Проза

Начало

Продолжение

Машинки

Готов пришел в школу без традиционной шляпы, но не без головного
убора вообще. На голову он водрузил нечто, неподдающееся
никакому описанию. Но поскольку описывать все равно придется,
начнем. Алюминиевый обруч, от которого исходят и смыкаются над
макушкой медные проволочки. На проволочки нанизаны изогнутые
в причудливые формы металлические пластинки, вероятно,
вырезанные из пивных банок.

Кроме смеха, у встречных школьников и коллег данное произведение
авангардной моды вызвать ничего не могло. Прокрутка пальца у
виска, слова: дурак, идиот, дебил - вот те немногие знаки
внимания, которые оказывали окружающие учителю за его спиной.

В классе хихиканья и шепота Готов старался не замечать, как ни было
трудно это сделать. 7 «Б» не сводил с учителя глаз. Точнее,
с головного убора (его учитель не убрал вместе с плащом в
шкаф).

– Что уставились? – рявкнул Готов. – Я похож на новые ворота?

Ребята не сразу вспомнили поговорку «уставился как баран на новые
ворота», а когда вспомнили, засмеялись, сопоставив и логически
вычислив, что бараны - это они. Готов тоже слегка
ухмыльнулся.

– А что это у вас? – спросил Ладыгин, воспользовавшись разрядкой.

Готов стал тщательно шарить руками по одежде:

– Где? Что? Где, где?

На рукаве он увидел маленького паучка (его вряд ли мог заметить
школьник) и, стряхивая, завизжал.

– А а а а а!!! Убери, убери, убери!!! Ненавижу этих тварей!!!

7 «Б» снова засмеялся. Тот же самый ученик еще раз задал вопрос:

– Не е е, на голове что у вас?

– Машинки, – отмахнулся Готов.

Ребята переглянулись. Посыпались вопросы:

– Зачем?

– Почему машинки?

– Шляпа, что ли, так называется?

Готов сморщился:

– Сам ты шляпа! Это машинки. Можете сами сделать себе такие же. Если
хотите защититься.

Заинтригованные школьники стали расспрашивать учителя о практическом
назначении «машинок». Готов прожестикулировал: замолчать,
соблюдать спокойствие.

– Наша планета Земля, – сказал он, – не просто планета – это живое
существо. А мы, люди, часть этого огромного организма. Но
несколько десятков веков назад Земля попала под власть
какого-то чуждого разума. Будем условно называть его суперкомпьютер.
Цели и задачи не понятны, но влияние на человека очевидно.
Учеными давно доказано, что человеческий организм способен
жить около тысячи лет. Свидетельства тому мы находим в Библии
где говориться о людях проживших восемьсот-девятьсот лет.
Со времен захвата Земли суперкомпьютером человеческая раса
едва-едва дотягивает до ста. Но самое страшное, что
суперкомпьютер способен управлять нашим сознанием. Повторяю, для чего
он это делает неизвестно, но факт на лицо.

Готов окинул взглядом открывших рты учеников и продолжил:

– Однако нашлись люди, экстрасенсы, которые научились не поддаваться
воздействию суперкомпьютера. Например, тибетские монахи в
засекреченных монастырях живут по тысяче лет. Их проблема в
том, что они расценивают свое долголетие как победу над
смертью, достигнутую тренировками и медитацией. Но, к счастью,
современные экстрасенсы прагматики и не связывают
продолжительность жизни с божественным провидением. С помощью ученых они
обнаружили волны, которые посылает нам в мозг
суперкомпьютер и создали прибор способный защитить человека от их
воздействия. Этот прибор называется «машинки».

– И что, вы тысячу лет жить будете? – спросили Готова.

– К счастью, да. Но это еще не все. Со временем у меня откроются
новые способности: телекинез, телепатия, ясновидение,
регенеративные способности. Не расстраивайтесь, вашим
пра-пра-пра-пра-правнукам я привет передам.

– Откуда вы это знаете?

– Прочитал в умных книгах.

У ребят возникло любопытство.

– Машинки можно снимать? – прозвучал вопрос.

– Нет. Ни при каких обстоятельствах.

– И даже спать с машинками?

– Даже спать, – зевнул Готов.

– И тысячу лет с ними ходить?

Готов хохотнул и покачал головой, мол, ну и тупые же вы:

– Тысячу лет ходить не придется. Спятить можно.

– А сколько?

– Сколько, сколько, – занервничал Готов. – Сколько надо, столько и
буду ходить. Вам-то, какое дело? Лет двадцать не меньше. Пока
не откроются экстрасенсорные способности. Тогда и без
машинок обойдусь.

– У вас уже начали открываться способности?

– Да, ясновидение, – Готов сказал это с такой уверенностью и с таким
каменным лицом, что 7-му «Б» стало не по себе.

– Предскажите что-нибудь, – дружно попросили ученики.

– Предсказываю. Сегодня на уроке Шестопалов получит двойку.

– А я выучил, – обрадовано, подловил учителя Шестопалов.

Готов в ответ подловил его:

– А я все равно поставлю.

Все засмеялись. Обиженный Шестопалов сказал:

– Я выучил. Можете проверить. Мне не за что двойку ставить. Туфта
это – ваши машинки.

Готов замер на месте и покосился на Шестопалова. Класс тоже замер.
Шариковая ручка выпала из рук учителя.

– Повтори то, что ты сейчас сказал, – процедил он.

– Че? – негромко спросил Шестопалов.

– Повтори, – почти зарычал Готов.

Казалось бы, можно Готова и послать куда подальше, прецедентов было
немало, но у него сделались такие бешенные глаза, что у
Шестопалова возникли сомнения: а стоит ли связываться? Человека,
пришедшего на работу с «машинками» на голове, наверняка
никто не посадит в тюрьму в случае нанесения школьнику тяжких
телесных повреждений. В лучшем случае направят на
принудительное лечение.

