Проза

От редакции: Переведённый роман ищет своего издателя

Главы из романа

Перевод Жени Крейн

V

– Что нового в твоей семье? – поинтересовался Яков.

Ванда очнулась от своего забытья.

– Что может быть нового? Отец работает, рубит деревья в лесу и
притаскивает их домой. Он так слаб, что брёвна почти валят его
на землю. Он хочет перестроить нашу избу или Бог знает ещё что.
В его-то возрасте! К вечеру он так устаёт, что ему не хватает
сил даже на то, чтобы проглотить свою еду, и он валится на постель
словно ему отрезали ноги. Недолго ему осталось жить.

Яков нахмурил брови.

– Так нельзя говорить.

– Это правда.

– Никому не дано понять небесных законов.

– Может и нет, но когда у тебя кончаются силы, ты умираешь. Я
могу отличить тех, кто вскоре умрёт – и не только старых и больных,
но и молодых и здоровых тоже. Стоит мне один раз взглянуть – и
всё становится ясно. Временами я ничего не решаюсь говорить, потому
что не хочу, чтобы меня принимали за ведьму. И всё-таки – я знаю.
В матери нет никаких перемен; она немного прядёт, немного стряпает
и притворяется больной. Антека мы видим только по воскресеньям,
да и то не всегда. Мариша на сносях, ей уже скоро рожать. Бася
ленива. Мать называет её лентяйкой, ленивой кошкой. Но стоит ей
пойти на танцы или на вечеринку, и она оживляется. Войцех становится
всё безумней.

– А как хлеб? Хорош урожай?

– Когда это было, чтоб урожай был хорош? – ответила Ванда. – В
долине можно разбогатеть, там земля черна, а здесь сплошные камни.
Между двумя колосьями может проехать телега, запряжённая быками.
У нас есть ещё немного ржи с прошлого года, но в большинстве крестьянских
домов уже давно голодают, сосут лапу. Небольшие участки хорошей
земли, которая всё же есть и здесь, принадлежат графу. Да так
или иначе Загаек всё крадёт.

– А разве граф никогда сюда не приезжает?

– Почти никогда. Он живёт в другой стране и знать не знает, что
ему принадлежит эта деревня. Лет шесть назад посреди лета эти
господа целой братией свалились нам на голову – вот как сейчас,
перед самым сбором урожая. У них появилась идея поохотиться с
собаками и скакать по полям туда-сюда на своих лошадях. Их слуги
хватали крестьянских телят, кур, козлов и даже кроликов. Загаек
ползал за ними, целуя их всех в задницы. О, этот господин достаточно
высокомерен с нами, но как только ему случится встретиться с кем-нибудь
из города, как он становится льстецом и лизоблюдом. После того,
как они уехали, не осталось ничего кроме вытоптанной земли – сплошной
пустоши. Крестьяне голодали той зимой, дети желтели и умирали.

– Неужели никто не смог им объяснить?

– Дворянам? Они всегда пьяные. Мужики целовали им ноги, а вся
благодарность, которую мы получили – это несколько ударов плёткой.
Девушек насиловали, и они возвращались домой в окровавленных сарафанах
и с болью в душе. Девять месяцев спустя они разрешались байстрюками.

– Среди евреев нет таких разбойников.

– Нет? А что делает еврейское дворянство?

– У евреев нет дворянства.

– А те, кто владеет землёй?

– У евреев нет земли. Когда у них была своя страна, они сами обрабатывали
землю. У них были виноградники и оливковые сады. Но здесь, в Польше,
они живут торговлей и ремеслом.

– Почему все так? Нам плохо, но если много и тяжело работаешь
и у тебя хорошая работящая жена – тебе, по крайней мере, будет
что-то принадлежать. Стах был сильным, но ленивым. Ему надо было
быть Басиным мужем, а не моим. Он всё откладывал на потом. Скосит
сено и оставит его лежать в поле пока его дождь не вымочит. Всё,
чем ему хотелось заниматься – это сидеть на постоялом дворе и
болтать. А дело-то было в том, что его время пришло. В нашу первую
брачную ночь мне приснилось, что он мёртвый и лицо у него чёрное,
как горшок. Никому я об этом не сказала, но знала, что долго он
не протянет. День, когда это случилось, был ясным и солнечным.
Неожиданно ударила молния, и в наше окно влетел огненный шар.
Он катился, как огненное яблоко – в поисках Стаха. Его не было
в избе, но молния покатилась в амбар и нашла его. Когда я к нему
подбежала, лицо его уже обуглилось, как сажа.

– Разве тебе никогда не снится что-нибудь хорошее?

– Да, я рассказывала тебе. Я предвидела – знала наперёд, что ты
придёшь к нам. Но мне это не снилось, я тогда не спала. Мать жарила
ржаные лепёшки, а отец зарезал курицу, которая умирала от голода,
потому что у неё был нарост на клюве. Я полила лепёшки отваром
и заглянула в миску, в которой плавали большие кольца жира. Из
миски поднялся пар, и я увидела тебя – так же ясно, как я вижу
тебя сейчас.

