Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Начало

Продолжение

Закричали они почти одновременно, рыжая чуть раньше; им нравилось
содрогаться дуэтом, даже если кому-то приходилось вначале немного
притворяться. Но в этот раз все было обоюдно искренне, как короткое
замыкание.

Гром. Рыжая, продолжая содрогаться и стонать,
задохнулась, вздрогнула, будто в агонии, в ожидании боли, будто
громкнуло у нее внутри, но это была не ее агония, это выгнулось
тело пленника, бросив ее ягодицы с себя; и домысленного с испугу
твердого источника грома и боли в ней, оказывается, уже не было,
была та же, что и раньше, теплая влажная жизнь и исчезающая истома.

Она рывком приподняла верхнюю часть тела, уперев руки в пол позади
себя, потом стала, отталкиваясь ногами в мелких каплях крови и
перебирая по полу подгибающимися руками, отползать назад. (Возможно,
она подумала о том, что все делается, потому что делается; с сокрытым
смыслом, который есть, несмотря на всю явную неправильность происходящего;
этим объясняется, наверное, блаженно-жуткое раздваивающее ощущение
от плохих фильмов и книг, в коих почти всё так гениально глупо,
как в жизни (особенно, половой), или наоборот; вечная жизнь «Трех
мушкетеров»…)

Рыжая сидела на пленнике, откинув голову, закрыв глаза, тяжело
дыша широко открытым ртом. Пистолет лежал на полу, возле ее колена.

Пуля взорвала левый глаз лежащему и, вероятно, застряла в мозге,
потому что голова у мертвого, вроде была цела, ни мозгов, ни осколков
черепа, ни обилия крови видно не было. Второй глаз был закрыт,
правая, не залитая кровью, половина лица, похоже, улыбалась. А
может, это была гримаса.

– А он кончил, представляешь? – сказала рыжая, не открывая глаз,
– его сперма еще живая, а он уже нет…

Но отвечать ей было некому.

Пройдя какими-то загранично чистыми сквозными дворами, населенными
только воспаленными глазками затаившихся ведьм автосигнализаций,
вглядывающимися из тьмы за бликами в подозрительно бесшумное порхание
огоньков наших сигарет, – «Вот же Вальпургий здесь по ночам весной!..
– мимоходом нервозно развеселился я, – Хотя уже весна… Интересно,
куда они дели всех кошек и алкашей?.. Алкашек и кошей…» – мы вышли
к тупиковому внутреннему дворику с детской площадкой и несколькими
деревцами посередине, призрачно освещенному тусклой лампой над
дверью подъезда.

Она остановилась, не выходя из тени подворотни, подсветила сигаретой
свои псевдо-массивные наручные часы, похлопала меня по предплечью,
выкинула сигарету, сняла с моего плеча рюкзак, открыла его, пошарила
внутри, вытащила огромный блестящий пистолет, по-моему, с глушителем,
повесила рюкзак на сгиб локтя, передернула затвор, снова засунула
руку с пистолетом в рюкзак и, не вынимая их оттуда, стала чего-то
ждать, поглядывая на часы.

«Нихрена себе…» – подумал я, как всегда в подобных неожиданных
ситуациях.

Потом я подумал фразой из переводного детектива в мягкой обложке
– спасибо масс-культуре, не оставляющей нас даже там, где мы сами
себя покидаем, – побыв некоторое время идиотом, я вскоре понял,
что пришла пора чувствовать себя перепуганным насмерть куском
дерьма…

Дверь подъезда открылась. Из него вышел мужик – большой, толстый,
бородатый, то ли лысый, то ли очень коротко стриженый, в кожаном
– не чета моему одеянию – длинном плаще. Он курил сигару. Вместе
с ним вышла небольшая собачка – какой-то французский бульдог,
что ли, – и стала степенно и молчаливо поднимать ногу у оснований
деревьев.

Она вышагнула из подворотни и двинулась к нему. На это мне так
показалось – двинулась, решительно и бесповоротно,
потому что на ее месте я бы именно двинулся, да тронулся бы я,
мать мою… на самом деле она шла легко, артистически непринужденно,
чуть торопливо, как обыкновенная загулявшаяся девчонка, и рылась
в своем рюкзаке, будто нашаривая какой-нибудь ключ.

«Она же его сейчас убивать будет!.. И это, в жопу, не кино!..
Блять, беги, долбоёб, и до тебя очередь дойдет!»

Но я стоял и смотрел. Танцующий я или нет?!.

Подойдя к нему сзади, почти вплотную, она вынула из рюкзака пистолет,
он обернулся и она выстрелила. Пистолет сильно подпрыгнул в ее
руке, но выстрел прозвучал очень тихо. Его отбросило назад, он
шагнул два раза, уже заваливаясь, и шумно и грузно упал на спину.
Она, встав над ним, выстрелила еще раз, вероятно, в голову.

Потом она, оглядываясь, пряча пистолет в рюкзак, побежала ко мне.
Собака за ее спиной вперевалку подтрусила к хозяину, полизала
что-то возле его головы, села и лениво и неуклюже стала чесаться
задней ногой.

Не добежав немного до спасительной тени, она остановилась, дура,
виновато поглядывая на меня исподлобья, словно нашкодившая школьница.
Я втянул ее за руку в тень и мы обнялись, всеми костьми, как Ромео
и Джульета из параллельной вселенной, только что чудом не разминувшиеся
друг с другом и со своими жизнями.

Когда-то, много лет назад, вот в такой же весенний вечер, я загадал
себе вспомнить тот весенний вечер, и передал самому себе будущему,
толстому, лысому и богатому, привет. Но передавать его было некому.

– Кто это – Лена? – спросила она.

Москва, 1993 г. (от Р. Х.), 22 г. (от р. а.)