– А че я сказал такого? – промямлил Шестопалов.

– Повтори, – Готов не хотел выходить из образа. Он старательно
артикулировал губами, беззвучно ругаясь матом.

– То, что двойку не за что ставить? Я выучил.

– Повтори про машинки, – переходя на хрип, сказал Готов.

В неподвижной позе Готов стоял до конца урока. Откуда такое терпение у человека?

После звонка ученики собрались и осторожно, стараясь обходить Готова
как можно дальше, стали выходить.

Открыли дверь, и сквозняк заставил «машинки» на голове учителя звенеть.

Суицид в учительской

Перед тем как войти в учительскую завуч Сафронова, Житных и Ермакова
звонко рассмеялись. Открыв дверь, они замерли в ужасе.
Перед ними предстала необыкновенная, доселе невиданная картина.

На письменном столе стоял стул, на котором в свою очередь
балансировал Готов с привязанной к люстре петлей на шее. Очки учителя
сползли к кончику носа, руки за спиной, на глазах проступили
слезы.

– Рудольф Вениаминович… это вы… подождите… – прошептала Сафронова.

Женщины встали вокруг импровизированного эшафота в полной растерянности.

– Рудольф Вениаминович, вы меня слышите? – все также шепотом спросила завуч.

Готов шмыгнул носом и громко чихнул. Традиционного пожелания
здоровья от коллег не последовало.

– Вероника Олеговна, голубушка, сбегайте за мужчинами… к Владимиру
Константиновичу не ходите, он уехал, и не поднимайте шум, –
попросила Житных Ермакову.

Молодая географичка выбежала. Оставшиеся вцепились в стул, на
котором стоял потенциальный самоубийца.

– Что вы его держите? – сквозь слезы промямлил Готов. – Думаете,
буду из-под ног выбивать? А я и спрыгнуть могу.

Сафронова взяла осуществление операции по спасению жизни человека
под личный контроль.

– Господи, Рудольф Вениаминович, что вы делаете? – строго сказала
она. – Слезайте немедленно! Уберите петлю!

– Нет! Все хватит! – сказал Готов. – Довольно, достаточно,
натерпелся! У трупа в кармане будет лежать ключ от квартиры. Денег
там нет, я их на книжку… К квартире на письменном столе
завещание. Все. Прощайте.

– Нет, нет, подождите. Может, у вас что-то случилось? Может, чем-нибудь помочь?

Завуч оказалась в полной растерянности. Что говорить в таких
случаях? Как поступать? Перед глазами пробегают кадры из
американских фильмов, когда кто-нибудь пытается спрыгнуть с
небоскреба, а полицейский уговаривает не делать этого. После возникает
мысль о том, каково будет душевное состояние при факте, что
не удалось спасти человека. Злые взгляды родственников
покойного и упреки за спиной: «он еще был жив», «дура, стояла и
смотрела», «что за человек, так даже звери не поступают».

В учительскую вбежала Ермакова. Мужчин найти не удалось, зато как
нельзя кстати школьный психолог Аделаида Васильевна Холодова.
Весьма импозантная женщина, с ярко накрашенными губами.
Черные крашенные волосы и накинутый на плечи цветастый платок
делали ее похожей скорее на вокзальную цыганку, чем на
школьного психолога. Но надменная манера разговаривать и
полуаристократические жесты создавали двоякое впечатление.

Холодова провела рукой, показывая всем отойти от Готова и, с видом
профессионала, словно каждый день вытаскивает людей из петли,
сказала:

– Рудольф Вениаминович, для начала успокойтесь. Сделайте глубокий вдох.

– Сделал, – буркнул Готов и поправил петлю.

– Хорошо. Очень хорошо. Самое главное - не делайте резких движений.

Готов поправил очки и с удивлением посмотрел на психолога. Холодова
подошла ближе.

– Ответьте мне всего лишь на один вопрос…

– Какой еще вопрос?

– На один простой вопрос. Вы сегодня завтракали?

– В смысле?

– Пожалуйста, не задавайте вопросы мне. Диалог веду я. Вы ели сегодня утром?

– Ел, – улыбнулся Готов.

– А что вы ели? – повысив голос на октаву выше, спросила Холодова.

– Пищу, – на октаву понизив, ответил Готов.

Стоящие в стороне педагоги переглянулись. Переложив ответственность
в руки компетентного специалиста, они успокоились. Паника
сменилась любопытным ожиданием: что будет, если Готов
действительно вздернется? Может, стоит позвонить в милицию? Или
вызвать скорую? Сделать что-то правильное, по инструкции? Но где
эта инструкция? Да, вот же профессионал, на своем рабочем
месте, так сказать при исполнении. Психолог велела стоять в
сторонке и не вякать. А мы что? Мы ничего… Мы знаем немецкий
язык, Бангладеш на карте с закрытыми глазами… Если что, так
ведь Холодова там… а взялся за гуж, не говори, что не дюж.
Если не знает, что делать, не надо и лезть, сами бы
что-нибудь придумали: как-никак педагоги, с людьми работать умеем.

– Поконкретнее. Что именно лежало сегодня на вашем столе, – уверенно
спросила Холодова.

– Э э э, сейчас вспомню… Яйца жареные, колбаса, батон, биойогурт…
Хотел сок яблочный, а потом вспомнил: если с утра выпить сока
– к обеду обязательно продрищет. Не стал.

– Вкусный был завтрак? Как, наверно, приятно встать с утра, а на
кухне шипит сковородка с аппетитной колбаской, цвета утреннего
солнца желтки, свежий батон… Вкуснотища!

