сделана из пластмассы, покрытой фосфорицирующей
краской, а изображение города проецировалось на стены из висящего
под потолком специального аппарата; получалось, что второй уровень
клубного танцпола устроен по типу планетария, и действительно,
Коля заметил, что окружающая его картинка как бы вибрирует, смещаясь
то влево, то вправо от зрителя. Тем не менее исходная точка обзора
оставалась прежней: Коля стоял как бы на площади Трезини, слева
возвышалась величественная чернильница Исаакиевского собора, и,
чтобы достичь гипотетического центра, нужно было перейти мост.

Коля медленно, как в сомнамбулическом трансе, пошел по мосту,
и только тут осознал, в чем заключается обман восприятия. Масштаб
клубной инсталляции не мог соответствовать реальному ландшафту,
и возникала возможность почувствовать себя неким Кинг-Конгом,
неизвестно с какой целью заброшенным в российскую столицу. Дойдя
до середины моста, Коля остановился: внизу, в пространстве виртуальной
Невы, шевелилась густая людская масса.

В нижнем ярусе питерская молодежь «зажигала» под кислотные кавер-версии
советских хитов, и он с трудом узнал детскую песенку, переделанную
в мрачный убойный ремикс: «Дремлет обдолбанный северный город,
низкое небо над головой. Что тебе снится, крейсер «Аврора», в
час, когда «full moon» встает над Невой?..»

Повертев головой, Коля нигде не обнаружил и намека на макет революционного
крейсера, хотя художественная концепция интерьера, как видно,
предполагала сосуществование всех питерских достопримечательностей
в одном флаконе, однако, привыкнув к клубному освещению, он испытал
еще один эстетический шок: справа, там, где, за крышами домов,
должен был плескаться Финский залив, харизматически мерцали египетские
пирамиды, а на переднем плане золотился циклопический Сфинкс,
из глаз которого и вырывались два лазерных луча.

Коля не сразу понял, что именно привлекло его внимание, но, всмотревшись,
он увидел, что мифический мутант поразительно похож на президента
Путина. Вспомнив, что древние египтяне изображали Сфинксов с лицами
фараонов, он мысленно процитировал провиденциальное четверостишие
Блока: «…Россия – Сфинкс, ликуя и губя, и обливаясь черной кровью,
она глядит, глядит в тебя и с ненавистью, и с любовью…»

Несколько подавленный, Коля продолжил путь, но от неожиданности
чуть не свалился с моста: из искусственного тумана вдруг выплыла
рыжеволосая и абсолютно голая фотомодель с подносом в руках. В
сознании мелькнула только одна более или менее вменяемая мысль:
«Так и охуеть недолго!..» Коля судорожно схватил с подноса фужер
с шампанским, мигом осушил его и сразу взял другой. В голове слегка
прояснилось.

Добравшись до пластикового подобия Английской набережной, Коля
различил в стене зеркальную дверь и вошел в огромную галерею,
где собрались главные гости. Презентация достигла апогея, «випы»
тусовались вокруг полуразоренного стола и возбужденно галдели.
Вопреки заявленному в программке маскараду, людей в масках присутствовало
немного (преобладали знаменитости, а они, как известно, не любят
прятать свои физиономии), зато в изобилии были представлены разнокалиберные
чиновники с расфуфыренными блядями, да клоны рыжеволосой официантки.

Обнаженные девушки сновали по галерее, разнося напитки и легкую
закуску. Одна из красоток как раз остановилась неподалеку от Коли,
и у него возникло навязчивое желание подкрасться сзади и вставить
между ее ягодиц указательный палец. От желания, впрочем, пришлось
отказаться, и, чтобы немного успокоиться, он решил покрепче выпить,
устроив себе «северное сияние».

Коля принялся с энтузиазмом глотать то водку, то шампанское, и
довольно быстро добился нужной кондиции: его мозг уподобился как
бы многоканальному магнитофону, способному фиксировать на ленту
памяти одновременно несколько диалогов.