1994. Аниме

(киллер и блондинка)

– А к нам едет Би-Би Кинг. Завтра должен приехать. Я договорился,
нас пропустят. А может, неформалов так будут пропускать, всех.
Как на «Статус-Кво», в Москве. Вот дилемма – то ли одеться прилично,
чтоб не очень обращали внимание, то ли наоборот, вырядиться в
рваньё... Чувствуешь, как я вычурно стал выражаться? «Вырядится»...
Это потому что ты молчишь. Получается как письмо. Литературщина.
Ну, ты хоть рада? Ведь это совершенно былинное событие – к нам,
на задворки сгнившей скифской империи, буквально почти в Китай,
в портовый гангстерский ад, ради горстки ещё живых меломанов-смертников
едет сам старый как блюз, живая легенда, классика, один из самых
великих, мастодонт, Бах блюза – Би-Би Кинг. Я вообще, честно говоря,
думал, что он давно умер. Послушай, ведь это мы сами станем мифом,
даже если просто посмотрим на него! А автограф?! Представляешь,
автограф Баха! Это же вечность!.. Охренеть. Не верится. Умру,
но попаду на концерт. Алло, лапа, кончай спать! К нам едет Би-Би
Кинг! Давай предвкушать! Чем дольше предвкушаешь, тем больше кайф.
Рецепт йогов-ёбарей. Слышишь? А, чтоб ты понимала, дура фригидная!
Хотя, в предвкушении ты должна знать толк. Что у тебя ещё есть,
кроме предвкушения...

В дверь постучали – громко, требовательно, властно. Он откинул
со своей стороны плед, сел на кровати, где они лежали вдвоём,
и вслушался сквозь стук сердца во враждебное ожидание за тонкой
дверью.

Стук вновь содрогнул перепонку двери. Он достал что-то из-под
подушки, встал и пошёл в уплотнившейся ледяной темноте к светлым
сквозистым щелям.

– Чего колотишься, как из гроба? – сказал он, открыв дверь.

В грудь ему упёрся ствол пистолета.

– А ты романтик. В богему играешь? В Париже хоть теплее и вино
хорошее дешёвое. Уж лучше б в своём джипе жил, – сказал человек
с пистолетом, невысокий, грузный, в длинном коричневом кожаном
плаще, почти наголо стриженый.

– А ты был в Париже? – открывший вытянул из темноты в щель между
косяком и приоткрытой дверью руку с пистолетом и ткнул им в живот
посетителю.

– Да где я только не был... – тот махнул левой рукой и спрятал
свой пистолет в карман плаща. – Но я всегда возвращался. В отличие
от некоторых...

– А про джип – вы ж его взорвали, уроды. Сам, поди, снаряжал –
чтоб хуйнуло точно когда я из него вылезу и отойду метров на пять,
тонкая работа, для опытного человека, – открывший тоже опустил
руку с пистолетом.

– Иронизируешь?.. Да, точно, я и забыл. Хорошо, что ты это понял,
замысел, и не обиделся, мы не хотели лишать тебя жизни, мы хотели
лишить тебя наглости.

– И лишили меня всех бабок. Они были в машине.

– Деньги – самая реальная и самая иллюзорная вещь на свете. Как
жизнь... Конкретно твои деньги – у меня. Хочешь их обратно – выполни
для нас одну работу... Может, впустишь меня? И выпить бы угостил.

– Выпить – сейчас, а впустить – не могу. Там спят. Извини.

Посетитель пожал плечами и, пока хозяин ощупывал темноту за прикрывшейся
дверью, принёс от соседней двери шатающуюся табуретку, протёр
сиденье перчаткой, поставил у противоположной стены, осторожно
сел и стал с брезгливой усмешкой ковырять взглядом облупившуюся
краску на десятке безмолвных дверей по обеим сторонам длинного
коридора, со зримо воняющим общим туалетом в одном его конце и
выходом на тёмную лестницу в другом.

Соседняя дверь приоткрылась, в щель выглянул мальчик лет шести,
с азиатскими раскосыми глазами и прицелился в посетителя из чёрного
водяного пистолета. Тот вынул из кармана свой пистолет и, улыбаясь,
наставил его на мальчика. Прищурив глаз, он сделал губами «кх»
и дёрнул пистолетом. Мальчик усмехнулся и закрыл дверь.

Вернулся хозяин, держа в руках початую бутылку шампанского и гранёный
стакан. Протянув всё это посетителю, он сел на корточки, прислонившись
спиной к стене возле двери.

Посетитель, качая головой, взболтнул бутылку, вынул из неё пластмассовую
пробку, посмотрел снизу на дно стакана, с намалёванным на нём
белым эмалевым номером, налил в стакан выдохшееся шампанское и,
вздохнув, сделал глоток.

– Мы вообще-то не пьём, это так, осталось после кого-то, тебе
повезло ещё...

– Ой, повезло, куда деваться. Столовский? – он качнул стаканом.
– Сам воровал?

– Буфетский. Слушай, давай завяжем играть в добродушничающих гангстеров,
надоело. Мне надоел ты, я хочу тебя убить. Вы забрали у меня почти
всё, я это съел, хотя мог бы доставить вам много неприятностей,
но ладно. Считай, что это я откупился. Что ты ещё хочешь? Почему
бы вам не оставить меня в покое? Я ведь могу разозлиться.

– Покой надо заработать... О Маргарите своей подумай. В общем,
так... – посетитель вылил остатки шампанского в стакан, поставил
его на пол, взял бутылку одной рукой за горло, другой обхватил
её у дна и, резко напрягшись, вздув на шее и лбу вены, разломил
её, – Да, итальяшки, что шампанское, что бутылки – говно... А
я вот уже разозлился. Сделаешь то, что я прошу – получишь свои
бабки обратно, гонорар и покой. Не сделаешь – убьем сначала девчонку,
потом тебя. Работа обычная, какую ты всё время делал. Согласен?