– Дерьмо полное! – взвизгнул Готов. – Колбаса «чайная». Я как
подумаю, что в колбасу туалетную бумагу добавляют – все наружу
лезет. Яичница пригорела, пока брился, а недельным батоном я
себе чуть всю пилораму не поломал. Может, это вы встаете и
сковородка шипит, а я сам себе готовлю. Подозреваю, что мужа
своего вы по полной программе обработали, раз он раньше жены
встает. Стирает тоже он? И полы моет?

– Рудольф Вениаминович, я не об этом сейчас, – моргала Холодова.

– Об этом! Ой, какая колбаска, как все вкусно… зачем умирать если в
жизни столько радостей? А фруктов к завтраку добавить, м м
м… Не надо! Слышали! Я уже имел удовольствие сказать, что у
меня с утренних фруктов дрищ!

Ермакова хихикнула. Сафронова взглянула на нее с укором.

Холодова растерянно развела руки:

– Раз уж вы все поняли, слезайте.

– Обожаю психологов! Вот аргументище: если все понимаешь, то и
вешаться ни к чему. Вы хоть знаете, почему я здесь стою.

– Нет.

– Вы не психолог, вы шарлатанка. Если б вы знали…

– Расскажите.

– Я нечеловечески устал.

Готов протер очки, поправил петлю и подергал веревку.

– Крепкая. Выдержит. У вас еще вопросы, госпожа Холодова?

– Рудольф Вениаминович, вы, я знаю, нездешний. Давно на родине не были?

В учительской стало зловеще тихо.

– Тихо как… кое-кто рожает сейчас, наверное, – задумчиво сказал
Готов. – На родине был недавно. Родители живы-здоровы. Какое это
вообще имеет отношение к делу?

– Медленно сосчитайте до десяти и обратно, – попросила Холодова.

– 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 9, 8, 7, 6, 5, 4, 3, 2, 1… До, ре,
ми фа, соль, ля, си, до, до, си, ля, соль, фа, ми, ре, до…
Нормально?

– Теперь…

– Я сейчас засну и со стула сбрякаю. Какой вы, извиняюсь за
выражение, психолог. За что вам только зарплату платят?

Холодова не унималась:

– В чем, по-вашему, смысл жизни.

– Смысл жизни у меня ассоциируются со смертью.

– Вы подумали о ваших будущих детях? О том, что они могут никогда не
родиться, если вы умрете.

– Может, я евнух, откуда вам знать?

Судорожно тряся ладонью в области гениталий, Готов издал характерный присвист.

Психолог, психуя, крикнула:

– Вешайтесь, валяйте, не буду мешать! Все верно, вам не стоит жить.

Женщины-педагоги засуетились. Готов сделал несколько прыжков на
стуле и чуть не потерял равновесие. Женщины охнули. Напряжение
нарастало. Учитель поднес руки к лицу, изображая
мусульманскую молитву, и по-католически перекрестился.

– Аделаида Васильевна, сделайте что-нибудь, он же прыгнет, – взмолилась завуч.

– Пускай, – ответила та.

– Но так же нельзя.

– Почему нельзя? Человек добровольно желает уйти из жизни, зачем
препятствовать?

– Вам это боком выйдет. Как вы с этим жить будете? – ехидно сказал Готов.

– Ничего, переживу. Так вы прыгаете или нет?

Учитель приготовился к прыжку. Житных зажмурилась. Сафронова
отвернулась. Ермакова завизжала.

Готов освободился от петли и не спеша слез со стула.

– А я и не собирался вешаться, – нервно смеясь, произнес он.

– Теперь, господин Готов, вам понятно, за что я получаю зарплату? –
ликовала Холодова.

– Завали свое, поняла ты?! Что вылупилась, шняга?! Овца тупая, ы
ы!!! Вафля!!! Пошла ты, понятно, сука!!! Козел!!! Ы-ы,
тю-тю-тю, чмошница!!!

Теория о картошке

– В детстве больше всего на свете меня бесили три вещи: когда мне с
родителями приходилось садить картошку (ездить в поле на
отцовском запорожце), когда эту картошку приходила пора
окучивать, а в третьих, я ненавидел её собирать. Я ненавидел это
делать всеми фибрами своей нетленной души. Став постарше, я
обнаружил, как ни странно, некоторую склонность к ботанике.
Участвовал в областных олимпиадах, занимал места. А как вы
думали? Разумеется, занимал. В результате неуемной тяги к
опытам на огороде я сделал выдающееся, по своим масштабам,
открытие: если картофель не окучивать – урожайность повышается в
три раза. Когда я это обнаружил, то чуть не ох… С таким
рацпредложением в свое время ленинскую премию схлопотать было как
два пальца. Моей мечтой была Нобелевская. Я писал письма
профессорам, светилам мировой селекции. Но, увы! Кому-то
видимо выгодно, чтобы люди дубасили землю мотыгами. Донашеэрство
какое-то, – пренебрежительно выдохнул учитель.

Готов снял пиджак и повесил на спинку стула. Заметив расстегнутую
ширинку, он в припрыжку подбежал к окну и спрятался за шторку.
Застегнув молнию, Готов промаршировал к столу и
пронзительно взвопил:

– Но только через год до меня дошло, что если картошку не садить
вообще… вы даже осознать не сможете, сколько её в таком случае
вырастет. Один район в состоянии прокормить целую страну.

То ли потому, что учитель в этот день был рассеян, быть может
сказывалась близорукость, но по какой-то не ведомой причине он не
заметил, что в классе, на задней парте, сидел директор
школы. По определенному стечению обстоятельств директор являлся
биологом (специализируясь именно на ботанике).

