Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Начало

Продолжение

Проект «Желания»

У каждого из нас есть своя греза, полудетская несбыточная мечта,
спрятанная в самой глубине души, о которой мы стараемся не
упоминать всуе, стесняясь или боясь непонимания и насмешек,
которую мы не смогли реализовать по объективным или субъективным
причинам, либо неосуществимая в принципе, в меру своей
фантастичности.

А что если предоставить людям возможность реализовать эти глубинные
фантазии? Как смогут слабые люди ужиться со своей
осуществленной мечтой, справятся ли они с обретенной силой, свободой
или властью, как они будут жить дальше, когда мечтать больше
не о чем? Как отнесутся они к тому, что перенесенная из
сферы идеального в грубый материалистический мир мечта несколько
не соответствует их представлениям о ней?

Вот она – великая драма всех времен, конфликт между воображением и
реальностью, юностью и зрелостью, основа и причина всех драм,
плоть всех любовных историй, ткань всех сюжетов о
восхождении и падении, об обретении и утрате.

Некий персонаж (ангел, бес, автор – ?), переходящий из серии в
серию, обладает способностью реализовывать заветные мечты
человеческие.

Все происходит в одном московском доме, каждая серия – это отдельная
история, рассказывающая об истории неожиданного обретения
тем или иным жителем дома несбыточно желаемого и дальнейшего
его взаимодействия с воплощенным таким образом собственным
скрытым «Я».

Примеры сюжетов о воплощенных желаниях:

Одинокая женщина, старая дева, патологически чистоплотная
мужененавистница, мечтает о ребенке, но и думать не хочет, чтобы
задействовать каким-то образом в этом деле мужчину. И не хочет
возиться с пеленками и подобной «ерундой». И вот, у нее
чудесным образом появляется дочка, уже полностью сознательная, но
…крохотного размера, настоящая «дюймовочка». В отличие от
андерсоновской Дюймовочки, покорно подчиняющейся
обстоятельствам, у этой есть характер. Возникает конфликт.

Давно надоевшие друг другу муж и жена. Муж мечтает о других
женщинах. Вдруг жена меняется и предстает мужу в облике разных
женщин, красавиц и дурнушек, молодых и старых, сообразно его
отношению к ней в данный момент. Но вздорный характер жены
остается прежним. Конфликт.

Молодой актер мечтает быть звездой. И вот он воплощается в
мегазвезде экрана (Янковский, Меньшиков), разум остается его, а тело
– мегазвезды. И он снимается в сериале (этом, о котором
речь), в роли мегазвезды, в которую воплотился неизвестный
актер. Но играть как мегазвезда он не умеет! Конфликт.

Одинокий холостяк, боящийся женщин. Вдруг все женщины начинают в
него влюбляться. Но он остается тигром с сердцем мыши, и не
знает, что ему делать со всеми этими жаждущими его красавицами
и совсем запутывается.

Человек становится обладателем миллиона долларов. Но что с ними
делать, чтобы его не заметили органы и бандиты, как их
потратить, не привлекая к себе внимания, куда их положить, чтобы их
не украли – возникает слишком много вопросов.

У человека появляется двойник-близнец. Как делить одну жизнь на двоих?

У писателя оживают герои его книг. У каждого из них к нему
обнаруживается счет. Трудно быть богом.

Человек находит волшебный карандаш – что им напишешь, все сбывается.
Ограниченность слов – все происходит как-то не так.

Дурнушка меняется телами с красавицей. Одной надоело быть в центре
внимания, другой наоборот этого хочется. Никто из них не
получает того, чего хочет.

Человек возвращается в детство, в детское тело с взрослым разумом,
мстит тем, кто его обижал в детстве. Ни к чему хорошему это
не приводит.

Толстая некрасивая девочка, изгой в своем классе, переходит в другую
школу. И – оказывается в параллельной вселенной, где все
наоборот и красавцами считаются полные и некрасивые люди, чем
полнее и некрасивее, тем лучше. А красавцы и атлеты – изгои.
Толстуху начинают превозносить до небес, она выигрывает
конкурс красоты, среди таких же толстух. Она – в центре
внимания, у нее куча поклонников разной степени толщины и
уродливости. Но, по старой памяти, еще не привыкнув к новой для нее
эстетике, она влюбляется в классного отщепенца, презираемого
парию, спортивного красавца, отличника и поэта. Он тоже ее
любит, ведь она для него – недостижимый идеал красоты. Но –
мнение света оказывается для нее решающим, и она предпочтет
изгою-возлюбленному признанного короля школы, самого
отвратительного, жирного и уродливого из всех.