Сидящий у стены закрыл глаза.

– Внизу машина, со всем необходимым. В бардачке – инструкции и
на расходы. Сделаешь – машина твоя. Звони. – посетитель вынул
из кармана ключи и бросил их в стакан с шампанским, потом встал
и пошёл прочь.

– А как ты меня нашел? – не открывая глаз спросил сидящий.

– Это я заплатил за это поганое шампанское тому парню, который
еб твою девчонку за мое же ширево. – отозвался посетитель из конца
коридора, уже выходя на лестницу, и закрыл за собой дверь.

Сидящий сунул руку под рубашку на животе, вытащил пистолет, повернул
его дулом к себе, снял с предохранителя и направил ствол в лоб.
Закрыв глаза, он нажал большим пальцем на спусковой крючок.

Пуля вошла в стену чуть выше головы, обсыпав его штукатуркой.
Он опустил руки, продолжая сидеть, чувствуя на ресницах тяжесть
намокающей известковой пыли. Он знал, что ни одна из дверей не
откроется.

Он включил настольную лампу. Из тьмы возникли скошенный мансардный
потолок с чердачным окном и стылые ветхие предметы: журнальный
столик, низкая широкая кровать с укрытой до подбородка клетчатым
пледом девушкой, стул, раскладное кресло-качалка, маленькая электроплитка
на тумбочке, полка-этажерка с книгами, примитивистские картины
на белёной стене.

Он вытянул руку с пистолетом в направлении девушки, постоял так
с минуту, зажмурившись, потом резко повернулся и, не открывая
глаз, три раза выстрелил в коричневый кожаный потёртый рюкзак
на полу у кровати.

Бросив пистолет к ногам девушки, он подошёл к продырявленному
рюкзаку и опустился на колени. Вытряхнув содержимое рюкзака на
пол, он стал перебирать целые и расколотые предметики: пудреницу,
помады, набор теней, расчёску, тампаксы, записную книжку, тушь
для ресниц, карандашики, резиновое кольцо, металлическую ложку,
одноразовую полупрозрачную зажигалку, пару одноразовых шприцев
в упаковке, белую коробочку с треснувшей крышкой… Он попытался
открыть коробочку, пальцами, ногтями, зубами; положив коробочку
на пол, он ударил её рукояткой пистолета. Выбрав из белого порошка
осколки пластмассы, он собрал порошок в вырванный из записной
книжки листок, свернул листок в виде пакетика и положил в нагрудный
карман.

Встав с колен, он взял со столика жёлтый будильник в виде цыплёнка
– стрелки показывали восемь вечера – и завёл его на девять утра.
«Моей девочке завтра ко второй паре...» Поставив будильник на
пол возле изголовья кровати, он снял с вешалки у двери кобуру,
надел её, потом надел чёрное длинное пальто. Вытащив из левого
кармана горсть патронов, отсыпал несколько в правую ладонь и высыпал
остальные обратно. Присев на кровать, он вынул из пистолета обойму,
зарядил её, вставил обратно, смахнул стволом с века девушки муху
и сунул пистолет под мышку. Погладив девушку по щеке: «Я скоро
вернусь...», он встал, выключил свет, взял стул, поставил его
под окном и вылез через окно на крышу.

Небо над крышей было в алмазах. Алмазы были внизу, в асфальте,
в окнах троллейбусов, в бутылках на витринах обступивших площадь
ларьков и далеко впереди, над водой, на фантасмагорических мачтах
огромного учебного парусника, и под ним, на обросших седыми водорослями
мачтах его притворяющегося отражением призрака.

Он выдернул из-под мышки пистолет, прицелился в парусник или в
его призрак, вздохнул, повернулся и полез по ржавой жести к коньку,
спустился к другому краю крыши, присел на корточки и оглядел сверху
кирпичный внутренний двор, освещённый уютным светом из окон.

Машин было две. Одну он видел раньше, значит, вторая была его.
Ещё, прямо под ним, заслонённый выступом дома от машин и подъезда,
стоял громоздкий чёрный мотоцикл.

Вдруг та машина, которая была его, завелась, развернулась и выехала
через подворотню.

Он пожал плечами и, стараясь не греметь, подошёл к продолжающему
крышу шиферному козырьку, над поднятым ко второму этажу крыльцом.
К крыльцу от земли вела деревянная лестница. Он пригнулся и спрыгнул
на верхнюю ступеньку лестницы.

Длинноволосый рыжий парень, сидевший на перилах крыльца, дёрнулся
и схватился за перила, выронив пивную банку. Подняв банку, спрыгнувший,
не разгибаясь, метнулся к рыжему и, прижимая его к себе, медленно
распрямился, воткнув пистолет ему в пах.

– Руки в штаны, быстро, за яйца, ну!.. – прошипел сквозь зубы
спрыгнувший, стаскивая рыжего с перил.

Тот, косясь безумным белым глазом, лихорадочно принялся просовывать
руки под туго затянутый ремень, в тесные джинсы.

– А теперь открой пасть. – спрыгнувший поставил банку на перила,
переложил пистолет в левую руку, сунул правую в карман рубашки,
вытащил пакетик, высыпал порошок в ладонь и, с силой хлопнув рыжего
по приоткрытым губам согнутой ладонью, вытряхнул порошок ему в
рот.

– Глотай, сука, глотай. Секс, драгс, рок-н-ролл... – спрыгнувший
снял ладонь с исказившегося лица рыжего, взял банку и стал вливать
в него пиво. Тот попытался, захлёбываясь, мотая головой, закрыть
рот, спрыгнувший ткнул его в щёку пистолетом, продавливая ствол
между зубов. Добившись того, что рыжий, давясь, проглотил часть
получившегося раствора, умудрившись таки выплюнуть на подбородок
и грудь немного беловатой кашицы, он оттащил его на шаг от перил
и ударил рукояткой пистолета по лицу. Парень упал спиной на перила,
проломил их и рухнул вниз.