– Вы сами-то верите в то, что говорите, Рудольф Вениаминович? –
смеясь, спросил директор.

Готов стоял лицом к доске, писал тему урока и не понял, кто
выступает в роли истца. Роль ответчика Готов, разумеется, принял.

– Сегодня здесь произойдет убийство, – вдавливая мел в доску и
кроша, прошипел учитель, – кто это ляпнул?

– Это я сказал, Рудольф Вениаминович. Насколько я понял, вы даже не
заметили моего присутствия. Извините, что я уж так, без
разрешения.

– У-у у-у товари… господин директор, – сменив гнев на
обезьянничество, залебезил Готов, – добро пожаловать… чай, кофе, конфеты?
Может, что покрепче…? А-а-а понимаю: на службе.

– Я хотел бы подискутировать на эту тему, – сказал директор, – что
значит, «картофель не садить»?

– Ну, даже не знаю, как сказать. Вы можете не понять этого. Сложно,
очень сложно.

– Уж постараюсь, биолог все-таки. К примеру: я в этом году не садил
на колхозном поле картошку. Она там и не выросла.

– Правильно. Там выросла пшеница.

– Нет там никакой пшеницы.

– Значит турнепс, ананасы, эвкалипты, манго, морошка. Чтобы вырос
картофель, нужно не садить именно картофель, а не просто быть
тупым статистом и ждать от моря не известно чего.

– Объясните, пожалуйста, как происходит процесс непосадки.

– Что вы от меня хотите? – взмолился Готов. – Да, я говно. Оставьте
меня в покое или я убью себя.

Готов выбежал в коридор, умело изображая рыдание.

Кто-то, вероятно, заметит: «Почему в главе ни разу не упомянуты
школьники?». Ответ прост: учеников в классе не было вообще.

Филателисты

В детстве Готов коллекционировал марки. Заядлым филателистом он не
был, поэтому и собрал всего три альбома. Но не так давно
интерес к маркам возобновился. Причиной тому стала статья в
журнале, где говорилось о богатых филателистах и небывалой
стоимости редких марок. Перелистав запылившиеся альбомы Готов
сделал вывод, что некоторые марки красивы, наверняка редки и
стоят кучу денег. Продать их стало целью.

Поделившись задумкой с коллегами, Готов узнал, что по субботам в
здании главпочтамта собираются филателисты, которых возможно
заинтересуют его марки.

В холле главпочтамта разместилось на подоконниках около десятка
филателистов. Здесь собрались и школьники старших классов и люди
довольно пожилого возраста. Они увлеченно обсуждали,
зажатые в пинцетах марки, разглядывали через лупу, сверялись с
каталогами, когда возникали сомнения по тому или иному поводу,
менялись и торговали.

Готов вынул из пакета три альбома и положил в развернутом виде на
свободный подоконник. Каждый альбом тематический: марки с
животными, техника и спорт.

Учитель обратился к листающему каталог бородатому коллекционеру:

– Извините. Вы не хотели бы посмотреть мои марки.

– Да, с удовольствием, – улыбнулся бородач, доставая из кармана
пинцет с лупой.

– А я тем временем хотел бы посмотреть ваши.

– Пожалуйста, – коллекционер протянул Готову два обтянутых кожей
альбома. – Вы интересуетесь чем-то конкретным?

– Всем. Я интересуюсь всем.

Листая альбомы Готов обнаружил, что коллекция, бородатого любителя
марок не ахти. Марки старые, потрепанные, почти нет цветных,
да еще и гашеные в придачу. Закончив просмотр Готов хотел
посочувствовать, мол, зря ты, друг, такую дрянь собираешь, но
филателист опередил:

– К сожалению, ваши марки не представляют для меня никакого интереса.

– Да, что вы такое говорите? – с высокомерием произнес Готов. – Для
кого они по вашему представляют интерес?

– Боюсь, что ни для кого. Извините, – филателист осторожно взял из
рук учителя свои альбомы.

Подозревая, что бородатый либо завидует, либо жульничает Готов
обратился ко всем:

– Товарищи коллекционеры. Попрошу внимания. Есть хорошие марки.
Выставляются для продажи. Кто даст больше, тому продам. Борода в
торгах не участвует. Повторяю, марки хорошие.

Филателисты столпились вокруг готовских альбомов, а посмотрев, почти
не совещаясь, отходили.

– Сколько они могут стоить? – спросил Готов изучающего марки с птицами старичка.

– Да ни копейки они не стоят, – уверенно сказал старичок.– Может лет
через сто, и будут кое-какие в цене, а пока ни копейки.

– Ты чего, дед? Перманганата калия обожрался или барбитурата натрия,
с утра, стакан замахнул? – стучал себе по голове Готов. –
Как это, ничего не стоят? Ты смотри какие красивые. Видал
когда-нибудь столько белых медведей? А паровозы? Смотри:
паровоз братьев Черепановых. Почти все негашеные. Как новенькие…

– Вот эту я, пожалуй, мог бы взять, – старичок пинцетом вынул марки
из альбома, – внук у меня такие любит.

– И за сколько? – спросил Готов морщась.

– Рублей за пятнадцать, – авторитетно заявил старичок.

Готов закрыл лицо ладонями изображая не-то плачь, не-то смех:

– Шутник ты, дедушка. Надо же, пятнадцать рублей… банку пива не
купишь. Совесть есть у тебя, труженик тыла? Куда ты катишься
страна? Дай ответ… Не дает ответа. Давай хоть полтинник для
приличия.

– Нет, – отрезал старичок, возвращая марку, – полтинник это чересчур.

