Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Начало

Окончание

9

Нельзя сказать, что Жирмудский совсем не пытался рубить бабло.
Периодами он куда-то устраивался – то каких-нибудь уроков нароет,
то материальчик в газету тиснет. Мила как-то поговорила с
Гуссейном насчет работы, и тот с радостью – добрая душа –
предложил для ее мужа живое, уже готовое дело по части турецких
трусов и лифчиков, но Жирмудский завизжал, затопал ногами,
кинулся в Милу пустой корзинкой для фруктов… Он филолог, он
поэт, он работает словом, зарабатывать должен только словом,
ибо слово было в начале, и слово было в начале всего…

Последнее время он надрочился писать небольшие болтливые эссе на
какие угодно темы. Имея множество друзей, штатно работавших в
разных редакциях, Жирмудский мог пристроить свои легкие
занимательные эссе. Этими нехитрыми материалами обычно затыкались
дыры в газетных полосах, и Жирмудский имел все-таки
какой-то кусок хлеба.

Он писал обо всем, что приходило в голову, когда пальцы ложились на
клавиатуру. О том, о сём, вытаскивая из памяти – откуда-то
то, откуда-то сё…

Съедят, всё, уроды, съедят, как едят Петросяна и Аншлаг, Верку
Сердечку, как едят сериалы и ток-шоу. Овощи, жалкое быдло,
последыши некогда великой цивилизации… С утра посрав, Жирмудский
садился за стол и начинал лепить и лепить, всё, что летело в
голову: обрывки телефонных разговоров и снов, из газет и
ток-шоу куски…

Читатели, однако, были другого мнения. Всё это Жирмудское говно
просматривалось вполглаза: первые несколько слов эссе, последние
слова… И глаз летел выше, например, вправо-вверх, где был
занимательный заголовок:

АЛЛА ПОСТРОИЛА ЦЕРКОВЬ,

А ДИНАМИТ ПОРВАЛ НА КУСКИ ЭДГАРА ДЖЕЯ

Честно говоря, я понятия не имею, кто такие Алла и Динамит, и Эдгар Джей…

За страницу Жирмудскому платили от ста до трехсот рублей. Обычно
Жирмудский набалтывал свою страницу за полчаса. В принципе,
если рассудить по времени, он зарабатывал ненамного меньше
своей жены. Бывали случаи, когда он хуячил свою страницу минут
за пятнадцать, а Петров, особенно с похмелья, долго не мог
кончить, и гонял свою палку полчаса, в то время как другие уже
приступали к работе за прилавком.

Часто в таких случаях, если у него еще стояло, Гуссейн помогал
Петрову, пропиливая его в зад, непосредственным воздействием на
его предстательную железу. А если у Гуссейна не стояло, то он
использовал для пропиливания краковскую колбасу, которая
потом отдавалась Миле, в числе прочих трофейных продуктов. Они
всегда пытались впарить Миле и другим своим девушкам
какой-нибудь бросовый товар.

Все трое нежно любили своих девушек, очень трогательно к ним
относились. Особенно добрым был Гуссейн-Гуслия, он смотрел на
девушек, как на дойных коровок, которым хочется подложить самого
вкусного, самого сочного сенца… Фраерман, воспитанный в
безотцовщине, в каждом женском образе пытался увидеть свою мать
– вот почему он предпочитал давать девушкам именно в рот.
Петров долго не кончал, как всякий северный: он был холостым и
перед самым кончаловом искренне был готов жениться, шубу
купить и озолотить по полной программе. Как правило, он
выигрывал состязание и срубал двадцать баксов за раз. Получалось,
что он не только трахался в халяву, но еще имел небольшой
навар. Но случалось, что и Фраерман, и Гуссейн выигрывали –
иначе была бы бессмысленной игра, с этим неутомимо русским
Петровым.