Спрыгнувший спустился по лестнице, подошёл к прислонённому к стене
мотоциклу и за руль подкатил его к упавшему, со стоном скорчившемуся
боком на асфальте, зажав лицо ладонями. Отвернув крышку бензобака,
он уронил мотоцикл на упавшего, то, вскрикнув, начал визжать.
Бензин выплеснулся из бака, окатил упавшего, распластавшегося
под мотоциклом и стал выливаться ему на спину. Тот сквозь боль,
должно быть, понял, что сейчас произойдёт и захрипел, заплакал,
извиваясь:

– Не надо, не надо, пожалуйста, умоляю, что я тебе сделал?!

– Ещё б ты мне что-нибудь сделал, я б тебя сразу убил... – спрыгнувший
вынул из кармана одноразовую зажигалку и пачку «Кэмела», оторвал
от пачки кусок картона, поджёг его и бросил на мотоцикл, потом
повернулся и быстро пошёл прочь.

За его спиной надрывно закричал упавший и захлебнулся взрывом.

Выехав со двора, он свернул направо, разогнался, пронёсся по короткой
Торговой улице, преследуясь бледными отражениями в стёклах тёмных
ларьков, выскочил на просторную продувную Набережную и резко затормозил
у бордюра, разделяющего асфальт и песок пляжа. Машина была послушной,
как все консервные японские машины, одинаковые и похожие на одинаковых
японских женщин, разумных, смирных и компактных.

Впереди, на барже-танцплощадке, бухала невыносимая ягодицевая
молодёжная музыка и мигали огни, отражаясь в море и в пьяных глазах
потных длинноногих старшеклассниц, грациозно-нескладных и сумасшедших.

«В жопу женщин...» – он открыл крышку отделения для перчаток и
вытащил из его таинственно осветившегося нутра две пачки денег
крупными купюрами и прямоугольное зеркало с ладонь размером. Он
посмотрел на свою упадочную щетину и, перевернув зеркало, увидел,
что к его обратной стороне прилеплена клейкой лентой цветная фотография.
Это была фотография работодателя, с нарисованной на лбу мишенью.

Он пожал плечами, закинул всё обратно и закрыл крышку. Кто-то
сзади подошёл к его дверце, он глянул в окно и увидел женские
бёдра и пах, обтянутые голубыми джинсами, стекающими из-под короткой
чёрной кожаной куртки, и склоняющееся к нему розовое лицо, принадлежащее
одной из тех слишком женственных блондинок, которые считались
красивыми, но ему не нравились. Он дождался улыбки и стука в окно
и опустил стекло.

– Привет, – кивнула девушка, заправляя за ухо свесившуюся прядь
длинных прямых волос, – покатаемся?

– С ногами такими можно и мозги между ними, – сказал он и тоже
улыбнулся.

Девушка не поняла, рифма скользнула поверх её праздности, и на
всякий случай рассмеялась.

Он перестал улыбаться, поднял стекло и отъехал назад, чтобы развернуться.
Девушка, разнеживаясь разочарованием, – глаза её повлажнели, уголки
рта опустились, – всё это он увидел, не видя, – отвернулась, мотнув
волосами, залезла на бордюр, грациозно-лениво прошлась по нему,
покачиваясь, спрыгнула на песок и побрела к морю, – все девушки
по песку у воды либо бредут, либо бегут.

Он переложил кейс с оружием на заднее сиденье и посигналил.

... – Тебе не страшно вот так, к незнакомому?.. Может, у тебя
работа такая, а?

Он заехал на пирс, они курили, подставив открытые окна сырому
ветру. В профиль у девушки обнаружился изысканный сюрприз-штришок
– маленькая горбинка на носу; Коровий Голливуд рассеялся дымом,
блеснул в тумане серебряный век.

– Да нет, я не проститутка, просто у меня переходный возраст,
ты стильный и одинокий, а я пьяная и ещё мне насрать...

– Что, двойку получила?

– Не, не совсем, просто мой сутенёр, с которым я жила и который
давал мне наркоту, когда узнал, что я больна сифилисом и беременна,
возможно от него, избил меня и выгнал, из дома и запретил работать,
пригрозил, что убьёт, если увидит с клиентом... Так что я не проститутка,
уже. И по поведению двойка, за то, что мастурбировала на уроке.
Вернее, не за то, что мастурбировала, мастурбировала-то я своему
соседу, а он когда кончил, пёрнул, а училка подумала на меня.
Я-то думала, что меня мамка дома угостит ширнуться, у неё одна
любовница – врачиха, ей бесплатно приносит, но теперь, за двойку
– хрен. А ты меня защитишь, если он нас с тобой увидит? Ну, сутенёр
мой, он же не знает, что мы с тобой просто друзья. А ты кто, кстати?
Как в этом фильме... Забыла. ...Писатель, у которого творческий
кризис?

– Наркоманы, между прочим, не пьют. В смысле, алкоголь... Не,
я наёмный убийца. Киллер, так сказать.

– Ух ты, поехали кого-нибудь убивать! А пистолет есть?

– Нет. Я его потерял, на последнем деле. У меня машина сломалась,
поехал я на трамвае, его и вытащили, из кармана. А может, кстати,
и сам выпал, у меня в том кармане дырка была. Нож складной когда-то
сам раскрылся. Сколько я оружия потерял из этого кармана – это
жопа. Один раз руку сую, – помню, что у меня там вроде граната
должна быть, – гранаты нету, руку вытаскиваю – кольцо. Как я побежал!..
Бегу и думаю – вот нагоняет меня какой-нибудь пацаненок: «Дяденька,
это не вы потеряли?»...