Седой академик с рюмкой в руке (из пьяной Колиной головы напрочь
вылетела фамилия академика, но по странной прихоти застряло неполиткорректное
название книги, автором которой тот являлся – «Русофобия») собрал
вокруг себя группу случайных слушателей и вещал:

– В двадцатом веке Россия пережила две масштабные еврейские революции.
Первая – Октябрьский переворот семнадцатого года. Советский каганат
был самой впечатляющей победой мирового сионизма за всю его историю.
Потребовалось по меньшей мере два десятилетия, чтобы вновь народившаяся
национальная элита под руководством Сталина сумела вытеснить сынов
Израилевых из Кремля…

В монолог академика врезался циничный разговор рыжеволосых фотомоделей:

– Лично я за его поганые сто баксов даже не пердну… Пусть раскошеливается,
жлоб порхатый, если хочет продолжения банкета…

– …Вот почему, – резонерствовал академик, – потомки тех, кто основал
СССР, превратились затем в заклятых врагов советского строя. Пресловутое
диссидентство питалось уязвленной иудейской гордыней…

– …Я всегда «лаве» вперед беру, хотя иногда и без всяких денег
так ебаться хочется, что даже в ушах хлюпает…

– …Вторая еврейская революция произошла в девяностые годы. Это
было подлинное восстание «пятой колонны». Жиды захватили СМИ и
финансы, нефть и алюминий. Более того, в их загребущих руках оказалось
ментальное тело России…

– …Я бы не советовала тебе клиентов здесь снимать. Вокруг видеокамеры.
Босс просечет, ноги повыдергает…

– …Настоящее значение Путина откроется несколько лет спустя, когда
набравшая силу русская элита вышибет из страны жидовствующую фронду….

Среди толпы слонялись алчные, аки волки, телерепортеры, как баранов,
тянувшие за собой неповоротливых водеооператоров, которым тоже
хотелось выпить и закусить по-человечески. Зажав в руках фаллоимитаторы
микрофонов, репортеры выплевывали в знаменитостей свои скабрезные
вопросы, получали не менее скабрезные ответы и сразу меняли дислокацию
съемки. Коля не заметил, как перед ним выросла глистообразная
фронт-вумен, претендующей на скандальность передачи «Светская
жизнь Петербурга». Теледевка сунула «фаллофон» в Колино лицо,
и, брызгая слюной, зашепелявила:

– Что вы думаете об открытии клуба «Гиза»? Как чувствуете себя
в этих фантастических декорациях? Какие мысли рождает новое творение
Комара и Меламида?

Она ткнула «микрофаллом» прямо в рот, и Коля не выдержал издевательства:

– Пошла на хуй, ебаная в рот сука!.. – рявкнул он так громко,
что близстоящая публика оглянулась в предвкушении скандала.

– Фу, какой грубый, а еще сын сенатора, – фыркнула глистообразная
и отвалила восвояси.

Электронные СМИ и прессу попросили удалиться, и официанты моментально,
как в цирковом аттракционе, обновили скатерти и закуски, причем,
судя по заметно повысившемуся в цене ассортименту, бутылкам со
спиртным и более живописным пейзажам на столах, стало понятно,
что ожидаются не просто «дорогие», но «высокие» гости.

– Неужели и Путин будет?.. – громко воскликнул кто-то.

«Раз репортеров поперли, значит, предполагается что-то интересное»,
– решил Коля, несколько подуставший от бессмысленных фраз и мельтешения
публики.

Ждать пришлось недолго, и откуда-то сбоку, из потайной двери,
вынырнула группа людей, не с нимбами, а с минами небожителей на
лицах. Возглавлял компанию энергичный лысый человечек – министр
культуры Прыткой; Коля узнал отца, Николая Цукатова, в прошлом
талантливого танцора Мариинки, а ныне преуспевающего арт-директора
«Гизы»; четвертым шел Жириновский в костюме Бэтмана.

«Ну вот, «своих» дождался», – подумал Коля. – «Жирик будет песни
орать, а я на столе станцую…»

К микрофону вышел Прыткой:

– Друзья! Я рад приветствовать вас здесь, в этом клубе, синтезировавшем
в своих интерьерах самые актуальные тенденции мирового шоу-бизнеса!..
– провозгласил министр культуры с энтузиазмом. – Говоря откровенно,
никакой клубной субкультуры не существует, – продолжил он. – Культура
– она либо есть, либо ее нет. Все остальное – от лукавого или
безответственные выдумки журналистов.

«Набив» язык на бесчисленных ток-шоу, Прыткой легко вошел в образ
ведущего телепередачи «Триумф хунвейбинов», бездумно вворачивая
в свою речь мысли и обороты, украденные из передовиц и интервью
культурологических изданий.

– Увы, оценочным определением «попсовый» у нас зачастую обозначаются
феномены культуры, которые гораздо актуальнее тех явлений, что
тщеславно именуются «экстримом», и совсем не важно, что клуб,
выступая своего рода современной модификацией «башни из слоновой
кости», всегда имеет вход и выход на рыночную площадь, – Прыткой
даже вспотел от напряжения, силясь закруглить мысль. – Но гораздо
важнее здесь то, что из камерных галерейных каморок и душных художнических
междусобойчиков передовое и, я бы добавил, по-настоящему взрывоопасное…

«Зря он так», – вскользь подумал Коля.

