Из сборника «Распятие на Пласа-де-Армас»
Посвящается Джеку Агуеросу
Эспада имя моё
Эспада– означает меч в испанской речи,
рождённый пламенем и звоном стали;
забралом скрытый воин
сквозь хаос сраженья бредущий
меж лошадей, увязнувших в грязи;
лик спящего на саркофаге,
чьи руки скрещены на рукояти шпаги.
Эспада– Эль Кариба меч,
сквозь животы индейцев на остроту проверенный клинок;
стальной язык, что слизывает кровь, –
прожорливый мастифф рабом набивший брюхо,
сияющее божество, затмившее величье бога,
прибитого гвоздями на кресте; на наковальне,
где куются цепи для рабов, он кован миллионы раз,
весь в языках огня – подобно красным дьявольским кишкам.
Эспада– так крестили конголезцев и таино,
а те Эспадой заикались на лающем и грубом языке надсмотрщиков и жрецов;
и перст раба, прижатый к острому клинку,
пульсировал внезапным откровеньем – что горло у испанца
сочится кровью, как порез на пальце;
рапиры для восставших, запрятанные в сене,
и раб, поднявший меч, мечом же обезглавленный
под шёпот слуг и батраков в полях –
что не убит, что по ночам он скачет на белом и сияющем коне,
что меч его – горящий факел;
и не уснуть хозяину, и под подушкой у него лежит кинжал.
Эспада– брат мачете, крестьянский нож,
что расщепляет стебель тростника и хребет хлебопашца;
кузен кухонному ножу, которым очищается плантайн.
Сложив мечи, угрюмый кашевар и мачетеро
глядели на свои мозоли, как на планеты в небе,
на миг узрев натруженные руки наездников-отцов
и линии ладоней своих усталых матерей-рабынь.
Эспада– меч Пуэрто-Рико, фамилия каменотёсов,
поклявшихся, что с неба мастерки свалились им,
подобно листьям павшим со стальных деревьев;
учителя-поэты, писавшие стихи своим каллиграфическим галопом,
и резчики святых, сумевшие сваять глаза невольников и бороды тиранов.
Башмачник, харкающий туберкулёзом, и безумная,
его внимая кашлю, воздевшая в руке светильник;
картёжник в шляпе из соломы, хранимый ангелом математических наук,
священник, сумевший первым услыхать Спасителя зовущий глас,
сочащийся кровавыми слезами сквозь трещины в стенах тюрьмы;
косматый скульптор, потрясённый виденьем райских птиц,
в восторге прорастая крыльями во лбу – сваявший глину, обожжённую в печи.
Итак, лик спящего на саркофаге
и раб, в ночи поднявший меч, на белом скачущий коне:
вдыхайте, упивайтесь им, вкушайте имя моё – Эспада.
Мы живём тем что видим в ночи
моему отцу, Фрэнку Эспаде
Когда горы Пуэрто-Рико
мерцали в твоих сновидениях
своим влажным зелёным светом,
когда видел зелёные склоны бамбука,
а проснувшись – крыши в Восточном Гарлеме
или казармы Техаса,
пересекая мост,
построенный твоим дедом,
через реку, увиденную лишь мельком
в прерванных снах –
тоска по родине, по этому острову,
вросшая так глубоко,
как тридцатилетнее изгнанье,
постоянна как твой пульс.
Это и было наследство
твоего сына, что родился в Нью-Йорке:
минуло столько лет
но всё же я видел Пуэрто-Рико,
я видел те горы,
маячившие над гетто,
что расползлось по Бруклину –
живя тем, что я видел в ночи,
с закрытыми глазами.
Из сборника «Республика поэзии»
Республика поэзии
Посвящается Чили
В республике поэзии
набитый поэтами поезд
катится в сторону юга сквозь дождь,
а сливовые деревья раскачиваются следом
и, вскидывая копыта, лягают воздух кони,
сельские музыканты
шествуют вдоль вагонов
с поднятыми трубами в шляпах-котелках;
и, пожимая всем руки,
шествие замыкает
сам президент республики.
В республике поэзии
на коробках монастырского шоколада
монахи пишут строфы,
воспевающие ночь,
ресторанные кухни
готовят всё по рецептам, составленным из поэтических од,
от угря и до артишоков –
и бесплатно кормят поэтов.
В республике поэзии
поэты читают свои стихи павианам
и все приматы в зоопарке,
поэты и павианы, вопят от радости.
В республике поэзии
вертолёт нанимают поэты,
стремясь забросать дворец нации
стихами на книжных закладках –
и во внутреннем дворике
все от мала до велика, с глазами полными слёз,
торопятся поскорее схватить стихотворения,
летящие с небес.
В республике поэзии
в аэропорту даже охранница
не позволит тебе покинуть эту страну,
пока не продекламируешь ей стихотворение,
и она скажет: Ах! Как прекрасно!