Девушка улыбнулась и покачала головой, мол, «надо же...».

– Вот так. Я киллер-неудачник, так никого и не убил. Даже стыдно
– какой же я тогда убийца получаюсь. Это как писатель, который
ничего не опубликовал. Так что ты права – у меня своего рода творческий
кризис.

– А убей меня?.. Так всё надоело... – сказала девушка, глядя в
море, – Станешь настоящим киллером. ...Не ты, так кто другой.
А ты хоть меня запомнишь, как первую женщину. Я тебе даже заплачу...
– она принялась рыться в карманах куртки, – Сейчас...

– А я сейчас заплачу... Вы что все, с ума посходили?.. Как же
я тебя убью, у меня же и пистолета-то нет... Может, затрахать
тебя до смерти?..

– А сможешь?..

Он вдруг осознал, что его понесло – давно забытое томление юношеского
флирта; он подумал, что впервые за много лет высморкал сердце.

– Есть хочешь? – спросил он у оцепеневшей от собственной смелости
девушки; та молча кивнула, – Поехали что-нибудь поедим. Я вот
весь день ничего не ел. Я, конечно, мог бы тебя сожрать, но как-то
это не очень романтично, для первого убийства.

Улыбаясь в сторону девушки, он закрыл глаза и напряг мышцы живота
под потеплевшим солнечным сплетением – «Может, снова?..», но холод
за спиной снова притушил в опять.

– Только куда-нибудь, где уютно. Не хочу красных пиджаков. Что-нибудь
такое маленькое, тёплое и пушистое...

– Как ты?. .

– Как у меня. В общем, кофе, свечи и блюз. И мясо.

– Опять блюз... А вдруг сутенёр?

– А он меня любит. Ничего он мне не сделает.

– А ты его?

– Что я его?

– Ты его любишь? Хрен вас, наркоманов разберёт.

– А я, по-моему, тебя люблю. Хрен нас, наркоманов разберёт. Да
никакой он не сутенёр, я погнала, просто придурок один, типа крутой,
я ему понравилась, и он теперь за мной охотится, вот и всё. Достал.

– А ты что, с ним спала? Чего он завёлся?

– Да нет, ты что, за кого ты меня принимаешь? Хотя да, я тебе
сама наговорила... Неужто поверил?

– Нет, конечно. Подожди, а насчёт меня?

– Что насчёт тебя?

– Ну, про любовь.

– А, ну да. Люблю.

– Но ты же меня совсем не знаешь. А что если я тебе не соврал?

– Нихрена. Я тебя знаю. Ты мне снился. Ты где живёшь – на чердаке?

– О!.. Ну... в общем-то да... Не, ну а всё-таки, откуда ты знаешь?

– А вот. Говорю же, предчувствовала...

– X... А если я тебя не люблю?

– А, полюбишь.

– И часто ты так?

– Что?

– Влюбляешься.

– Первый раз.

– А лет тебе всё-таки сколько?

– Шестнадцать.

– Возраст невесты, старого пса и советской республики. Да-а...

– Тебя что-то смущает?

– Да нет, не особенно... Ну что, тронулись?

– Не знаю, как ты, а я вот уже тронулась...

Дальше было забавно. Всё маленькое и пушистое
или было уже давно закрыто, или не хотело принимать стодолларовые
купюры, которые только и имелись в тех двух пачках из отделения
для перчаток, нажираться же и напиваться на такую сумму без сдачи
было бы уже совсем другой историей (91-й год – прим авт.).
Все обменные пункты тоже были закрыты, или не имели русских денег,
а просто разменять отказывались, оправдываясь отсутствием приемлемой
мелочи. Оставались казино, большие рестораны, стриптиз-бары и
ночные клубы, могущие одолеть тупую стодолларовую мощь, но они
исключались, как противоречащие исходным условиям.

«В этой стране романтика беспощадна»... – посмеиваясь и качая
головами в тихой истерике, они на все деньги, имевшиеся у девушки
закупили у расцветших хлопотливых привокзальных старушек пачку
сосисок, батон хлеба и две бутылки пива.

Направляя машину прочь из глупого города, к другому морю, глотая
из бутылки горечь холодного весёлого отчаяния, тоже давно забытого,
как и сам вкус дешёвого «Жигулёвского», он думал о том, что осень
вокруг них, охладившая пиво, то, как она ладно торговалась со
старушками, порезанная при открывании бутылок рука и ещё что-то
невыразимое, похмельное составляют вместе какую-то жестокую гармонию,
похожую на листву в инее; «никто никого не любит». Вечер обещал
быть неплохим, но, как и со всеми вечерами, неизвестно было, чем
ещё он мог кончиться, кроме как ночью.

Темнота вплотную подобралась к подросшим фонарям; он спросил:

– А куда мы едем?

– К скалам у моря, жарить на костре сосиски и целоваться.

– А что, целоваться прёт только у костра? Да и гитары у меня нет.

– Почему, можно и тут, только ведь мы врежемся...

– Ты так считаешь? – он обхватил ладонью её загривок, притянул
её, слегка сопротивляющуюся, к себе, склонился к ней сам и стал
целовать её в губы, украдкой косясь на дорогу одним глазом. Сначала
она сжималась, потом обмякла и, когда он, надавив на педаль, увеличил
скорость – её лицо прижало к его лицу, – опять напряглась, порывисто
схватила его обеими руками за шею и затылок и принялась, поводя
головой, исцеловывать его подвижным ртом.

– Нихрена ж себе... – выдохнула она спустя время, отвалившись
от него и распластываясь в кресле, – Аж голова закружилась...
– она провела ладонью по глазам и потрясла головой.

– Хорошо? А это потому что я импотент. У меня всё в язык пошло.
Вот так... Как теперь, с любовью?