Петров предложил Миле устроиться в гаражи поселка Северный, но там
все было как-то не очень красиво: вызов мог последовать в
любой момент, а как его объяснить, не солгав? Правда, ребята из
гаражей обещали забирать ее прямо от дома и прямо к дому
доставлять. Платили по тысяче за троих. Но трахались
последовательно, ибо были рабочие – стеснительные ребята. А это
отнимало много времени. Познав их один раз, Мила серьезно,
по-деловому предложила делать так, как команда Гуссейна. Но
рабочие обозлились, назвали ее блядью. Мила обиделась и сказала
Петрову, что больше не хочет иметь с этими людьми никаких дел…

10

Погожим апрельским днем на уже просохшей от весеннего солнца
тропинке, ведущей к магазинчику «Лесной», появилась хрупкая,
высокая и худая фигура молодой женщины. Это была не кто иная, как
Мила Жирмудская, молодая русская поэтесса, чье становление и
развитие происходило в самом начале XXI века.

Проходя мимо своей любимой березки, Мила легонько хлопнула ее по левой ноге…

Войдя в магазин, она сразу почувствовала… Что-то было не так, как
всегда: Фраерман и Петров, суетливо обслуживавшие группу
молодых монахов, быстро сверкнули глазами, словно поймав
солнечный луч, и тут же отвели взгляд. Дверь подсобки была плотно
затворена, за дверью работал магнитофон. Вдруг послышался
тонкий девичий смешок.

Когда монахи ушли, Петров проводил их до дверей, стал пристраивать
на стекле табличку. Мила все поняла…

– Гости у нас, – пробурчал Петров. – А ты иди.

– Да не гони ты ее! – донеслось из-под прилавка, где сидел на
корточках, что-то пакуя, Фраерман. – Может, она купить что хочет.
Бабки-то есть, Мил?

Мила покачала головой: не было у нее бабла.

– Тогда рули, что делать…

Петров, наконец, устроил табличку и легонько подтолкнул Милу в зад.

– И вот еще что, – сказал. – Ты не приходи больше. Гуссейн
распорядился. Нет, за едой, конечно, пожалуйста, когда бабульки
будут.

Мила не смогла удержать слез. Две слезы капнули на коврик, прожгли в
коврике дырки, растворили с шипением пластиковый пол,
провалились с липкими ошметками вещества в подвал, стали поедать
ржавые перекрытия…

– Петь, постой! – сказала Мила, уже оказавшись на улице. – Ты в
гаражи-то позвонить можешь? Очень мне барабульки нужны.

– Поезд ушел, Милочка, – грустно сказал Петров. – Эти бляди как раз
и есть из гаражей. Сама понимаешь… Спрос в наше время велик,
предложение опережает, услуга с каждым днем дешевеет.

– Петь, а за половину да? Я согласная.

– Эти две и так за половину. Говорю: дешевеет услуга. И, если
честно, по гамбургскому счету… Сейчас на ангельские лица мода. А
ты черная и на ведьму похожа.

– А Гуссейн у нас человек верующий, – встрял, вынырнув из-за прилавка, Фраерман.

И Петров захлопнул дверь. Мила тупо уставилась на табличку,
прочитала ее, по своей детской манере, наоборот, получилось
тюркское:

ТЕЧУ АН ОТЫРКАЗ

– Течу, течу, – прошептала Мила. – Течу я ножками на отырказ.

Мила обошла магазин. Казалось, она слышит некие звуки, чья природа
сомнений не вызывала… Мила рассмотрела окна, откуда
доносились звуки. Три окошка – три узких щели под потолком:
магазинчик был выстроен как крепость. Мила пододвинула к стене ящик,
взобралась и заглянула.

Играли в репку, репкой был Гуссейн. Он закатил глаза и кусал губы от
наслаждения, дергаясь, словно в него стреляли. Две девчонки
на высоких каблуках и, вправду, с ангельским лицами,
трудились над ним спереди и сзади: одна делала минет, друга лизала
анус. Фраерман и Петров стояли на коленях и делали
девчонкам предварительный куннилингус, часто посматривая на
Гуссейна: не свистнет ли он. Но Гуссейн не торопился свистеть… Все
это выглядело далеко не так красиво, как оно тебе кажется,
когда ты сама находишься глубоко внутри репки.