И т. д.

Тема бесконечна, как неистощимы в своих фантазиях люди…

В кадре – две соседние квартиры, ЕГО и ЕЕ (молодых людей 25 – 30
лет), разделенные стеной. Кадр постоянно разделен пополам и мы
одновременно видим обоих героев, каждого в своей квартире и
половине кадра.

Актеры по очереди произносят свои тексты, описывая мысли и действия
друг друга, ОН – за НЕЕ, ОНА – за НЕГО. Описание обычно
следует за действием, но иногда первое опережает второе, как бы
его предвосхищая. В этом заключена своеобразная
полумистическая интрига «черезстенных» взаимоотношений героев.

(Возможно – иногда появляются призрачные персонажи, воплощающие
мысли и фантазии героев.)

Наш фильм продолжает и развивает традиции известного и отчасти
культового направления в современном киноискусстве, так
называемой «Догмы», и в какой-то мере спорит с последним шедевром
«Догвилль» изобретателя и главного идеолога упомянутого
направления Ларса Фон Триера.

Сценарий фильма стилизован под радиоспектакль, к сожалению, редкий в
нынешнее время жанр, даже слегка подзабытый, когда на
протяжении часа и более зритель удерживался у радиоприемника
искусством актерской игры и магией авторского повествования. Тем
более неожиданным, провокационным и интригующим станет
воскрешение жанра с использованием средств кинематографии.

Вспоминая «Догвилль» Фон Триера, где актеры играли в пустом
абстрактном пространстве без стен, своеобразной сцене, не отягченной
декорациями, только схематично размеченной и подписанной
«мелом», где какой объект должен находиться по сценарию, мы
предлагаем пойти дальше и вообще обойтись не только без
декораций, но и без сцены.

Что же остается? Представим себе темное пространство, в луче света
два стула, перед двумя микрофонами на стойках сидят или стоят
актеры, и как бы разыгрывают радиоспектакль, читают с
листов бумаги свои роли. Естественно, они играют, и играют
превосходно, так, что зритель должен забыть о том, что ничего нет,
а есть только актеры и стулья (как это отчасти и
происходило при просмотре «Догвилля»). Они играют так, как если бы они
играли в «настоящем» фильме, только без «лишних» движений,
они не ходят, не бегают, не прыгают, не дерутся, не падают,
не лежат, не инсценируют секс, а пытаются выразить все
только голосом, мимикой, жестами, скупой пластикой тел. Когда
нужно плакать, они плачут, настоящими слезами, когда нужно
смеяться, они смеются, «как в жизни», в меру своего таланта.
(Например, там, где, по сценарию, должна быть сексуальная
сцена, или подразумевающее секс затемнение, актер и актриса
танцуют танго.)

Актеры внешне должны соответствовать своим ролям, и должны быть
одеты (или раздеты) в соответствующую разыгрываемым событиям
одежду.

Чуть позади, в глубине кадра, у одного из микрофонов сидит
«звукорежиссер» и с помощью различных забавных приспособлений и
ухищрений (как это раньше делали на радио) создает звуковой фон
для происходящих в виртуальном пространстве фильма событий.

Все это сопровождается великолепным саундтреком, как в «обычном»
кинофильме, все напряженные, лирические и другие нуждающиеся в
акцентации моменты проиллюстрированы соответствующей
музыкой.

Возможно, музыканты, небольшая группа, тоже находятся в кадре, и
играют саундтрек вживую.

Авторский текст читает периодически выходящий на передний план
актер, одетый, как конферансье (?). (А может, камера
поворачивается к сидящему в своем именном кресле режиссеру, окруженному
съемочной группой, и тот читает авторский текст.)

Операторская работа также изощренна – «ручная» камера, статичные
планы, наезды, отъезды, перемещения, съемка с разных точек,
интересные ракурсы, чередование планов разной крупности, лица,
руки, ноги актеров, микрофоны, «звукорежиссер», его
«инструментарий», музыканты, их инструменты. Все упорядочено и
составляет единую гармонию, призванную разнообразить скупой
видеоряд и в еще большей степени приковать внимание зрителя к
экрану.

В кадре на белом фоне появляются две руки, одна рука держит огромный
сверкающий нож. Неожиданно нож режет подушечку пальца
другой руки, все по-настоящему, из пальца течет кровь.