– Сложнее. Но ты не кастрат?

– Нет уж.

– Ты знаешь, милый, это даже интригует.

– Молодая ты ещё, вот и интригует.

– Импотентов у меня ещё не было. Посмотрим, посмотрим...

– А сколько их у тебя вообще было?..

– Не так уж и мало. К сожалению.

– Ну сколько, сколько? – он удивился сам себе, своей болезненной
оживлённости.

– Достаточно.

– Ну сколько? Моя любовь к тебе от этого не уменьшится, а даже
скорее приобретает некий надломленно-болезненный оттенок...

– А ты уже меня любишь? Ну, перед возлюбленным у меня секретов
нет...

Она замолчала, закрыв глаза.

– ...Чего молчишь? Не решаешься?..

– Считаю. Шутка. ...Четыре.

Он пожал плечами. Почему-то было неприятно. «Дочь-невеста...»

– Ты мне прощаешь? – она тронула его за предплечье, чтобы он посмотрел
на неё; в глазах у неё были слезы, – Зато ты моя первая любовь.
Никогда никого не любила. Честно. Думала, что уж и не полюблю...
Я ведь вправду хотела умереть... Ты меня честно любишь?

– Конечно... – он пожал плечами; он был сбит с толку и даже немного
растроган её истеричной искренностью.

– А даже если и не любишь – и хрен с ним. Главное, что я тебя
люблю. Половина счастья – тоже счастье.

– Глупая, полсчастья не бывает, как полоргазма. Не любила ты никогда
неразделенно... Но это неважно, я-то тебя люблю...

– Ура!.. – она запрыгала в кресле, захлопала в ладоши.

– Тихо ты, тихо... – он с улыбкой покачал головой.

– У женщин, милый, всё бывает, и полоргазма и десять оргазмов
в одном. Но это да, фигня, это не про нас... Стоп. – она резко
повернулась к нему, – А откуда ты знаешь про оргазм? Ты же..

– Не всегда же я был импотентом.

– А сколько у тебя тогда было женщин?

– Какая разница, я-то – мужчина, и лет мне сколько...

– Ну сколько?..

– Да не знаю, не помню.

– Ну, десять, двадцать?

– Слушай, отстань от меня, может, мне стыдно...

– Одна, две?..

– Тьфу ты, господи, привязалась! Ну восемь.

– Красивые?

– Нет, старые, больные, жирные. Отстань, всё.

...»При скорости в 75 км/ч в салоне «Мерседес-Бенц» мы слышали
только тиканье часов»...

– ...Знаешь, а мне в голову пришла забавная идея – может, познакомимся?
Тебя как зовут?

– Лена.

– А меня Вася. Очень приятно... А я понял, куда мы едем. Там есть
и скалы и море. И ещё там есть дзот. Настоящий. С войны.

– Старый?

– Естественно. Полуразрушенный. Очень романтичный. Прямо на берегу
моря. И мрачный. Помню, я там замочил одного. Он там спрятался
и жил. Приучился в темноте видеть, как кошка, и слышать, как летучая
мышь. Чуть я там не остался, вместо него. Но, видать, была ему
пора. А мне не пора. Вот так всегда – прячься, не прячься, вооружайся,
не вооружайся – всё дело в том, кому пора, а кому пока нет. Надо
только это вовремя почувствовать. Вот и весь секрет нашего ремесла,
если можно так выразиться, – чувствовать, когда кому пора. И себе
в том числе. У меня, вот, кстати, срок вот-вот выйдет. Или уже
вышел.

– Так ты что?..

– Да, я тебе всё-таки соврал, я не лох, я самый обыкновенный,
рядовой убийца, мочила, уголовник. Без всяких там романтичных
– удачливый, неудачливый, раз живой – значит, удачливый. Тьфу,
тьфу, тьфу. Ну, не совсем рядовой, в принципе я хороший специалист,
меня ценят... ценили.

– А почему... в прошедшем времени?

– А я завязал. Пытаюсь, по крайней мере. Не поможет, наверно.
От своего срока не уйдёшь. Может, мы сейчас с тобой врежемся.

– Тьфу-тьфу-тьфу!.. Мой-то срок ещё не вьшел!

– Уверена?

– Конечно! ...Не знаю... Давай больше не будем целоваться за рулём?..

– Ладно, ладно. А не за рулём?..

– Да подожди ты. А ты не врёшь опять?

Он вытащил из-под мышки пистолет и бросил ей на колени. Она вздрогнула
и осторожно взяла пистолет в руки.

– Какой тяжёлый...

– Аккуратненько, он заряжен.

Он почувствовал шорох опускающегося дверного стекла, услышал щелчок
предохранителя, взвёлся курком и напрягся, продолжая глядеть вперёд.
Ожидание, как всегда, на мгновение раньше ожидаемого, разорвалось
выстрелом. Его обдало сбоку холодом сгоревшего пороха, смешанным
с ароматом девушки, чуть пряным, как у всех блондинок; должно
быть, так пахнет героическая смерть. Он вдруг осознал, что солгал
девушке ещё в одном.

– Давай. – он протянул к девушке руку.

– На... – она положила ему в ладонь что-то лёгкое, шёлково-кружевное.
Он удивлённо поднёс ладонь к глазам – это были белые женские трусики.

– Пистолет давай, – сбросив трусики на колени, он снова протянул
руку. Девушка за ствол сунула пистолет ему в ладонь. Перещёлкнув
предохранитель, он спрятал оружие под мышку. – И что это за манера
– носить трусы в кармане. Другого места нет, что ли? Негигиенично
же.

– А у них резинка лопнула, я что, виновата?

– Когда лопнула, вчера?

– Нет, сегодня.

– А в каких обстоятельствах? Что, так просто, шла, и – раз! взяла
и лопнула?