– …Искусство шагнуло на широкие проекционные экраны, в мониторы
компьютеров, в окошечки мобильных телефонов… Другими словами,
именно здесь, в клубящемся пространстве смысла, рождается то новое
искусство, трансляция которого и обеспечит России свое – достойное
– место в грядущем изменяющемся мире.

Волюнтаризм вывода никого не смутил, и все дружно выпили за «Гизу».
Коля присоединился к тосту: решив перейти на более крепкие напитки,
он смешал виски с коньяком, разбавил «Пепси» и получил шипучий
«ерш», приплывший откуда-то из района Ла-Манша.

Следующим выступал арт-директор Цукатов; он напомнил присутствующим,
что открытие клуба «случайно» совпало с днем рождения президента,
в связи с чем культуртрегеры «Гизы» подготовили публике сюрприз:

– Специальным авиарейсом из Нью-Йорка!.. – объявил Цукатов. –
Свежайшее творение классиков русско-американского гипер-реализма!..
Прошу любить и жаловать: Комар и Меламид!..

В галерее электричество потухло, а на потолке, наоборот, ярко
вспыхнуло, и Коля, как и все, задрав голову, увидел движущееся
объемное изображение Петербурга, по-видимому, заснятое на видео
с вертолета; впрочем, картинка была настолько четкой, а разрешающая
способность неведомого оптического прибора была столь впечатляющей,
что сразу возникло подозрение, а не сделана ли эта панорама, вся
целиком, в процессоре компьютера? И хотя Коле, как и всем остальным,
пришлось смотреть вверх, появлялось ощущение, что на самом деле
это ты сам висишь вниз головой, обозревая архитектурные ансамбли,
мосты, набережные и скверы, по которым только что ходил пешком.

Все зааплодировали, и даже Коля, в общем-то весьма скептично настроенный
к технологичному «нео-арт-нуво» (его коробил сам этот дублетный
термин, по недоразумению прижившийся в языке), отдал должное задумке
художников. Он опустил голову, и субъектно-объектное отношение
тут же сделало рокировку: теперь город висел над зрителями, готовый
сорваться в бездну. Иллюзорные дома, зависшие вверх тормашками,
медленно и плавно кружились, и казалось, что любой зритель, даже
не очень всматриваясь, способен заметить и плеск волн о гранитные
ступени, и облезшую краску на фасадах, и тени, мелькнувшие за
окном мансарды.

«Долго они еще собираются башку дурить?..» – спросил себя Коля,
и вместо ответа с зависшим под потолком изображением стало происходить
что-то странное: светящиеся микрочастицы реальности начали перестраиваться,
мутировать, сплетаться в комбинации, разлетаться и соединяться
вновь, и через минуту Петербург обратился в нависшее над столами
лицо президента Путина, ласково глядящее на своих подданных.

«Так вот оно что!..» – только и успел выдохнуть Коля, и его мысль
утонула в экзальтированных аплодисментах. Субъектно-объектный
скачок сохранялся: стоило посильнее задрать голову, как начинало
казаться, что зрители парят над стереоскопическим путинским ликом,
однако, как только горизонт восприятия уходил вверх, выпуклости
лица повисали над публикой: Коля различал мельчайшие поры, волоски
и неровности на бледно-розовом эпидермисе президента, и от того,
что в мозгу постоянно мерцала возможность как бы «провалиться
в картинку», физиономия Владимира Владимировича представлялась
до боли знакомой и родной.

– Метод погружения, – изрек кто-то рядом.

– Визуальное зомбирование, – заметил другой.

Свет в галерее включился, и иллюзия исчезла.

Все снова захлопали в ладоши и бросились обниматься со скромно
затерявшимися где-то в углу художниками; Цукатов предложил выпить
за удачную премьеру, и Коля вторично впустил в желудок англо-французского
ерша. Общение с искусством подействовало благотворно, публика
радостно расслабилась, обсуждая увиденное и заливая восторги спиртным.

Между тем к микрофону приник Жирик-Бэтман и предложил не забыть
об «еще одном новорожденном… достойнейшем муже… без пяти минут
президенте страны Аполлоне Аполлоновиче Аблеухове».