Рука пишет на белом кровоточащим пальцем одно слово.

Это название фильма.

– Здорово! Как дела? Еще не родила? А то – будешь пупсами торговать,
поднимешься… Ну, прости, не обращай внимания. Ты ж меня
знаешь, я грубый, веселый и щедрый, душа на распашку, что на
уме, то и на языке. Все, больше, не буду. Зуб даю. Вообще-то,
у меня к тебе дело. Выручишь меня? У меня фотосессия
срывается. Модель, сука, что-то там себе сломала. Буквально,
полчаса назад. Мои девки никто трубку не берет. Или, говорят,
заняты. Или денег ломят. Обиделись, что ли, на меня сразу все.
Вот непруха. А в агентствах уже нет никого, поздно. А? Ну да,
вроде, как в аренду. Я тебе гонорар выкачу, за услуги
модели, все по-взрослому. Пусть хоть она у тебя денег заработает.
Может, с долгами начнешь понемногу расплачиваться. Что?
Старик, а ты что хотел, как ты говоришь – это жизнь. Нет, тебе
на съемки нельзя. Там стратегический объект, охраняется ФСБ,
пропуска за сутки надо оформлять. И то, только с московской
пропиской. А она пройдет как реквизит, ты уж меня прости.
Все, я еду, буду через полчаса, заодно фотографии завезу.
Жигански получилось. Нет, ничего не надо, все там есть.

Пока ее не было, он решил заняться уборкой. Для начала нужно было
что-то сделать с патологическими бутылками, немыми свидетелями
иной, темной и непостижимой поры его жизни, скрывающей
неподвластные разумению, но титанические усилия – что-то вроде
возведения каменных колоссов на острове Пасхи – на великом
пути, проделанным им в сумерках собственного сознания. К
примеру, вынести их.

Начать он решил с ванной. И зря.

Войдя в ванную и снова увидев плавающую в воде расстрельную команду,
длинненькие трехлинейки водочных бутылок и укороченные
карабины пивных, он ощутил расползающуюся в нем пустоту,
очертаниями напоминающую черную звезду раскинувшегося во мраке
знакомого тела.

Он зацепил двумя согнутыми пальцами обеих рук горлышки двух бутылок,
заливон и запивон, и выдернул их из воды с упоительным
рыболовным плеском, как из прибрежного мелководья.

Она ждала его, маленькая, плоская и бумажная, но зато размноженная в
несколько десятков ипостасей и так похожая на живую.

– Вставай, Сань! Сань! Проснись! Я тебе твою девочку привез. Ты,
гляжу, опять горе заливать начал? Какой ты, право, тонкий.
Поэт… Ну, горе – не беда, дело поправимое, вот тебе твоя
зазноба. А вот тебе денежки, немного, конечно, но я часть в счет
долга изъял, ты уж прости. А вот тебе лекарство, здоровье
поправить. Да и я с тобой накачу. За удачно проведенную
фотосессию и за дружескую взаимопомощь! Ты мне помог, глядишь, и я
тебе пригожусь. А Любовь твоя – просто находка, прирожденная
модель, бери больше – актриса! Грех такой фактурой не
попользоваться. Я у тебя еще как-нибудь ее попрошу. Мы из нее с
тобой звезду сделаем!

– Ммммм…

– А? Чего мычишь?

– Нннннет! Хер тебе! Звезду… Знаю я, чем ты там с ней занимался!
Сволочь! А еще друг, называется… Пошел вон отсюда! И не смей ее
больше трогать! Никогда! Еби своих прошмандовок! И не
приходи сюда больше! Хуй тебе, а не Любу!

– Ну, ты совсем допился. Единственного друга гонишь, псих больной.
Как тебе вообще такое в твою больную голову пришло?
Приснилось, что ли, по пьяни. Ладно, ты не в себе, бухой еще, небось,
я тебя прощаю, так и быть. Но не зарывайся, дружок, мой
тебе совет. Все, пошел я от тебя, пока ты еще чего не
наговорил. И завязывай бухать, как друг тебе говорю, пока еще.
Белочка-то, она не за горами. Если уже не началась. Все, пока.

– Пошел нахуй отсюда, альфонс дешевый, проститутка!

– …Так. А вот это ты зря. А ну повтори, урод! Я ж тебя сейчас урою!..

– Аааааааааааа! Сукаааааа!