В моём сердце есть угорь
В моём сердце есть угорь,
извивающийся сквозь все его полости,
всплывающий при каждом крушении,
нагоняя страх на ныряльщиков, что копаются там в отбросах,
конгер – угорь чилийских морей,
изумляющий докторов –
тех, что разводят руками,
предъявляя другим докторам
найденное на рентгеновских снимках.
В моём сердце есть угорь –
жареный, жареный, жареный –
со столов Чили,
свернувшийся в моей груди,
сжимающий эту красную мышцу
пока не взвою по все-угорьной диете.
В моём сердце есть угорь,
салютующий очередным бокалом вина
от имени всех поэтов Чили,
что стучат по столу и спорят:
Не та ли это русалка с выпученными глазами и игольчатыми зубами,
воспетая двести лет назад в старинной песне
одиноких пиратов Вальпараисо?
В моём сердце есть угорь,
и этого змия я хочу контрабандой вывезти из Чили,
на рейсе из Сантьяго в гитарном футляре,
испускающем столь дурной запах,
что даже миссионеры Мормона
не захотят говорить со мной.
О угорь!
Неруда тушил тебя в своей оде,
своим безупречным ножом японцы нарезали тебя в суши,
а я бы станцевал с тобой вальс на кухне
прежде чем сделать то, что твой брат червяк
в конце концов сделает со всеми нами.
The God of the Weather-Beaten Face
Бог с обветренным лицом
Посвящается Камило Мехиа, отказнику
(человеку, отказавшемуся нести воинскую службу
по политическим и религиозно-этическим соображениям)
И боги собрались вместе:
бог крестоносца снял шлем,
бог воина пустыни прислонил свой щит в углу,
бог кователя мечей сидел меж ними затачивая клинки,
бог капрала артиллерии разложил на столе свои карты,
бог-коллекционер безбожных голов, обменивался трофеями
с богом, собирающим скальпы язычников,
бог золота достал свой носовой платок,
чтобы бог нефти мог утереть сочащийся подбородок,
бог, насылающий язвы на грешников, почесал свои язвы,
а затем объявил заседание открытым.
И боги сказали: Быть войне.
Сержант Мехия услышал стон узника из-под накинутого на его голову мешка,
когда охранники заталкивали его в стальной шкаф; затем они стали
колотить кувалдой по двери пока его стоны не стихли.
Он слышал автоматные очереди, срезающие головы с плеч,
с рёвом, что круче свиста мечей;
из туалета он слышал рыдания солдата по обезглавленному парню,
открывающему глаза каждый раз когда солдат закрывал свои.
Порой сюда доносится песня –
сквозь стоны и беспощадный грохот,
автоматные очереди и рыдания.
Порой чей-то голос плывёт над этой свистопляской
подобно чайке, что парит над горящими кораблями в море.
Сержант Мехия услышал песню своего отца,
крестьянскую мессу Никарагуа:
VossoselDiosdelospobres,
el Dios humano y sencillo,
el Dios que suda en la calle,
el Dios de rostro curtido.
Ты – Бог бедняков,
человечный и простой Бог,
уличный Бог, что работает до изнеможения,
Бог с обветренным лицом.
Ирак был переполнен людьми с лицами этого Бога.
Они видели как сержант Мехия сказал «нет» всем другим богам –
мельчайшее слово, камушек, зёрнышко риса,
и это слово поменяло роли за столом военных переговоров,
где бог капитана артиллерии как раз разыгрывал
свою последнюю карту с богом нефти,
и карты с датами рождения и смерти,
словно крошечные надгробные плиты, улетели прочь.
Бывший сержант Камило Мехия пошёл в тюрьму.
Командиры заталкивали слово трус
в нутро репортёрских микрофонов, вынюхивающих всё на свете,
и те послушно повторили: трус.
Тюремная камера была переполнена людьми с лицами невиданных бродяг,
случайно забредших сюда из столетия тюрем:
профсоюзный деятель, участник голодовки, всадник свободы,
уличный агитатор, отказник.
Бог с обветренным лицом,
одетый как заключёный что орудует шваброй,
однажды тайком притащил ему ключ, и Камило Мехия
прошёл вместе с ним сквозь врата озарения.
Between the Rockets and the Songs
Между Ракетами и Песнями
Новогодняя ночь 2003 года
Фейерверк начинался в полночь –
золотые искры и шипящие ракеты
мелькали сквозь путаницу ветвей над нашим домом.
Я докажу моему сыну – теперь ему двенадцать,
что войны не было в нашем небе, а если была – то не здесь;
и вот мы отправились в путь,
чтобы найти место запуска фейерверка.
Оберегая глаза, мы раздвигали ветви,
щурясь на дом, где золотое сияние
растворялось в дыму. Царило молчание,
мир был окутан льдом, а затем голоса взмыли вверх
в пении, вместе с последними искрами,
и когда сквозь листья на нас снизошла эта песня,
мы наклонились поближе, как деревья.
Ракеты и пение летят из этого дома, сказал мой сын.
Мы повернули обратно к дороге,
в конце года, в начале года,
где-то там, меж ракет и песен.