«Еб твою!.. Совсем забыл поздравить…» – с опозданием вспомнил
Коля о дне рождения отца. Толпа кинулась чокаться с именинником,
а Коля постарался затереться куда-нибудь в тень; общаться сегодня
с отцом не входило в его планы.

Вдруг явились маски; на сцене крепкие финские парни из группы
«Apocalyptica» забили смычками по струнам своих виолончелей, и
сделалось еще веселее и отвязнее; Жириновский приветствовал вновь
прибывших велеречивым тостом, в душном воздухе запахло потом и
похотью; кто-то блеванул прямо в тарелку.

Согласно замыслу постановщика маскарада, ряженые изображали дьявольскую
свиту: гнусный клетчатый господин, полуголая Маргарита, огромный
пушистый кот Бегемот, Азазелло, – все были в сборе, все были тут,
правда, с одной поправкой: возглавлял компанию не традиционный
Воланд, а монструозный субъект в костюме Мэрэлина Мэнсона.

Коля пригляделся и понял, что это не субъект, а самый настоящий
Мэрэлин Мэнсон и есть. Глэм-рок-идол прибыл на церемонию открытия
«Гизы» из Берлина, где давал несколько концертов в рамках европейского
тура. Блестя роскошной черной шерстью, кот Бегемот брал у Мэнсона
автограф, и только сейчас до Коли дошло, почему волосы поголовно
всех фотомоделей выкрашены в рыжий цвет.

«Надо б отлить, пожалуй…» – и Коля, шатаясь и наступая на ноги
гостей, стал продираться сквозь шумную тусовку, – неподалеку от
входа маячила черным значком манящая дверь ватерклозета.

Тут, как из-под земли, перед ним выросла фигура мадам Помпадур,
будто только что вырвавшаяся из тесной рамы висевшего в Колином
кабинете портрета.

«…Откуда она могла знать?..»

Шокированный, Коля молча уставился на Соню, которая отразилась
в зеркале его воображения; она сделала глубокий реверанс и вручила
ему какой-то предмет, завернутый в золотистую подарочную бумагу.

Аполлон Аполлонович не любил презентаций и фуршетов, и если и
участвовал в подобных мероприятиях, то исключительно из соображений
деловой и жизненной необходимости; он понимал, что настоящая корпоративность
рождается не в офисах и коридорах, а у банкетных столов, где часто
открывается то, что скрыто за пеленой внешних условностей и пустотой
служебного рвения; и как бы серьезно и трепетно человек не относился
к своей карьере, опьянев, он выдавал свои истинные желания и цели.
Это обстоятельство нельзя было недооценивать в повседневной работе:
можно сколь угодно долго и с пристрастием приглядываться к коллегам
и оппонентам (а опыт показывал, что и те, и другие – это всего
лишь две ипостаси одной субстанции – субстанции Врага), и не суметь
различить в сумятице лиц и ситуаций не только скрытую угрозу,
но даже и вполне обычную некомпетентность; но иногда хватало и
часа, проведенного в компании подвыпивших подчиненных, чтобы стало
ясно, на кого можно надеяться, а кого стоит опасаться.

Нечто подобное характеризовало и вечеринки, где общались «люди
одного круга»; в разговоре «на равных», да еще подогретом доброй
порцией алкоголя, проскакивало больше информации, потому что ни
узы общего дела, ни невидимые перепонки субординации не сковывали
общения, и подчас важно было не «авторитетное мнение» или «конфиденциальная
новость», а настрой собеседника, его оценка положения вещей, ибо
живая практика доказывала, что верное решение – это не всегда
плод интеллектуальных усилий, скорее – это перст интуиции.

Вот и сейчас Аполлон Аполлонович внимательно следил за происходящим:
не выдаст ли случайная гримаса, небрежно оброненное слово или
нечаянный взгляд что-то такое, о чем еще вчера нельзя было даже
подумать, и что сегодня могло стать знаком неминуемой «смены вех».

– Поздравляю! Эк-к вас угораздило, Аполлон Аполлонович… Родиться
в один день с президентом, – с дежурным фужером к сенатору Аблеухову
протискивался один из ряженых, изображавший булгаковского Коровьева:
на кончике носа с крупной неопрятной бородавкой повисло треснутое
пенсне.

Аполлон Аполлонович вежливо пожал ледяную руку незнакомца:

– М-м-м… Спасибо… Чем обязан?

Сенатор привык к тому, что к нему нередко обращаются люди с личными
просьбами, – это было нормально, но незнакомец не производил впечатление
человека, которому что-либо от кого-либо нужно.