– Тьфу, придурок больной. Связываться с тобой… Воняешь, как бомж.
Короче, когда захочу, тогда приеду. И заберу ее, куклу твою.
Может, насовсем. А может, и нет. Как мне захочется. Может,
она мне надоест, и я ее просто выкину. Или сломаю ее, оторву
ей руки и ноги… Налью бензина ей во влагалище и подожгу. СЮДА
СЛУШАТЬ, сказал. А ты, мразь, будешь сидеть и ждать.
Сначала, когда я приеду, чтобы ее забрать. А потом будешь сидеть и
молиться, чтоб я с ней нормально обошелся, и не слишком
изуродовал…

И ведь ты оказался прав, гондон. Проницательное говно. Никакой
сессии не было, я привез ее к себе и еб всю ночь, во все дыры.
Ох, как сладко… Ни с одной живой так не было. Тебе ведь тоже
так показалось? То-то ты в говно превращаешься, когда ее нет.

А хочешь, еще кое-что скажу, напоследок? Кое в чем признаюсь? Я и
первую Любку твою еб. И тоже во все дыры. Ты сам-то в жопу ее
имел? По-моему, нет, там она целочка была. Пришлось
уламывать. Но она, конечно, хуже, гораздо. Мы с тобой по ней особо
скучать не будем, да? Ну все, до скорого. Не провожай.

Прости, малыш. Не надо было тебя ему отдавать. Какой же я идиот,
Господи… Но он… как?.. Он правду говорил, про вас с тобой, или
нет? Молчишь? Что ты молчишь?! Так было или не было?
Отвечай! Что молчишь?! А?! Было, да? Было?! Сука! Шлюха! Тварь!..

…Прости, прости, прости меня, мудака, Господи, умоляю, прости...
Маленькая моя, солнышко, девочка… Все, забыли, будто ничего и
не было, как дурной сон, все, все…

В следующий раз он приехал, как и обещал, без звонка и без
объяснений, и забрал ее, качая головой и брезгливо морщась на его
ноги в тошнотворных носках, торчащие из под серой простыни,
перед уходом положив на журнальный столик две стодолларовые
бумажки. Но он не спал, укрытый с головой простыней, дрожащей
рукой сжимая горлышко бутылки, с ощерившимися зубами
осколков, и собственные оскаленные зубы во рту.

Когда прошло два дня, две бесконечности, сплошь наполненные
переливающейся в него из бутылок пустотой, он решил действовать.

Подумав, он решил действовать хитростью.

Осмотрев ряды выловленных им из ванной переметнувшихся на его
сторону предателей, он покачал головой – те выглядели, как
партизаны-мародеры в неопределенной принадлежности униформе,
окончательно потерявшими товарный облик.

Взяв деньги, и слегка умывшись и причесавшись, он вышел в люди.

Магазин назывался «Крестовский», и состоял из нескольких магазинов.
Сначала он зашел в продуктовый и купил за сто долларов
бутылку чешского абсента «Кинг Спирит», все равно давно сам хотел
попробовать. Как по хитрому-то все выходит!

Потом он зашел в магазин, где продавалось все остальное, и свернул в
отдел сразу налево от входа. Зачем? Этого его новая
хитрость объяснить не смогла.

Это был «хозяйственный» отдел, посуда, утварь, гладильные доски и
прочее. Он миновал все эти гвозди в гробу свободного
художника, такие недостижимо мирные и уютные, и подошел к прилавку,
за которым на полках висели самурайские катаны, алебарды,
шпаги, сабли и мечи, якобы сувенирные. Прилавок тоже был не
дурак, и содержал в своей хрупкой стеклянной глубине враждебную
стихию множества сверкающих и вороненых металлических
лезвий.

«Стена мужского плача» – всплыло в его хитром мозгу, шевеля жабрами,
название старого рассказа одного нелюбимого им позера,
давно перегнившего в балаганного политика.

Ну да, ну да; и вдруг он увидел, что один из двух продавцов, молодой
парень, ловкий и ладный, как мушкетер, соответствующий
своему рабочему месту, как стилет в сердце, улыбнулся ему и
кивнул.

Интеллигентно кивнув в ответ, он дождался, когда продавец
отвернется, и пожал плечами, потом решил бесхитростно бежать от этой
новой загадки, пока она не начала разгадываться и не стала
чем-нибудь более неприятным.

Все, к Любе.

Он жил в центре, на самом верху старого дома, то ли в пентахаусе, то
ли на чердаке, словом, в мансарде-студии, с вечно
испачканными голубиными и небесными испражнениями огромными падающими
окнами.