– Откуда у тебя такой дар?

– Я не знаю. Но я всегда знала, что мы суждены друг другу. Когда
отец привёл тебя домой с ярмарки, моё сердце стало стучать как
молот. На тебе не было рубахи, и я отдала тебе одну из рубашек
Стаха. Васек и я должны были быть помолвлены, но когда я увидела
тебя, его образ изгладился из моего сердца. С тех самых пор Марила
надо мной смеётся. Васек упал ей в руки, как созревший плод. Недавно
я встретила его на свадьбе – он был пьян. Увидев меня, он заплакал
и стал говорить со мной как прежде. Марила была вне себя. Но я
не хочу его, Яков.

– Ванда, ты должна выбросить из головы подобные мысли.

– Почему, Яков, почему?

– Я уже объяснял тебе почему.

– Я никак не пойму тебя, Яков.

– Твоя вера – не моя вера.

– Разве я не говорила тебе, что готова поменять мою веру.

– Нельзя причислять себя к моей вере, если ты не веришь в Бога
и в Его Тору – и делать этого всего лишь потому, что желаешь мужчину.
Этого недостаточно.

– Я верю в то, во что веришь ты.

– Где бы мы стали жить? Если христианин становится евреем, его
сжигают на столбе.

– Где-нибудь есть такое место.

– Возможно, у турков.

– Хорошо, давай убежим.

– Я не знаю гор.

– Я знаю.

– Страна турков очень далеко отсюда. Нас схватят по дороге туда.

Они опять замолчали. Лицо Ванды полностью скрывали тени. Издали
донёсся напев пастуха, приглушённый и тоскливый, как если бы певец
пытался передать всю безисходность положения Ванды и Якова и оплакивал
жестокость их судьбы. Подул лёгкий ветерок, и шуршание ветвей
смешалось с шумом горного потока, пробирающегося меж камнями.

– Иди ко мне, – сказала Ванда, и её слова были полумольбой-полутребованием,
– Мне нужно быть с тобой.

– Нет. Я не могу. Это запрещено.

2

I

Дорога вниз была тяжелее, чем путь наверх, в гору. Теперь Ванду
обременяли два кувшина, доверху наполненные молоком, а на сердце
у неё была тяжесть. Но, подгоняемая чувством страха, она почти
бежала вниз по горным склонам. Тропа вела её через высокие травы,
сквозь кустарник, перелесок, густые леса; из чащи доносились шорохи
и странный шелест. Ванда знала, что повсюду за пределами её дома
обитали враждебные бесы и насмешливые духи. Они всегда были готовы
напакостить и могли гадко подшутить над ней. Подкинут ли камень
на тропинку или же спутают волосы, заплетут колтуны в косы; а
то еще бесы зачастую виснут на кувшинах и делают их ещё более
тяжёлыми. А порой могут изгадить молоко своим бесовским помётом.
Несчесть было злых духов в деревне и в окрестных горах. В каждом
доме за печью обитал свой домовой. Дороги кишели оборотнями и
троллями, и каждая нечисть обладала своим особым коварством. Заухал
филин. Лягушки квакали человеческими голосами. Бес Кобальт, говорящий
животом, шлялся где-то по соседству. Ванда слышала его тяжёлое
дыхание, подобное предсмертному хрипу. Однако страх не мог заглушить
в ней любовную тоску и боль. То, что еврейский пленник отвергал
её, только усиливало в ней желание. Она готова была покинуть свою
деревню, родителей, готова была следовать за Яковом голой и босой,
с пустыми руками. Много раз она говорила себе, что глупа если
так страдает по нему. Кем был этот человек? Если бы она хотела,
то могла сделать так, чтобы его убил кто-нибудь из деревенских
парней, и никто бы по нему не плакал. Но какая польза от убийства,
если любишь свою жертву? От боли у неё сжалось горло – она задыхалась.
Лицо её горело, как будто её отхлестали по щекам. Её всегда преследовали
мужчины, даже собственный брат, даже тот пострел, что пасёт гусей.
Яков был сильнее их духом.

«Колдун! – говорила себе Ванда. – Он заворожил меня.»

Но где он спрятал свой колдовской амулет? Завязал его в узел у
неё на платье? Привязал к кистям её шали? Может быть, он запрятан
в прядях её волос. Она искала повсюду, но ничего не находила.
Не стоит ли ей пойти к старой Мациохе, деревенской колдунье? Но
это ненормальная, дикая баба, она выбалтывает все секреты. Нет,
Мациохе доверять нельзя. Ванда так задумалась, что не заметила,
как спустилась с горы. Еще немного, и она уже у самого её подножия,
рядом с отцовским домом. Изба была не намного лучше ветхой лачуги
– с её обвалившимися балками, поросшими мхом, с птичьими гнёздами
под крышей. В доме было всего два окна: одно – затянутое бычьим
пузырём, другое – просто дымовое отверстие в стене, чтобы дым
от очага мог выходить наружу. Летом Ян Бжик не позволял жечь лучину,
не разрешал никакого освещения; но зимними вечерами в черепке
горел фитиль или зажигалась лучина. Ванда вошла в дом, и хотя
внутри было темно, её глаза различали всё вокруг так же ясно,
как днём.