Он протянул Аблеухову красную книжечку удостоверения:

– Я не представился… Сотрудник ФСБ, Морковин… Павел.

– Ага… Отойдемте в сторонку…

– Я, Аполлон Аполлонович… Собственно… Должен вас проинформировать…

– Так…

– Готовится преступление…

– Теракт?..

– Он самый…

Аполлон Аполлонович подлил Морковину шампанского:

– И кто же?.. Предполагаемая жертва?

– Один высокопоставленный чиновник.

По спине Аблеухова побежали мурашки: несколько дней назад он получил
письмо с угрозой; кто-то, пожелавший остаться неизвестным, обещал
взорвать сенатора в случае принятия им поста губернатора Петербурга;
однако за годы активной политической жизни Аблеухову так часто
угрожали, что он не обратил на письмо особого внимания.

– Да?.. И в кого, если не секрет, они на этот раз метят?

Морковин спрятал пенсне в карман, наклонил голову и прошептал:

– Как в кого? В вас, Аполлон Аполлонович…

– В меня?.. То есть как?..

– Да никак! Очень просто…

Разумеется, это была только фигура речи: ничего «простого» в готовящемся
убийстве не было и в помине, и лицо Аблеухова, мервецки побледнев,
выдало волнение подергиванием лицевого нерва.

Морковину стало жалко сенатора:

– Да вы, Аполлон Аполлонович, не волнуйтесь так… Меры приняты…
Мы не допустим… По-крайней мере, в ближайшие дни… Нет никакой
непосредственной опасности… Даже более того – через неделю вы
будете знать всех… И зачинщика, и исполнителя.

Морковин подлил сенатору шампанского и снова напялил на нос свое
пенсне:

– Вы того… Успокойтесь… Не так страшен черт, как его малюют. Выпьем!..

– Выпьем, – согласился Аблеухов.

– Правда, должен вам сообщить еще одну вещь…

– Что еще?

– Да так, пустяки…

– Ну?!.. – разволновался сенатор. – Говорите же прямо!

– О Фредди Пу слышали?..

– Пу?..

– Да.

– Слышал, как же…

– Так вот… Это ваш сын…

– Коля?!..

– Жаль, конечно, что эта неуместная шутка приняла столь неоднозначный
оборот…

– …

– …но факт остается фактом… Так что знайте: за ним установлено
внешнее наблюдение.

– Зачем?

– Так, на всякий случай… Мало ли что…

Аполлон Аполлонович очнулся от шока:

– Э-э… Позвольте еще раз взглянуть на удостоверение…

– Хм-м-м?.. Не доверяете?.. Напрасно… – Морковин снова достал
свой документ. – Само собой, удостоверение не настоящее. И фамилия
моя не Морковин…Только это дела не меняет.

– А как ваша настоящая фамилия?

– Чупов, – Морковин стал цеплять книжку к специальному шнурку,
пришитому к подкладке для подстраховки: чтобы случайно не потерять.
– Отсюда и агентурная кличка… Чупа-чупс. Я вообще-то москвич…
А в Питере по спецзаданию… Надеюсь, скоро назад… Климат, знаете
ли, достал… Нездоровый какой-то… Только водкой тут и спасаюсь…

Коля буквально ворвался в туалет, чуть не сбив с ног застегивающего
ширинку Прыткого. Проникнув в кабинку, закрылся на шпингалет и
сел на крышку унитаза. Судя по характерным звукам, доносившимся
из соседней кабинки, там уже вовсю трахались; возле писсуаров,
где справляли малую нужду, возник спонтанный диалог:

– …Не люблю смотреть голливудские фильмы по ящику, – делился наблюдением
один из «отливающих». – В Голливуде давно осознали, что чем больше
в фильме мата, тем выше кассовые сборы; а наши переводчики фильм
похабят: вместо «мазафака» вставляют «черт побери».

– Согласен, – продолжил тему другой. – Где он, реализм?.. За что,
спрашивается, боролись господа Толстой с Некрасовым?..

Коля нервно, дрожащими от волнения руками разорвал золотистую
бумагу.

– …Ты зубками… Зубками слегка… – охая, распоряжался кто-то в соседней
кабинке. – Вот так…

Внутри упаковки оказалась самая обыкновенная видеокассета формата
VHS с фильмом Ф. Ф. Копполы «Апокалипсис наших дней». На лицевой
картинке стая американских вертолетов летела бомбить въетнамских
патриотов.