Дверь была не заперта, как всегда. «Душа нараспашку»…

То, что он услышал, или ему показалось, что он услышал из-за
неплотно прикрытой двери, заставило его начать красться, как
невыносимого фольклорного рогоносца.

Слоем мрака он скользнул за дверь, и увидел все, и словно сомнамбула
пошел на яркий свет впереди, и каждый приближающий его к
свету шаг впечатывал в его сразу тяжело одеревеневший мозг
новые подробности увиденной им сцены.

Софиты. Освещают. Кровать. Черная шелковая простыня. На ней.
Раскинув ноги. Откинув голову. Волосы по-китайски забраны в узел на
затылок. Длинная деревянная шпилька с иероглифами. Она.
Пальцы экстатично сжимают простыню. Раскосая девушка. Гейша.
Прическа. Шпилька. Татуировка на спине. Дракон. Лижет ей
клитор. Маленький. Розовый. Мой.

Он. В черном спортивном костюме. Фотографирует.

– Язык дальше вытяни! Обхвати ее руками за бедра. Вот так.

Телевизор. На экране. Она. На белой простыне. В черных чулках с
подвязками. На поясе. И все.

Большой блестящий член. Снует. В ней.

На границе между светом, где совершалось невозможное и тьмой, откуда
он пришел, он поставил бутылку на пол.

Не вышло с хитростью. План Би.

Он вытащил из кармана отбитое бутылочное горло и сжал его в руке.

И вышагнул на свет.

Первой его увидела «гейша» и завизжала, с еще высунутым изо рта языком.

Он обернулся и выронил камеру.

– Стой! Подожди! Я тебе все наврал! Про нас с ней! Ничего не было!
Просто я на тебя очень разозлился. Прости дурака. Но ты сам
виноват, между прочим. Обидел меня. Я закусил удила. И все
придумал. На ходу. Ничего не было! Мамой клянусь! Вот тебе
крест! Что для тебя еще святого осталось? Ну? Чем хочешь,
поклянусь! А это – ерунда, не будешь же ты жертвовать нашей
дружбой из-за маленького девичьего междусобойчика? Дружба – это
же святое!

– Там был твой хуй. Я его узнал.

– Ты дурак, что ли? Там же другой мужик, сейчас я тебе отмотаю…

– ВЫКЛЮЧИ ЭТО!

– Ладно, ладно, только не кричи. Это ж импортная порнуха, ее сами
риалдолл снимают, помнишь, я тебе рассказывал, про контору,
которая этих кукол делает, я ее по интернету заказал, в
секс-шопе, там другая кукла, такая же, но другая, кажется, ее
Дженни зовут, я и переписал на другую кассету эпизод с этой
Дженни, на всю кассету, по кругу. Сейчас, я тебе найду оригинал,
фирменную кассету, увидишь, там другие куклы тоже есть, их
там тоже ебут, где же она, сейчас, блять, где она, сука…

– Не пизди. Ну, где твоя кассета?

– Да только что тут была, блядь, честное слово, я не знаю, где эта
ебаная кассета!.. Я ж ее специально для тебя покупал, кстати,
чтобы у тебя мозги на место встали, с этой твоей Любой.
Катарсис такой, сначала тяжело, а потом бы полегчало, глядишь,
и выздоровел бы…

– Пиздишь. Это ты снимал. И сам снялся, мразь. Там был твой хуй.

– Да какой мой! У меня уже не стоит давно! Вот, ее спроси, хотя бы!
Наташ, скажи!

– Стоит, стоит, еще как. Знал бы ты, чем он меня еще заставляет
заниматься, за то, что он меня якобы продвигает, звезду из меня,
типа, делает, свинья. И ведь если бы я одна у него такая
была... Мне Светка все рассказала, скотина! Слышишь? Так что,
развлекайтесь, мальчики, я пошла… Рекомендую отрезать ему
нафиг. Его это был, его, на кассете. Я свидетель. Сама видела,
как он это снимал. Ну, пока.

– Сука! Тварь! Про заказы забудь! Слышишь? Вообще про Москву забудь,
скоро опять будешь в своем Алма-Аты хлопкоробам отсасывать!
Поняла, сука?! Алле, слышишь? Вот стерва… Но ты же
понимаешь, это она со зла, специально, чтобы меня оговорить…

– Ну, что еще скажешь? Перед смертью?