Чёрные Острова
Посвящается Дарио
В Исла-Негра,
между могилой Неруды
и якорем в саду,
мужчина с руками камнетёса
поднял своего пятилетнего сына
так, что глаза ребёнка смогли заглянуть в мои.
Глаза мальчика были как черны как маслины.
Сынок, сказал отец, этот человек – поэт,
как Пабло Неруда.
Глаза мальчика были как чёрное стекло.
Моего сына зовут Дарио,
в честь поэта из Никарагуа,
сказал отец.
Глаза мальчика были как чёрные камни.
Этот ребёнок ничего не сказал,
вглядываясь в моё лицо в поисках поэзии,
вглядываясь в мои глаза в поисках своих глаз.
Глаза мальчика были как чёрные острова.
Поклонник Генерала Пиночета Пишет
На Адрес Вебсайта Генерала Пиночета
Чтобы Пожелать Генералу Пиночету
Счастливого Дня Рождения
Нашему лидеру, Генералу-капитану Дон Аугусто Пиночету Угартэ:
Для меня это высокая честь послать Вам мои поздравления ко дню рождения.
В этот – наиболее важный из всех дней – будьте глухи ко всем предателям
и наслаждайтесь празднеством с чистой совестью.
Я не знаю, насколько долго нежелательные левые элементы
будут продолжать преследовать нашего ОСВОБОДИТЕЛЯ ЧИЛИ.
Они повсюду: на телеэкране, в книгах,
журналах, газетах – словно им дано
изменить историю, но нет, мой Великий Генерал!
Это твари, что роются в отбросах по ночам,
а днём превращаются в белых голубков.
Множество нежных поцелуйчиков...
Генерал Пиночет в Книжном Магазине
Сантьяго, Чили, июль 2004 года
Генеральский лимузин подъехал к углу улицы Сан-Диего,
и охранники сопроводили генерала в книжный магазин
под названием «Ла Опортунидад», чтобы он мог полистать
редкие исторические труды.
Не осталось на этих страницах кровавых отпечатков его пальцев.
Ни одна книга не превратилась в пепел от его касаний.
На его ботинках не было земли с мест массовых захоронений,
как не было в его глазах красного сатанинского жара.
Хуже: Руки его были чисты, и глаза у него были синие-синие,
а слабоумие, что неистовствовало в его голове словно демон,
делая суд над генералом невозможным, улетучилось.
Desaparecido: подобно тысячам, что умерли – но не мертвы,
взывала к памяти генерала эта толпа,
глумящаяся на пороге книжного магазина,
и вместе со своими охранниками он поторопился убраться,
оказавшись каким-то мелким в реальной жизни.
Из сборника «Алабанза»
Мой Отец – Гитара
Кардиолог прописал
новое лекарство
моему отцу,
а затем поучал его,
что необходимо бросить работу.
И мой отец сказал: Я не могу.
Домовладелец не позволит мне.
Сердечные пилюли словно игральные кости
в руке моего отца –
игрока, которому нужны наличные
к первому числу каждого месяца.
В ночь, когда в далёком Пуэрто-Рико
умерла его мать,
моего отца подбросило в постели;
сердце его стучало
словно кулак посыльного, колотящего в дверь
с извещением о выселении.
Прошло несколько минут,
и телефон изрыгнул
известие о смерти.
Иногда мне снится,
что мой отец – гитара
с отверстием в груди,
где музыка трепещет
меж моих пальцев.
Из сборника «Республика Поэзии»
Почему Мои Кости Ненавидят Лёд
Вот почему мои кости ненавидят лёд:
Десять лет назад я поскользнулся на белом зеркале
и подломил себе ступню.
Я слышал треск щиколотки в ботинке,
так хрустит лёд на зубах.
Я скатился по мостовой на обочину,
и машины остановились – водители побоялись
помять крылья своих автомобилей об этого снежного человека,
удравшего из своего лесного укрытия.
Позже мои кости говорили со мной
посредством морфина – великого переводчика:
Это могла быть твоя голова,
очередной мексиканский сахарный череп
в День Всех Мертвецов
с твоим именем, выведенным красными буквами.
Ты всего лишь неандерталец,
и это новый Ледяной Период.
Твои кости будут свалены в штабеля вместе
со всеми другими костями
и останутся подо льдом на десять тысяч лет.
Твоя ступня замумифицирована и упакована
для путешествия в последующий мир,
а твои предки уже машут тебе своими шляпами
с берегов той страны, где никогда не бывает льда;
и они зовут тебя как звал тебя твой дед:
“Ven acά”–“Иди сюда”.
Теперь для прогулки по лесной тропинке мне нужна трость.
Ручей замёрз, заплетая полуденный свет,
и чёрная вода пузырится и кипит, пробиваясь через трещины на белом,
а подо льдом – целый мир утраченных цивилизаций из фонтанов и катакомб,
клыки саблезубых тигров и коралловые рифы из стекла.
Поэтому мои кости так любят лёд.