– … Ох…Да не так сильно!.. – прервал свои «охи» неизвестный. –
Член откусишь…

Коля в недоумении повертел кассету в руках и вытащил пластмассовый
корпус из картонки, откуда тут же выскочила яркая открытка и упорхнула
за порог туалетной кабинки. Коля бросился было следом, да заел
шпингалет, и дверь не открывалась. Между тем по соседству все
кончилось, и по кафелю звонко застучали женские каблуки. Коля
заметался в своей кабинке, как бешеная птица в клетке. Ударив
в дверь плечом, он вырвал шпингалет с «мясом».

Посреди туалета, облизывая губы большого рабочего рта, стояла
голая рыжеволосая девица и рассматривала открытку.

– Это мое!.. Мое!.. – завопил Коля, выхватывая открытку из цепких
девичьих рук.

Мимо, вдоль стены с писсуарами, пробирался довольный кот Бегемот.
«И когда успел, котяра?..» – подумал Коля и нырнул в освободившуюся
кабинку. Он внимательно изучил открытку и не увидел ничего нового:

В программе: 
        1. Маскарад
        2. Презентация видеоинсталляции «Путинбург//Метаморфоза 
        чекиста»   Авторы: Комар и Меламид
        3. Концерт группы «Apocalyptica»
        4. Дискотека
        5. Фуршет

   А также – шоу «великого и ужасного» Мэрилина Мэнсона
   К Вашим услугам – ресторан «Мемфис», бары и сауна

«Tovarisch! Pomnya o letnem predlojenii, speshim uvedomit’, chto
vremya ne terpit. Ochered’ za toboy! Predlagaem likvidirovat’
senatora. Nujniy material v vide bombi dostavlen. Dlya ispolneniya
zadaniya dayom 2 sutok. Da, smert’!

Nemo».

«Ну вот, дожался. Теперь и в самом деле конец…» Коля не знал,
сколько времени он провел в кабинке, стараясь не думать, не понимать,
о чем идет речь. «Думать здесь нечего. Потому что это… это…» Перед
глазами была дверца кабинки, а в душе – черная дыра. Коля снял
с пояса мобильник и набрал «эсэмэску»:

Ну что, сука?! Хочешь эксклюзивное интервью от Фрэдди
Пу? Я – в «Гизе». Сейчас вас всех убивать пойду! Send
by: 9212128506

Потом он достал из рюкзака маску и натянул ее на голову. Ощупав
лицо, убедился, что силикон сидит на коже лица плотно, без складок
и вздутий. Медленно надел шляпу и блестящую режущую перчатку.

Здесь вспомнилось все: последний сентябрьский день, свидание с
Дудкиным, длинный и путанный разговор, грязная сумка, бутылка
«Арманьяка» и остальные детали. Словно посторонний, он увидел,
как взял из рук Дудкина сумку и засунул ее в сейф с портретом
мадам Помпадур.

«Помпа… дура» – развернулось знакомое слово, и только теперь его
охватило невыносимое чувство испуга.

«Как же так?..» – панически стучало в мозгу.

– Да никак!.. – ответил кто-то другой, живущий внутри.

Фрэдди Пу встал, надел на плечи рюкзак, поправил шляпу и с достоинством
покинул туалетную комнату.

В галерее творился полный беспредел, и никто не обратил на Фрэдди
Пу внимания. Коля приметил отца, беседующего с каким-то весьма
неприятным типом в разбитом пенсне, зацепившемся за круглую бородавку
у носа, и память снова выстрелила блоковскими строчками: «…Рассказывает
он, виляя задом, сенатору скабрезный анекдот…» Министр Прыткой,
оживленный и радостно вспотевший, без пиджака, в расстегнутой
рубахе, обнажив волосатую грудь, кокетничал с голыми красотками,
то и дело хватая их за торчащие «прелести». Бэтман пошел еще дальше:
уже ничего не стесняясь, дурачась и громко хохоча, он разложил
одну из девиц прямо на столе…

Коля прошел внутрь галереи и вскочил на стол. Сшибая бутылки и
грозя окружающим ножами металлической перчатки, он помчался по
направлению к отцу. Раздался истерический женский визг. Секьюрити
стали пробиваться сквозь публику к месту инцидента. Фрэдди Пу
выдал несколько безумных па, схватил со стола большой бисквитный
торт, изготовленный в виде Зимнего дворца, и метнул его в Аполлона
Аполлоновича. Торт просвистел над головой сенатора, и с глухим
стуком врезался в стену. В Колином сознании навсегда запечатлелись
веселые кремовые брызги, ошалевшее от испуга лицо отца и министр
культуры, плюхнувшийся на пол.