Напевая гимн России, Готов сложил альбомы в пакет, оглядел
суетящихся филателистов и громко сказал этим незлобивым, кротким,
увлеченным людям:

– Не знаю, почему вы так по-свински отнеслись к моей коллекции.
Может, я вам просто не понравился или потому что не являюсь
членом вашего гей-клуба. Потому что не петух и никакая ни будь
там гомосечина. Не знаю. Знаю одно. Ноги моей в вашем
петушатнике больше не будет.

Филателисты пропустили душевный порыв дилетанта мимо ушей. С тех пор
марки, Готова больше никогда не интересовали.

На уроке трудов

Решив сделать дубликат ключа от квартиры, Готов обратился за помощью
к преподавателю трудов Щукину. Тот пригласил коллегу к себе
на урок. Сказал, что, как только даст ученикам задание, то
что-нибудь придумает.

Павел Павлович Щукин – лысый, маленького роста дедушка, очень
похожий на Луи де Фенеса. Как выяснилось позже, этот карликоватый
старичок увлекается марафонским бегом и ежегодно ездит в
областной центр, чтобы принять участие в массовых забегах
посвященных Дню Победы.

В слесарной мастерской Щукин в окружении парней восьмиклассников
рассказал об устройстве, принципе работы токарного станка и о
технике безопасности.

Будучи, как всегда в хорошем настроении он вприпрыжку, словно
молодой, подбегал то к одному станку, то к другому. Брал в руки
штангенциркуль и измерял им голову какого-нибудь ученика,
вызывая смех всего класса. Готов стоял в стороне и до слез
смеялся над шуточками и выходками веселого старичка.

– Только ребята осторожней, – предостерег Щукин учеников, – руки,
куда попало, не суйте. Оторвет, девок нечем щупать будет.

Все засмеялись.

– Без очков на станке не работайте, попадет стружка в глаз, будете
одноглазыми… как пираты, с попугаем. Хи-хи-хи!

Кто-то из учеников спросил:

– А у нас в школе когда-нибудь были нечастные случаи?

– Конечно, – улыбаясь, сказал трудовик, – патрон вылетел и Петьке
Калугину прямо в рот, лет пять назад это было.

– И что?

– Ничего. Все зубы выбило, и челюсть сломало, и сотрясение. Весь пол
в крови был. Вызвали скорую, увезли.

– Умер?..

– Не а, живой, напротив моего дома живет. А вот в армию не взяли.
Это еще что, я на заводе когда работал, там станки огромадные
и детали тоже большие, один патрон два метра в диаметре. Вот
там-то патрон сорвался так сорвался, пролетел через весь
цех и мужику прямо в грудь. Насмерть сразу… Ай-да, не будем о
грустном. Кто у нас сегодня на станках?

Два ученика подняли руки. Щукин отдал им распоряжение подготовить
станки к работе, а остальным задание обрабатывать детали
напильником и ученики разбрелись по своим верстакам.

Освободившись, он подошел к Готову.

– Ну что, Рудольф Вениаминович, давайте свой ключ. Заготовку принесли?

Готов протянул трудовику ключ и помотал головой:

– Нет, какую еще заготовку?

– Как какую? Из которой второй будем делать. Ну да ладно у меня где-то были.

Щукин открыл металлический шкаф и достал небольшой ящик, доверху
наполненный различными ключами. Он порылся, нашел подходящую
заготовку, наложил на нее оригинал, вставил в тиски на
свободном верстаке и принялся точить надфилем.

– Пал Палыч, а почему девушки у вас не занимаются? – спросил Готов.
– Дискриминация?

– Не знаю, – продолжая точить, сказал Щукин. – Вроде как не принято,
но и не запрещено. У меня вообще-то занимались как-то две
девчонки. Не хотим, сказали, учиться готовить и шить… А я
чего, хотите так хотите, занимайтесь, места всем хватит. Так
из-за этого в школе такой скандал был, Сафронова отчислить
грозилась, а по мне так, чем нравится заниматься то и делай.
Девчонки эти, кстати, умницы были, получше многих парней
работали. Сафронова позлилась, позлилась и отступила, время-то не
советское, а те еще в суд на нее хотели подать. Так-то вот.

– Пал Палыч, – конфузясь, сказал Готов, – помогли бы вы мне штучку
одну выточить на станке.

– Выточим, без проблем, размеры запиши только, – бодро согласился
Щукин, даже не поинтересовавшись, что это за «штучка».

Готов взял с верстака драчевый напильник и встал в позу
волгоградской скульптуры Родина-мать.

– Шибануть бы этой бадангой кому-нибудь по башке! – сказал он.

– Ха! Зачем это еще? – засмеялся Щукин.

– А так, просто! – шутил Готов.

Щукин сдунул блестящую пыль с бывшей заготовки и протянул оба ключа Готову.

– Спасибо, Пал Палыч, – поклонился Готов, – век не забуду. Премного…
Сколько я вам должен?

– Что вы, что вы? – весело замахал руками Щукин, – Ничего не надо.
Придумали тоже…

– Еще раз, большое человеческое спасибо!

Готову стало приятно благодарить добродушного старичка. Слезы
умиления чуть не брызнули из глаз, хотелось расцеловать эту
блестящую лысину, обнять: как все-таки мало хороших людей на
свете. Вот что почувствовал Готов.

Пронзительный скрежет металла заставил коллег обернуться. Звук
исходил от токарного станка. Около него суетился подросток,
судорожно искал кнопку остановки. Щукин с Готовым подбежали к
станку. Трудовик ловким движением выключил машину.

– Ну, что у тебя тут, Саша? – спросил он ученика.

– Не знаю, – беспечно пожал плечами школьник.

– Аккуратней надо. Давай все сначала.