– Нет, её лопнули. Порвали, если точнее... Просто меня сегодня
изнасиловали.

– Где? Когда?

– А там же, где мы с тобой встретились, на пляже.

– Что, прям среди бела дня?

– Ну да, в машине. Трое.

– Но ты вроде и выглядела... Нормально...

– А это потому что: не можете ничего поделать – расслабьтесь и
постарайтесь получить удовольствие. Я к тебе и подошла – спасалась.
Они меня из машины выкинули и всё стояли, смотрели. Уехали только,
когда я к тебе села. Может, заметил – такой красный джип?

– ...А как ты к ним попала, в машину?

– Знакомый один, позвал.

– Ну у тебя и знакомые... Впрочем, я не лучше. Ну как, получила
удовольствие?

– Перестань. И так хуёво...

Он услышал, как заплакали маленькие разноцветные существа, те,
что живут в некоторых прозрачных женских головах.

– Ну что, надо как-то прожить с этим... В принципе ничего страшного,
главное, чтоб не заразили чем-нибудь...

– Ничего страшного?.. Тебя когда-нибудь трахали в вонючей тачке
трое пьяных уродов, грязными хуями?.. А, в первый раз, что ли...
Ну, и как теперь у тебя, с любовью?..

– Я же тебе говорил, о надломленности... Теперь ещё и трагичность,
плюс жалость... И ты, естественно, хочешь, чтоб я им отомстил?
Поубивал их всех?

– Вообще-то да, хочу. Или покалечил. Конечно хочу.

– Ну ладно, успокойся. Считай, что они уже трупы.

– И я хочу всё видеть! Кастрируем их?

– Конечно, естественно, запросто. Как же без этого... Ладно, всё,
забудь. Мы уже почти, кстати, приехали. Есть хочу страшно, аж
тошнит. Больше не буду курить...

– Ой, я тоже. И курить не буду.

Они свернули в лес, на тёмную просёлочную дорогу, впрочем, хорошо
укатанную. И никому из них не пришло в голову предложить другому
поесть сырых сосисок, благо они были куриные, или хотя бы хлеба;
они оба были романтики.

Лес был такой же, как всегда – вечный, умирающий, наполненный
тишшиной. Он доехал до того места, где начинался
пологий спуск к чувствующемуся впереди, между сжимающими дорогу
деревьями морю и заглушил двигатель. Выбравшись из машины, оставив
дверцу открытой, он подошёл к краю дороги и сел на пень у обочины.
Тишина лизнула его в спину холодным влажным языком; он передёрнул
плечами. «Интересно, чувствует она такие моменты? – начало моря,
конец леса, осень, ночь, обочина, машина с открытыми дверцами,
звёзды между деревьями...»

Она вылезла из машины, стукнувшись чем-то обо что-то, и подошла
к нему.

– Поехали, а?.. Кушать хочется... – ничего она не чувствовала.
Он встал, постоял немного на уютной, мягкой земле, запрокинув
к небу улыбающееся лицо, засунув руки в карманы пальто, потом,
обойдя девушку, направился к машине. Сев за руль, он отпустил
тормоза и, сначала медленно, покатился к морю.

Девушка обежала сзади машину и пошла, пригнувшись, сбоку, держась
за открытую дверцу, настороженно улыбаясь:

– А я?.. Меня забыли!.. – но скоро ей пришлось уже почти бежать,
она перестала улыбаться:

– Да пошёл ты!.. – и отстала.

Мирозданье вертелось себе мимо, как колёса плавно съезжающей со
склона к морю машины, он повернул к сгущающемуся впереди из тьмы
дзоту и вывалился из машины на четвереньки. Автомобиль, призрачно
шурша, поехал дальше. Поднявшись на ноги, он стряхнул с брюк влажный
песок: «Что-то я стал не туда чувствителен. Не ебался, что ли,
давно...» – он прижал к рёбрам пистолет.

– Ну ты, мачо хренов, что я не так сделала? – пронзительно-девчачьим
голосом спросила девушка, подходя к нему, с засунутыми в карманы
под грудью руками, топорщась в стороны острыми локтями, глядя
на него исподлобья. Только сейчас он осознал, что нормальный голос
у неё был низким. «А может, действительно влюбиться?..»

– Да нет, ничего, ты всё делаешь правильно, особенно когда разговариваешь
этим своим охренительным низким голосом, это я когда-то чего-то
не так сделал... Возомнил себя своим собственным ангелом-хранителем...

Но ангелы-нелюди бывают капризными – она взяла его под руку, машина
остановилась возле дзота именно там, где надо, не дальше, не ближе,
в дзоте обнаружился запас плавника и хвороста, не сожженный предыдущими
романтиками, огонь грел и жарил, зубы не болели...

– У тебя зубы когда-нибудь болели? – спросил он, сдувая пламя
с щепки, на которую была насажена понемногу раздувающаяся от жара
сосиска. Он подумал, что уж это сгустившееся между ними горячим
багровым светом нечто, гротескно эротично распирающее сосиску,
она должна почувствовать. Она сидела напротив, по другую сторону
костра, на красном пластмассовом ящике для бутылок, тесно сдвинув
колени, спрятав руки в подгрудные карманы, приподняв плечи и сгорбившись.

– А у кого они не болели? – ответила она глухим, словно спросонья,
голосом, глянув на него сквозь огоньки в глазах.

– У меня. Вот, представь себе, ты делишь трапезу с человеком,
у которого ни разу в жизни не болели зубы. Великий момент в твоей
жизни, запомни его навсегда.

– Что, совсем ни разу? Вот это да. Везёт. Ой... – она вдруг зажмурилась,
должно быть, от дыма, и отклонилась назад, но руки её остались
в карманах. «Блондинка...» – он усмехнулся и поднял глаза вслед
за дымом, выходящим через люк в потолке, к пляшущим звёздам и
музыке, забытой в машине.