Однако кольцо окружения сжималось, и Колю могло спасти только
чудо. Спасение явилось в образе двух розовых ягодиц, выставленных
напоказ пытавшейся спрятаться под столом фотомоделью. Фрэдди Пу
вытащил официантку из-под скатерти, и, приставив указательный
нож к нежному горлу, истошно заорал:

– Я убью ее!.. Я убью ее!..

Охранники чуть отступили.

Фрэдди Пу, пятясь спиной к выходу и волоча за собой дрожащую фотомодель,
выбрался из галереи. Путь на другой берег был свободен.

Коля отступил девицу и бросился бежать по мосту лейтенанта Шмидта,
но в тот момент, когда он ступил на пластик переправы, неожиданно
включился механизм: мост разводили.

«Успеть! Надо успеть!..» Коля со всех ног понесся вперед, но механизм
работал быстрее, и каблуки заскользили по поверхности, как по
льду. Тем не менее, беглец как-то сумел достичь края и – прыгнул…

Он не рассчитал силы прыжка, и, нелепо вскинув руки, ударился
о торец противоположного пролета.

Огромный зал замер, ди-джэй вырубил музыку. Внизу завопили.

Еще пару мгновений Коля держался за край эрегированного моста,
а потом сорвался и полетел вниз.

Кабельная сеть «Петербург, 6 канал».
Программа «Дневник происшествий».
Ночной эфир: 7 октября 2006г.(23.06).

Телеведущий (в кадре):

В эфире – экстренный выпуск «Дневника происшествий». В студии
– Борис Бланк. Сегодня вечером в VIP-зале только что открытого
для публики клуба «Гиза» было совершего нападение на сенатора
Аблеухова, которого прочат на пост губернатора Санкт-Петербурга.
Детали скандального инцидента – у корреспондента нашей программы
Варвары Соловьевой.

Стендап:

Журналистам не повезло. Перед тем, как случился скандал, их попросили
покинуть помещение. Это обстоятельство указывает на то, что акция,
которую осуществил небезызвестный питерский перформансист Фрэдди
Пу, не готовилась заранее, а произошла спонтанно. На этот раз
объектом атаки – с устрашающими жестами и метанием торта – стал
Аполлон Аблеухов, с недавних пор называемый главным претендентом
на кресло градоначальника, что и придало хэппенингу политическое
измерение.

Корреспондент (за кадром):

Охрана «Гизы» попыталась задержать Фрэдди Пу, но он успел взять
в заложницы одну из девушек-официанток. Вы видите кадры, сделанные
видеокамерой внутреннего наблюдения. На них отчетливо видно, как
Фрэдди Пу запрыгивает на банкетный стол и бросает торт в сенатора.

А это – уже съемки нашего оператора. Фрэдди Пу пытается убежать
от охраны по клубной декорации, копирующей мост лейтенанта Шмидта.
В это время мост как раз разводили, и прыжок скандального художника
окончился падением вниз, и его жизнь спасло только то, что он
упал не на пол, а на рекламный надувной камуфляж презерватива.

После чего Фрэдди Пу затерялся в толпе.

текст: Фил Спектр

фото: Андрей Бухло

Субботний октябрьский вечер. Люкс отеля «Европа». Тьма сгущается
за окном, где мерцают огни «отпрыска России, непохожего на мать».
Я вытаскиваю из кейса майку с имитацией пота под мышками, мятый
пиджак от «Trussardi» (купил на парижской распродаже), прыскаю
на себя последним изыском от «Hugo Boss» – «аромат бомжа».

Сегодня я иду на открытие клуба. Казалось бы, событие рядовое
в наш просвещенный век, но это… случай особый.

Клуб «Гиза» – выражение того, что называют «новой пафосностью».
Несколько широкоформатных дансполов, панорама Петербурга в сочетании
с египетскими пирамидами, галерея актуального искусства.

И все-таки главное – не антураж; главное – персоналии. Телевизионщики,
как обычно, опоздали, и весь эксклюзив достался мне.

Знакомьтесь. Сенсация сезона. Самый скандальный перфоманс-мэн
Петербурга. Мутант президента России и голливудского киногероя.
Несравненный Фрэдди Пу!

– Интересно, откуда берутся столь неожиданные идеи? – спрашиваю
у Фрэдди.

– Из жизни, вестимо, – Фрэдди затягивается крепкой «Gauloises».
– Вы что же, всерьез верите, что Путин существует на самом деле?
Что он не глюк, вроде Масяни, возникший из компьютерной пустоты?..