Отец лежал на кровати. Он был босой, в драной одежде. Раздевался
он редко. Ванда не знала, спит ли он или просто отдыхает. Её мать
и сестра Бася плели верёвку из соломы. Кровать, на которой лежал
Ян Бжик, была единственной в избе – вся семья спала на ней, включая
Ванду. Много лет назад, когда брат её Антек был ещё неженат, прежде
чем заснуть, Ян Бжик обычно совокуплялся с женой, и детям было
чем поразвлечься. Но Антек более не жил дома, да и муж с женой
стали слишком старыми для подобных забав. Все ждали, что Ян Бжик
вскоре умрёт. Антек, которому нетерпелось начать хозяйничать в
доме, появлялся каждые несколько дней с бесстыдным: «Ну, что,
жив ещё старик?»

«Да жив пока,» – отвечала его мать. Она тоже хотела избавиться
от этого наказания. Ян Бжик не стоил хлеба, который ел. Он стал
слабым, мрачным, раздражительным. Весь день у него была отрыжка.
Как бобёр – он продолжал собирать древесину, но тонкие, кривые
брёвна, которые он приносил домой, хороши были лишь на растопку.

Они почти не разговаривали друг с другом в этой избе. У старухи
был зуб на Ванду за то, что та не выходит во второй раз замуж.
Муж Баси, Войцех, ушёл жить к своим родителям; со времени свадьбы
он ходил подавленный и угрюмый. Бася уже родила троих детей: одного
от мужа и двоих байстрюков; все они умерли. Ян Бжик и его жена
тоже похоронили двоих сыновей – крепких, как два дуба, парней.
Семья погрузилась в горечь и уныние. Молчаливая вражда подтачивала
этот дом; взаимная ненависть была подобна каше в горшке, помаленьку
вскипающей и булькающей на печи.

Ванда не сказала никому из них ни слова. Она перелила молоко из
кувшинов в горшки. Половина того, что давали коровы, шло управляющему
Загаеку; ему также принадлежала деревенская маслобойня, где делали
сыр. Оставшееся молоко пойдёт на завтра, на приготовление пищи.
Бжики будут есть хлеб и запивать его молоком. По сравнению с окружающими,
их семья жила хорошо. В амбаре позади дома стояло два мешка –
один с рожью и один с пшеницей, а ещё у них была ручная мельница,
с помощью которой мололи зерно. Поля Бжиков, в отличие от большинства
крестьянских семей, на протяжении многих лет были постепенно расчищены
от камней, а камни использованы на постройку ограды. Но не хлебом
единым жив человек. Ян Бжик продолжал скорбеть по своим умершим
сыновьям. Он не переносил Антека и свою невестку Маришу. Басю
он невзлюбил за глупость и бесстыдство. Единственным человеком,
кого он любил – была Ванда, но и она вдовела уже многие годы и
не приносила ему радости. Антек, Бася и старуха сговорились между
собой и имели от неё секреты, как будто она была им чужой. Но
хозяйство вела Ванда, и Ян даже советовался с ней, когда нужно
было сажать и убирать хлеб. У неё был мужской ум. Тому, что она
говорила, можно было верить.

Смерть Стаха принесла ей одни унижения. Ей пришлось вернуться
в дом родителей и спать вместе с ними и Басей в одной кровати.
Она теперь часто ночевала в стогу сена или в амбаре, хотя там
было полно крыс и мышей. Эту ночь она решила провести в амбаре,
где хранился хлеб. В избе стояла невыносимая вонь. Её родные вели
себя как животные. Никому из них не приходило в голову, что ручей,
который протекал перед домом, можно было использовать для мытья.
Это был тот же ручей, что протекал рядом с хлевом, где жил Яков.

Ванда взяла свою подушку, набитую сеном с соломой, и пошла к двери.

– Будешь спать в амбаре? – спросила её мать.

– Да, в амбаре.

– А завтра вернёшься обратно с отгрызанным носом.

– Лучше, чтобы откусили нос, чем душу.

Нередко Ванду поражали её собственные слова, слетавшие с её губ.
Порой в них была глубина и острота, подобающие речи епископа.
Бася и мать лишь в изумлении глазели на неё. Ян Бжик зашевелился
и что-то пробормотал. Он любил похвастаться тем, что Ванда похожа
на него и унаследовала его голову. Но что стоил ум, если у тебя
не было везенья?

(Продолжение следует)