Помолчали. Каждый думал о том, о чем думает другой. Оба ошибались,
ведь никто их них не был тем, кем казался.

Уже некоторое время она чувствовала, как романтика, настоящая,
словно голая кипящая кровь, переполнила её всю, выдавливаясь тёплым
из глаз и горячим внизу живота, между ног, ей стало жарко и тесно
и она, встав на ящик, стала снимать с себя одежду, изгибаясь под
сквозившую из амбразур музыку. Впервые романтика в чистом виде,
не смешанная с алкоголем, так на неё подействовала.

Одежда, когда она на ней была, не скрывала того, что у неё есть
фигура, подчёркивая наготу под тканью, но только теперь, когда
она, сжимаясь, вся стройно-живая и нежная, стояла. на ящике на
одной ноге, в одном ботинке, со спущенными чуть ниже колен джинсами,
пытаясь вытянуть другую ногу из узкой штанины, он ощутил, что
он под одеждой тоже голый.

Естественным образом она закачалась на ящике, замахала руками
и начала падать. Ангелы продолжали капризничать, и он чудом успел,
вскинувшись с корточек, поймать её над огнём. Остановить падение
полностью не получилось, где рост, там и вес, он лишь отклонил
движение в сторону и они окончательно упали на песок рядом с костром,
он на спину, она – грудью ему на грудь.

– Странно, что эти места у нас с вами называются одинаково. –
сказал он, обнимая её за спину предплечьями, прижимая её грудь
к своей.

– У нас ещё кое-какие места одинаково называются... – отозвалась
она, поёрзав по нему животом, подперев щёки кулаками, глядя на
него сверху. Её волосы щекотали ему шею.

– Мозги? – приподнял он брови.

– А ты меня обманул, кстати, насчёт мест... чему я вообще-то рада.
Не вообще-то, а, блин, даже очень. Не тому, что обманул, а тому,
что... ну, в общем, обманул. А, короче... – она опустила голову
и по-мужски накрыла его губы своими.

– М-м, подожди... – он оторвал обеими руками её искажающееся обиженным
недоумением лицо от своего лица; от губ до губ протянулась ниточка
слюны. – Знаешь, по-моему пора отрабатывать гонорар.

– Какой гонорар?.. – остатки задыхающегося счастья всё ещё сползали
с углов её рта.

– Который я прожрал.

– ..?!.

Он перекатился на бок, так, что она соскользнула с него боком
на песок, приподнялся на локте и, одной рукой сняв с неё ботинок,
окончательно стащил с её оцепеневших ног джинсы с трусиками. Она
улыбнулась, тряхнув головой, и стала за лацкан стягивать с его
плеча пальто.

– Давай... на пальто...

Он снял её руку с лацкана и встал. Прикусив нижнюю губу, она вопросительно-недоумённо
приподняла брови, чуть повернув голову и переместилась на колени,
прикрывая грудь скрещёнными руками, глядя на него снизу исподлобья.
Он вытащил из-под мышки пистолет и бросил его на песок к её коленям;
вынул из левого кармана пальто складной нож и выщелкнул лезвие.

– К нам приехал Би-Би Кинг... Сейчас мы с тобой станцуем. Бери
пистолет. Или ты застрелишь меня... или я тебя зарежу. Это тебе
фора. Пистолет. Я-то поопытнее буду...

– Ты что?.. Не понял, что это за приколы? Ты что?..

– Это не прикол. Извини, но ты будешь мне должна. Половина гонорара
сейчас уйдёт на расходы...

Держа нож за рукоятку между указательным и средним пальцами правой
руки, он расстегнул брюки и принялся мочиться на костёр. Тот,
шипя и вспариваясь, угас. Стало очень темно.

– Ой, мама!.. Ты что, охуел, а?!. Что за шутки?.. Пошёл ты в жопу!..
слышишь?.. с такими приколами!.. Ой, я боюсь... мама!.. Эй, ты
где?!. Подожди, ёб твою мать!.. ну объясни хоть, что это за хуйня?!.
Эй?!.

– Ну ты и пиздлявый ящик... Бери пистолет, дура! Убью ведь нахуй.
Что, не веришь? Ладно...

Он нашёл острие ножа мясистым участком левой ладони между большим
и указательным пальцем и надавил на нож, слегка потом провернув
его в ране. Согнув ладонь горстью, чтобы набрать в неё крови,
он заорал: «А-а, блядь!» и кинулся к её участившемуся потяжелевшему
дыханию.

Зажав рукоятку ножа зубами, он присел, схватил её правой рукой
за волосы и, клюнув её в щеку остриём ножа, плашмя ударил её по
этой же щеке левой ладонью. Размазав жидкое тепло по её напрягшемуся
криком лицу, он крикнул ей в самое ухо: «Стреляй, сука!..» и,
отпрыгнув в сторону, упал на живот.

Визжа, зажимая ладонью будто бы истекающую кровью щёку, она принялась
палить во все стороны, шевелящимися тенями от лихорадочных вспышек
всё больше взрывая свой захлёбывающийся страх.

Заводя одной рукой машину, он другой рукой взял с заднего сиденья
кейс, бросил его, кривясь, на сиденье рядом с собой и, пачкая
замки кровью, стекающей по руке на кисть, открыл его. Вынув из
него пистолет, он положил оружие на колени, перехватил рулевое
колесо левой рукой и засунул пистолет в карман пальто. Вынув из
кейса ещё один пистолет, он положил его в левый карман. Туда же
последовали несколько пистолетных обойм. Машина тем временем въехала
в лес.

...Я услышала зловещий дьявольский смех за спиной. Это было последнее,
что я услышала, падая головой вперёд, вниз, вниз, вниз – к своей
гибели.

(Продолжение следует)