Что сие? Реакция на тотальную виртуальность? Провокативный фантом?
Экспликация местечкового страха, выползшего на простор форумов
и площадей?

Да, таких арт-акций я еще не видел.

Сначала Пу инсценировал покушение на известного сенатора, запустив
в чиновника тортом (арт-теракт? Намек на антиглобалистские хэппенинги?).
Затем разыграл номер с заложницей (маленькая, но эффектная аллюзия
на «Норд Ост»?). В финале Фрэдди шокировал всех, симулировав суицид
(манифестация сокровенной и социально значимой темы?).

Как бы там ни было, это было нечто. Мы заткнули хваленый Запад
за пояс. Символично, что спасло Фрэдди Пу то, что, когда он свалился
с моста, то попал прямехонько на огромный презерватив, надутый
ради рекламы средств контрацепции. Хлопок лопнувшего кондома был
похож на взрыв портативной бомбы, нашпигованной смыслами и пронесенный
в клуб неизвестным медиа-террористом.

Ба-бах!

И морок развеялся, как искусственный клубный дым.

Сфинксы все также загадочно вглядываются в тебя.

А Фрэдди Пу уходит в ночь…

Если кто не в курсе, напомним, что гельмантоз – не только крайне
неприятное, но и опасное заболевание: болезнь грязных душ и убогих
мозгов. Развитие патологии осложняется глубоким отравлением и
общей ослабленностью великой когда-то страны. Возбудители заболевания,
гельманты, встречаются в природе, приспосабливаясь к внешним обстоятельствам,
но стоит им попасть в благоприятную среду, как они начинаются
неудержимо размножаться, паразитируя внутри организма Родины.

Как и все паразиты, гельманты равнодушны к тому, чем живет и как
дышит вскормившее их существо, ибо основное их назначение (модус
вивенди) – сосать соки и откладывать яйца (преимущественно в виде
произведений так называемого «искусства»). Надо признать, что
в России гельмантоз вступил в хроническую и особо тяжелую стадию.
Еще одним серьезным подтверждением этого диагноза стала вакханалия,
развернувшаяся на брегах Невы по поводу открытия «самого шикарного
и продвинутого клуба Европы», – как не преминул выразиться крупный
и влиятельный гельмант по фамилии Прыткой, презентируя новый очаг
воинствующей антикультуры.

Кстати, о Прытком. Главный «культурист» России давно радует других
гельмантов своей маниакальной приверженностью ко всему замороченному,
межеумочному и выморочному. Ладно бы сидел пьяненький в студии
«Театр+TV» и лопотал бы на своем ублюдочном «улялюме» о том, что-де
из всех искусств важнейшим для нас является похабный анекдот;
мы бы даже простили ему судорожные попытки «включиться в культурный
процесс» (в конце концов, минкульт – не РТР, его так просто не
развалишь), но когда нас хотят убедить, что публичная мастурбация
есть не что иное, как художественная акция, освещенная авторитетом
монстров америкосовского шоу-биза… Увольте! Трезвым сознанием
любого здорового человека овладевает одно чувство: хочется брезгливо
раздавить гадину!

Взяв за основу сомнительную апологию сатанизма, когда-то выползшую
из-под пера придворного драматурга Сталина, Прыткой и компания
таких же отвязных отщепенцев, как и он сам (Жирик-Бэтман, сенатор
Аблеухов, некто Мэнсон и проч.), предприняли очередную атаку на
здравый смысл, и все бы ничего, пусть себе гельманты развлекаются,
так нет, они еще (пользуясь неисчерпаемыми информационными ресурсами)
организовали прямую телеинсталляцию под названием «Путинград/Превращение
гэбиста», заставив миллионы телезрителей всматриваться в фантазмы,
посетившие старых и проверенных гельмантов из Нью-Йорка – Комара
и Меламида (не замечали, что само это звуковое сочетание провоцирует
рвотный позыв?).

Паранойя, в последние годы ставшая синонимом президента, этот
бред навязчивых состояний (Путин-Сфинкс, Путин-таун, Фрэдди Пу,
etc.) принимает все более извращенные и губительные формы. Не
сумерки сознания, а маргинальная vip-зона, символизирующая отраву
в незамутненном концентрате. Дожили! Отпрыски некогда полноценного
народа уродуют тела пирсингом и тату, отравляют души визуальным
фаст-фудом от «MTV» и «VIVA2» и, вдыхая гнилой воздух, дующий
с залива, падают вниз головой. Туда, откуда уже нет выхода, а
есть только падение, падение, падение…

(Продолжение следует)