– Дак, не знаю, он че-то заорал, – сказал ученик и стал доставать из
патрона деталь. – Пал Палыч, я, кажется, резец сломал.

Ученик вывернул резец из резцедержателя и, виновато улыбаясь, отдал
трудовику. Вероятно восьмиклассник ожидал, что преподаватель
даст ему другой и можно будет смело продолжить работу но не
тут-то было.

Щукин с минуту разглядывал резец, потом резко подпрыгнул и с силой
швырнул в коробку с инструментами.

– С у у у ка!!! – заорал он и схватил, испугавшегося парня за
грудки. – Урод!!! Ты знаешь сколько он стоит?!! Я тебе сейчас
сикир башка сделаю!!!

Повалив ученика на верстак, Щукин занес над его головой молоток:

– А а а а а!!! О о а а а!!! Убью, сволочь!!!

Он бросил молоток в стеклянный стенд, осколки стекла разлетелись по
мастерской. Юноша, которому только что чуть не размозжили
голову, дрожал от страха. Преподаватель трудов метался из
стороны в сторону, швырял металлические предметы, переворачивал
ящики со спиралевидной стружкой, кричал и рычал.

Готов прикрыл голову руками и вышел из слесарной мастерской от греха подальше.

Разговор после урока

– Бочкарев останься, – попросил Готов ученика по окончании урока,
когда основная часть класса вышла в коридор. – Садись,
разговор есть.

Бочкарев сел. Готов оперся руками на стол и сказал:

– Валера, ты умный мальчик. Очень способный, настойчивый. Но не
ладиться почему-то у тебя с историей. Мне не хотелось бы вот так
взять и поставить тебе двойку за четверть, хотя имею полное
право и наверно буду вынужден. Давай посмотрим что у тебя
по другим предметам.

Готов открыл журнал:

– Вот, физкультура – отлично, труды – пять, литература четыре,
русский… где, где… русский – три. Неплохие, на мой взгляд,
оценки. Ты кем хочешь стать?

– Не знаю, – ковыряя в носу, ответил Валера, – после девятого в
какое-нибудь училище, а там посмотрим: в институт или в армию.

– Выбор училищ в нашем городе невелик: зооветтехникум и
механический, в педку ты не захочешь. Институт насколько я знаю, только
вечерний: бухгалтера и автомобильное хозяйство. Чтобы
получить хорошее образование в область ехать надо или в Москву.
Хочешь в Москву?

– Можно.

– Могу устроить, у меня профессор знакомый в МГУ работает.

– Это из-за которого самолет разбился?

– Да… а, ты откуда знаешь? А а а, вспомнил? Молодец.

Учитель с прищуром посмотрел на Бочкарева, шутливо погрозил пальцем
и тяжело вздохнул:

– Знаешь, мне наверно придется уволиться. Тяжело работать. Видел,
как ребята ко мне относятся? Доску парафином измажут и ржут
как лошадки или полный рот жвачки наберут, как хомяк орешков,
и щелкают пузыри. Сам небось тоже смеялся?

– Нет что вы, я никогда.

– Да, ладно врать-то, – притворился обиженным Готов, – все в школе
меня ненавидят, даже техничка.

– Некоторым вы нравитесь. Мне нравится у вас на уроках.

– Дай Бог, дай Бог. Ты видел когда-нибудь старинные карты?

– Нет, – сказал Бочкарев.

– Знаешь, я очень давно коллекционирую старинные карты. Не
игральные, нет, настоящие. Хочешь посмотреть?

– Хочу.

– Заходи ко мне, когда время будет, покажу.

– Хорошо. Рудольф Вениаминович, я на тренировку опаздываю, а мне еще
надо за молоком забежать, – засуетился Бочкарев.

– Да, извини, сейчас я тебя отпущу. Просьба к тебе есть. Как
сказать, чтобы лучше понял ты меня? Рассказывай иногда, что обо мне
твои товарищи говорят. Какие слухи обо мне ходят. Подлянку
если кто готовит, предупреди. Может, кто из парней
противозаконным или аморальным занимается. Про девчонок рассказывай.

– Стучать что ли? – испуганно спросил Бочкарев.

Готов покачал головой.

– Почему сразу стучать? Это не стукачество называется. От российской
круговой поруки все беды в нашей стране. В США, если
человек обратился в полицию с заявлением, что сосед налоги не
платит или собаку без намордника выгуливает, к национальному
герою приравнивается. А ты сразу: «стучать». Не стучать, а
докладывать. Мы же друзья, должны помогать друг другу. Я вот
гарантирую тебе «пять», по истории отечества. Карты покажу.
Поможешь мне?

– Не знаю…

– Началось в деревне утро. Соглашайся, никто ничего не узнает.
Пойми, я не хочу угрожать. Пусть между нами останутся теплые
дружеские отношения. Ты же хочешь в МГУ учиться?

– Дык, особо никто не говорит ничего.

– Перестань, мы же взрослые люди. Оба знаем, что говорят.

– А че я сразу?

Учитель встал у окна и протер очки. На улице шел мелкий дождь. К
мусорным контейнерам подъехал мусоровоз, освобождать от
содержимого. Промокшая болонка, с грязными лапами, крутилась возле
двух беседующих женщин, стоящих под козырьком подъезда.
Низко над домами пролетел газпромовский вертолет.

– Валера, я не прошу от тебя многого. Помогая мне, ты помогаешь, в
первую очередь, себе. Если ты откажешься, я расценю это как
предательство и нашей дружбе конец.

– Если пацаны узнают, убьют.

– Не убьют, доверься. Одноклассники приходят и уходят, а друзья
остаются. У тебя нет выбора. Решай, считаю до трех, раз… два…

– Я не хочу. Пусть кто-нибудь другой.