Мила не стала дожидаться развития событий, ей было тяжело и горько,
хотя она и почувствовала жар в паху, истечение… Побежать
скорее домой к мужу, прижаться к его огромной горячей душе и
забыть, забыть обо всем!

Мила слезла и быстро засеменила по тропинке, но что-то вдруг ударило
ее, ноги стали ватными, она оперлась рукой о свою березку…
Эта березка раздваивалась высоко над землей и походила на
женщину, которую вкопали вниз головой. Между березовых ног
кто-то наковырял, проверяя, пойдет ли сок. Там было влажно,
березовый сок пузырился и пенился белым, словно кто-то властный
и злой закопал женщину по самые груди и обильно кончил ей
поверху…

– Не ходи домой! – вдруг сказала березка – глухо из-под земли.

– Почему?

– Не ходи-и-и… – как будто донеслось из глубины, проваливаясь и
удаляясь в сырую тьму.

А что если сесть на маршрутку – вон, к остановке как раз подходит
маршрутка – доехать до метро, навестить подругу, ту же Катюху,
хоть она с ней и не дружит уже… И просто остаться у нее на
пару дней пожить? А потом устроиться на работу, снять
комнату…

Или в монастырь… Мила посмотрела в сторону леса: по тропинке, не
торопясь, шли отоварившиеся монахи с котомками на плечах, здесь
начиналась Abbey Road – монастырская тропа…

Из детства. Туманная, с дивными столбами света тропа. Петляющая
вправо-влево, вверх-вниз, через лесные овраги, где матовым
серебром светились ручьи, и звенели крупные комары, серые и
длинноногие, словно менты… Мила с мамой собирала грибы вдоль
монастырской тропы. Иногда по тропе шли бородатые мужчины: в те
времена монахам не разрешалось ходить в своей настоящей
одежде, и они шли в каких-то мятых мешковатых пиджаках, но как
неподвижны, каменны и красивы были их бледные лица…

Пойти в монастырь, прямо сейчас, договориться… Там смена неделя,
надо жить в маленькой пристройке за баней, где и принимать
гостей. Платили, по слухам, чуть ли не в два раза больше, чем
архаровцы Гуссейна, предпочитали анальный и оральный секс…

11

Мила вернулась домой. Пусть он полюбит ее прямо сейчас, полюбит и
утешит, ведь для чего-то существует на свете любовь?

Жирмудский стоял посреди комнаты. В руках он держал свою зеленую шляпу.

– Все-таки уходишь… – сказала Мила, тяжело вздохнув.

– Нет, – сказал муж. – Я не ухожу. Уходишь – ты.

С этими словами Жирмудский с размаху надел шляпу на голову жены.

Маленькая голова Милы полностью провалилась в шляпу. Поля шляпы
легли Миле на плечи. Перед Жирмудским стояло кошмарное шляпонгое
животное.

– Мне темно и душно, – хихикнуло оно из глубины своей. – Раздень меня, милый!

Жирмудский развязал бантик на тулье, но не до конца, так, что нижний
подвижный узел остался в целости. Он крепко ухватился за
концы капроновой ленты и затянул…

Тулья ожила: у нее появился нос, под носом зашевелились плотно
обтянутые фетром губы, орущие в своей ночи. Жирмудский затянул
ленту туже, он и не знал, что у его жены такая тонкая шея…

Изо рта Милы вывалился язык, он показался на фетровом экране, мелко
забегал вверх-вниз. Вероятно, женщина в момент удушения
действительно испытывает оргазм, и Жирмудскому стало завидно.
Никогда в жизни он не достигал полноценного оргазма. Это лишь
женщины способны полностью потерять разум. Или те из мужчин,
у которых мозгов не больше, чем у женщин. Веселые
безбашенные ребята – Гуссейн-Гуслия, Фраерман и Петров. Гуссейн,
который нежно лижет твое ушко и шепчет тебе в ушко ласковые
слова. Фраерман, который любит тебя, как мать свою, нежно
заправляя в рот. Петров, который идет к тебе по скрипучему полу
подсобки, надрачивая и улыбаясь детской солнечной улыбкой.