– Да ты что, собрался меня убивать? Невинного человека? Своего
единственного друга? Возьмешь грех на душу? Да не я это был, не
я! Не стоит у меня! Вот, телефон, кого хочешь спроси, у любой
моей бабы, вот, у меня с ними чисто деловые отношения, я
тебе все врал, про свое донжуанство… Алло! Милиция! Помогите,
убивают! Спа… Знаешь, придурок, сколько этот телефон стоил?
Тебе такие деньги и не снились. Придурок. Слушай, а хочешь
денег? Сколько тебе надо? Говори. Только отъебись от меня,
умоляю!..

– Покажи хуй. Я хочу сравнить. Давай, давай.

– Чего? Да пошел ты! Все, ты мне надоел, я от тебя устал. Уходи.
Пошел вон. И дуру свою забирай. Вы меня уже достали, оба.

– Покажи хуй, сказал! Быстро!

– А это ты видел? ПОШЕЛ НАХУЙ! Что ты мне своей стекляшкой
угрожаешь? Что ты сделаешь? Ты ж пропился весь, гниешь на ходу. Тебя
ткни пальцем, ты ж развалишься, гнида. Сейчас я тебе нос
сломаю, козлу. И мозги вышибу. Иди сюда! Иди! Давай!

Он сделал выпад, целясь в ненавистное лицо, чтоб разодрать его на
куски, чтобы зубы стекла заскрежетали о кости, чтобы ему было
больно, чтобы он закричал, чтоб он умер.

Лицо отклонилось в сторону и его руку перехватила рука. Тогда он,
вырывая, выкручивая вооруженную руку, другой рукой попытался
вцепиться в горло. И эта рука была перехвачена.

Они стояли, тяжело дыша, начиная сочиться потом, держа друг друга за
руки, вернее, один держал, а другой пытался освободиться,
их лица были рядом, они могли бы поцеловаться, если б
захотели, один, все еще не веря в серьезность положения,
действительно сделал поцелуйное движение губами, другой заревел и
бросил их обоих на кровать.

Они упали на нее, бесстыжую, так и продолжавшую лежать,
раскинувшись, откатились, горлышко бутылки вылетело из вспотевшей руки,
один сел на другого и прижал к кровати его закинутые за
голову руки, уже порядком ослабевшие, панически размышляя, что
делать дальше.

Другой нащупал рядом с головой знакомые волосы и – дальше… –
торчащую в волосах китайскую шпильку. Покрепче ухватившись за
шпильку, определив, где у нее острие, он поднял голову и укусил
удерживающую его руку повыше запястья.

Вскрик – и его рука со шпилькой оказалась на свободе. И он воткнул
шпильку в горло врагу.

Тот сразу захрипел, забулькал, схватился за горло, капнул на него
кровью и свалился с него в сторону.

– Я тебя умоляю – только не выдергивай! Так скорее умрешь.

Он наклонился над умирающим, глядящим на него закатывающимся
взглядом и стянул с его подергивающихся ног штаны и трусы.

Покачав головой, – я так и знал… – он подошел к кухонной мойке,
занимавшей один из углов огромной студии, нашел нож, вернулся к
умирающему и стал отрезать ему половой орган. Тот только
сильнее захрипел и стал кататься из стороны в сторону. Пришлось
сесть ему на живот. Потом он поднес окровавленный кусок
плоти к вылезающим из орбит глазам.

– Ну что, видишь, я был прав. А ты мне наврал. Все-таки это был твой
хуй, там, на кассете. Не видишь? Ну да. Сейчас…

Он подошел к мойке и принялся отмывать половой орган от крови. Тот
совсем потерял мужественные очертания и стал похож на
какую-то мокрую волосатую тряпочку.

Вернувшись, он снова поднес орган к глазам врага. Но те были
какие-то застывшие, выдавливающая их из черепа мука куда-то
пропала. Он умер.

Пожав плечами, он бросил орган на кровать, нашел на одном из столов
автомобильные ключи с брелком сигнализации, взял ее на руки
и покинул сцену.

Шелк плохо пропитывался кровью, и вскоре расширяющаяся лужа достигла
края кровати. Струйка крови стекла по шелку вниз, и кровь
медленно заструилась на пол. На полу тоже стала
образовываться лужа, которая стала окружать лежащую на полу под кроватью
видеокассету в яркой красочной коробке, с розовой надписью
на корешке:

Всю дорогу назад они молчали, стараясь не глядеть друг на друга.

(Продолжение следует)