– Упрямый ты! – нахмурил брови учитель. – Зачем строишь из себя
пионера-героя?! От тебя, Бочкарев, не ожидал я такого. Просмотра
карт ты уже лишился. МГУ просрал. Я бы землю носом рыл,
если бы мне в свое время такие радужные перспективы предлагали.
Упустил ты свой шанс.

– Нужен, мне ваш шанс, – почесывая затылок процедил Бочкарев.

– Ах ты, гаденыш! Придется записать тебя в черную книжечку.
Посмотрите на него, не хочет он, видите ли. А кому хочется? Мне? Ты
еще приползешь, когда встанет вопрос об отчислении.
Распинаюсь тут перед ним. Срок один день. Не одумаешься, пинай себя.
Завтра продолжим базар. Понял?

– Понял, – открывая дверь, сказал Бочкарев.

– Пшел!

Собирая вещи, Готов плюнул в центр класса.

– Сосунки, – тихо сказал он.

Школьная рок-группа

На сцене актового зала репетировала школьная рок-группа.
Ритм-гитарист пел в микрофон. Второй гитарист играл соло. Басист
причудливо кривляясь, пытался изобразить слэп, лупя со всей силы
по струнам большим пальцем правой руки. Ударник молотил по
барабанам самодельными палочками. Исполняли песню из
репертуара группы Чиж и К «Молодость».

Готов внимательно слушал сидя на последнем ряду, изредка дирижируя.
Когда музыканты закончили песню, Готов поднялся к ним на
сцену.

– Не дурно, не дурно, – сказал он.

Ребята несколько смутились. Готов ударил по тарелке, прислушался и спросил:

– Вы здесь учитесь?

– Да, – ответил ритм-гитарист, по всей видимости, лидер группы, – я
из одиннадцатого, они из десятого.

Учитель прошелся по сцене. Покрутил ручки усилителя. Попросил
палочки и попытался поиграть на ударной установке (ничего не
получилось). Сказал в микрофон: «Раз… раз… раз…». Постукал
барабанными палочками по струнам бас-гитары.

– Как называется ваш творческий коллектив? – поинтересовался Готов.

– Мы еще не придумали, – ответил ритм-гитарист положил инструмент на стул.

– Песни собственного сочинения исполняете?

– Да, немного…

– Кто пишет?

– Я.

Готов вскинул руки.

– Ба а а а, да ты я погляжу талант. Сыграйте! Обязательно сыграйте!

Музыканты, стеснительно переглядывались.

– Не бойтесь, – приободрил Готов, – мне обязательно понравится.

– Давайте «Солнце», – скомандовал лидер.

Барабанщик дал счет и рок-группа заиграла рок-н-ролл в очень русской
манере. Ритм-гитарист пел с надрывом не всегда попадая в
тональность. Песня заканчивалась словами: «это солнце мое, это
солнце твое, это наше солнце».

Готов захлопал в ладоши и радостно закричал:

– Браво, браво! Это же гениально! Это же просто здорово! Это наше
солнце! Как верно подмечено. Шедевр! Вы не думали о том, чтобы
выступать в Москве? Разъезжать с гастролями по России?

– Это только мечты, – уныло произнес барабанщик. – Там таких как мы полно.

– Неправда! Неправда! – ликовал Готов. – Таких как вы там нет. Такой
музон можно выгодно продать. И люди купят. Пипл схавает. Вы
просто классные музыканты.

– И что нам делать? – спросил заинтригованный ритм-гитарист.

– Довериться мне, – сказал учитель. – Я стану вашим продюсером.

Участники рок квартета улыбались, не зная верить словам Готова или
нет. Но похвала была приятной.

Готов скрестил руки на груди и сделал задумчивое лицо:

– Та а а к… с чего начнем? О! В Москве у меня есть большие связи в
шоу бизнесе. Спонсоров я тоже найду. Инструменты, костюмы…
Все будет… Сперва поиграем в столичных клубах. Потом
записываем альбом. Видеоклип. Пресс-конференция… Поучаствуем в
сборных концертах: необходимо почаще мелькать на телевидении.
Турне по городам и селам. Автографы, поклонницы, банкеты. Перед
каждым концертом будем доводить себя до состояния аффекта.
Но предупреждаю сразу, работать придется на износ. Искусство
требует жертв.

– А вы нас не обманываете? – засомневался басист.

– Какой в этом смысл? – почесал затылок Готов. – Как будто вы сами
не знаете что у вас песни суперские. Как раз то, что народу
сейчас надо.

– Нам школу бросать придется? – спросил соло-гитарист, взяв на
первой и второй струне малую терцию.

– Это, брат, уж, тебе решать! Либо ты звезда с кучей бабок без
аттестата, либо со средним образованием всю жизнь в этой дыре на
гитаре тренькай. А гитариста найти не проблема.

– Я так просто спросил, – извинительно пробормотал соло-гитарист.

Барабанщик вышел из-за ударной установки и, подпрыгнув, уселся на колонку:

– Когда мы в Москву поедем?

Готов закрыл глаза прикидывая:

– Завтра звоню… послезавтра выходные… в понедельник пусть готовят
студию для прослушивания. Кстати сделайте пару песен в МР3
варианте, отошлю им по Интернету…

– У нас есть, – сказал ритм-гитарист, – мы вам сегодня диск
принесем. Правда, там запись плохая…

– Это не важно, – успокоил Готов. – Разберутся. В среду узнаю насчет
билетов и и-и и, примерно, через полторы недели выезжаем.

– Инструменты брать с собой? – спросили гитаристы.

– Какие же это инструменты? – усмехнулся Готов. – Это не
инструменты. Это дрова. В Москве выдадут. Хоть фендеры, хоть гибсоны.
Что угодно.

– Здорово! А где мы будем жить?

– В Москве, – Готов сделал вид, что не понял вопроса.

– На квартире?

– На какой еще квартире? В гостинице. Да, не переживайте вы, все
проблемы я беру на себя. Вам повезло. Вы ребята оказались в
нужном месте в нужное время. Как когда то Битлз, Дорз, Роллинг
стоунз. Через год каждый из вас купит себе по особняку. А
сейчас мой вам совет: заканчивайте репетицию, бегите домой
готовьтесь к поездке. Нужны будут деньги чтобы в поезде
покушать, билеты я сам куплю. Не забудьте поразмыслить над
названием группы. Вечером занесите диск мне домой. А в следующую
пятницу, в 11.15 в моем кабинете проведем итоговое совещание.

Музыканты в спешном порядке стали выключать аппаратуру и весело
планировать действия на неделю вперед.

Готов сидел в классе, заполнял журнал и грыз семечки, сплевывая
кожурки в выдвинутый ящик стола. Дверь приоткрылась и в
помещение просунулась голова учительницы географии Ермаковой:

– Рудольф Вениаминович, я не помешаю?

Готов поправил очки и взглянул на нее:

– Интересно, задали бы вы этот вопрос если б я мастурбировал.

Ермакова хлопнула дверью.

Через мгновение постучались.

– Входите, Вероника Олеговна. Не стоит все понимать так буквально.

В класс вошли музыканты, поздоровались и встали рядом с учителем.
Готов не обратил на них никакого внимания.

– Рудольф Вениаминович, мы пришли, – сказал ритм гитарист.

Подняв голову и придерживая очки, Готов внимательно посмотрел на рок группу.

– А а а а! – вспомнил учитель. – Ливерпульская четверка. Привет.
Давно не виделись. Присаживайтесь. Какими судьбами?

Ребята сели за парты. Ритм-гитарист теребил нашивку «Анархия» на
джинсовой куртке:

– Вот. Пришли. Вы же сами сказали через неделю собрание.

– Какое собрание? – Готов снял очки и чуть было не уронил их на пол.

– Вы нам на репетиции сказали, что позвоните в Москву, насчет
прослушивания и про билеты узнаете.

– Какие билеты? Какая Москва? Какое прослушивание? Какая муха вас…
вас что укусила муха цеце?!

Музыканты сникали на глазах. Как снежный ком наваливалось ощущение,
что их кинули.

– Вы сказали, что будете нашим продюсером, – пояснил барабанщик.

Готов стукнул себя по лбу:

– Ах да! Ну, конечно! Вот вы про что. Звонил я в Москву. Запись по
Интернету выслал. Все в порядке. Я свое слово держу. Я
никогда никого не обманываю. А знаете кому я ваши песни отослал?
Ни за что не догадаетесь. Своему другу, известному продюсеру.
Он замечательный человек: поэт, драматург, музыкант,
мизантроп. Да а а…

– И что он сказал? – спросили ребята.

– В смысле?

– Ну, про запись, что он сказал? – глаза ритм гитариста заблестели.

– Да, «дерьмо полное», вот что он сказал, – выпалил Готов. – А что
вы хотели? Когда я вас слушал, у меня чуть уши в трубочку не
завернулись. Кому вы нужны в Москве? Никому. Хотите скажу
почему вы рок музыку лабаете? Вас только и вдохновляет, что у
большинства рок музыкантов нет музыкального образования.
Слава и деньги минимальными усилиями, вот что вам по душе.
Чтобы стать рок звездой надо хоть немного уметь играть, а не
просто тренькать. Джазом почему-то вы не занимаетесь, да и
попсу вам не потянуть. Работать, работать и еще раз работать.
Как гласит русская народная пословица: усидчивость и
регулярное сокращение мышц способны привести что бы то ни было в
порошкообразное состояние. Болезнь всех провинциалов считать:
«пусть у нас не лучше, зато оригинальней». Ничего подобного.
Ваша музыка, не боюсь повториться…

– Наша музыка людям нравиться, – озлобленно возразил ритм гитарист.

Готов рассмеялся:

– Существует такое психическое отклонение копрофагия – это когда
людям нравиться жрать говно. Только таких людей, к счастью,
ничтожное количество. Как и ваших поклонников.

– И что нам теперь делать? – задал вопрос басист.

– Не мешать мне работать, – сказал Готов. – Тихонечко встать и
выйти. И перестаньте забивать себе головы бесполезными грезами.
Никто за вами не приедет и в Москву не увезет. Там и без вас
полно таких. Родина ждет таланты. К сожалению, вы не из их
числа.

Не успели разочарованные музыканты удалиться, как в класс вошла Сафронова.

– Рудольф Вениаминович, вы зачем Ермакову обидели? – спросила завуч.

– Что она вам сказала?

– Ничего. Только то, что заходила к вам. Но я ведь не слепая.

– Надежда Ивановна, вы когда нибудь участвовали в самодеятельности?

– В какой самодеятельности? – Сафронова нахмурила брови.

– Песни, пляски. Что-нибудь в этом роде.

– Не е-ет, – повеселела Сафронова, вспоминая социалистическую
молодость, – мне медведь на ухо наступил.

– Жаль.

– А что?

– Просто любопытно. Живет человек… за всю жизнь ни разу не испытав
радости музицирования. Много ли он потерял или это вовсе
необязательно для полного счастья. А Ермакову я не обижал. Так
ей и передайте: на работе у меня с ней романа не получиться.
На работе я, если хотите, импотент и флиртовать, не намерен.
Пускай домой ко мне приходит. Так и передайте.

(Продолжение следует)