Охотник Ястребов
Продолжение
11
Итак, невысокого роста, но красивый и уверенный в себе, немолодой,
но импозантный человек приходил два-три раза в неделю в
магазинчик «Лесной», именно в те дни, когда была смена Оксанки,
заказывал пачку «Парламента» и перекидывался двумя-тремя
словами с девушкой, которую тайно любил и чьей благосклонности
добивался.
И с каждым днем Оксанка смотрела на богатого, щедрого клиента все
более благосклонно, и в какой-то момент в ее хорошенькую
головку с маленьким, не очень-то прочным черепом, пришла – не
могла не прийти – странная мысль о том, что неплохо бы с ним
попробовать, хотя бы попробовать: А вдруг это именно то, что
ей нужно?
12
Именно так, с внешней стороны прилавка, для подходящего оттуда
Ястребова, выглядела эта ситуация. Но мы, как правило,
неадекватно оцениваем и ситуации вокруг нас, и самих себя. Вот и майор
Ястребов…
С внутренней стороны прилавка мир выглядел по-другому.
– Слышь, Оксанк! Вон опять твой хлопец пилит.
– С чего же мой та?
– Так он ко мне, что ли, ходит?
– Может, он просто в магазин ходит…
– Ага, в магазин. Я же вижу, как он перед тобой выебывается. Бабок у
него нет, ясно. Я их, уродов, за милю чую. Но туда же:
«Парламент» ему подавай.
– Да гонит он. В зипунишке каком-то ходит, а перчатки дорогие.
Зажигалка за триста рублей. Точно: подпольный миллионер, вроде
Остапа Бендера. Я его склею, будь спок. Вот только Арман
вернется…
13
Арман вернулся из Турции в конце октября. Он появился внезапно,
будто джинн: Оксанка вынырнула из-под прилавка, где
распаковывала коробку с тоником, и встретила жгучий взгляд его чайных
глаз.
Не сказав ни слова, Арман взял Оксанку за руку, обошел вокруг
стойки, прижал к груди и поцеловал. Оксанка ослабла, она бы
свалилась на пол, если бы Арман не держал…
Он увлек ее в подсобку. Там подняла голову Сария, поставила
полупустую чашку на стол и вышла из подсобки в зал, высоко держа
красивую голову. Сария была раньше девушкой Армана, и какое-то
время они любили его вдвоем, запирая дверь магазина на
засов, пока Арман, наконец, не понял, что любит Оксанку, и только
ее… Сария затаила злобу на Оксанку: пусть читатель думает,
что это сработает где-нибудь в конце нашего романа…
Арман поднял Оксанку на руки и закружил, с ее ног слетели черевички…
Он любил ее долго, сильно: любил классически, в рот и в
зад, снова классически, вращал ее, как балеринку, жевал ее
трусики, спускал ей слюну на язык, а кончил – в груди. И снова
любил: в подмышки и между лопаток, в пупочек и в ступни,
опять классически, а кончил – в рот.
– Ну, здравствуй, наконец! – сказал он, когда они сели за стол, и
налили себе по чашке зеленого чая.
Это была игра. Именно так Арман выражал свою любовь: войти, не
сказать не слова, сразу увлечь ее в песню о главном…
Арман протянул руку над столом, и Оксанка крепко пожала ее.
14
Ястребов вошел в магазин. На нем были темные очки марки «Шпенглер».
Он снял очки сразу, как только вошел: так складывают зонтик.
Дело в том, что на улице был ясный морозный день, и всё
ослепительно блистало – вот почему сегодня нужны именно темные
очки, для тех, конечно, кто может позволить себе их иметь.
Держа очки глубоко в ладони, так что было видно только одно целое
стекло, Ястребов остановился перед прилавком, чтобы указать
очками в сторону табачной полочки, и тут только заметил, что
за прилавком стоит не Оксанка, а Сария.
– Пачку «Парламента», как всегда, – сказал Ястребов, и в голосе его
прозвучало отчаяние…
Он покосил глазами туда-сюда: не спряталась ли Оксанка где-нибудь за
коробками, ящиками? Или она в подсобке сидит, и сейчас
выйдет?
В подсобке действительно кто-то был: оттуда слышался равномерный
стук. Гвоздь забивает, что ли?
Внезапно стук прекратился, и Ястребову показалось, будто хриплый
мужской голос отчетливо произнес:
– Асса!
Затем послышались шаги и фарфоровый звон: так разливают чай в чашки.
Сария подала Ястребову сигареты, почему-то тревожно косясь на
закрытую дверь подсобки.
– А девушки вашей нет! – весело сказала она, и Ястребов
почувствовал, что краснеет.
– А где же она? – серьезно спросил он, будто и впрямь речь шла о
какой-то его девушке…
– Отдыхает, – сказала Сария, кивнув на дверь подсобки.
Ястребов вышел. Странный какой-то отдых, если оттуда только что
доносился стук забиваемого гвоздя…
15
Но вернемся теперь к фразе: а вдруг это именно то, что ей нужно…
– Значит так, братишка… – сказал Арман, сделав глубокий глоток из
свой чашки. – Это настоящее, серьезное дело. Все это надо
хорошенько перетереть. Ты намекни, что готова к нему пойти.
Бесплатно, по любви как бы. Как войдете, ты ему сразу не давай.
Вообще, не давай себя даже лапать, ты понял?
– Да нахуй он мне сдался? – обиженно сказала Оксанка.
– Ага. Нинахуй не сдался. Но мне противно, смотри, чтобы этот труп
тебя хоть пальцем тронул. Я, значит, следом позвоню, скажу:
сантехник. И все дела.
– Сразу звонить не нужно, – подумав, сказала Оксанка. – Он может
догадаться, не откроет. Ты выжди чуть-чуть.
– Согласен. А ты посиди, потяни, пусть вина нальет. И сразу
присмотри что-нибудь тяжелое: пепельницу там, плевательницу…
Подстрахуй меня, если он вообще не захочет дверь открывать, может и
такое случиться. Ебнуть, если что, сможешь?
– Не вопрос.
– Тогда всё. Дальше – мои проблемы. Ты мне только скотч купи и щипцы
какие-нибудь.
– Зачем щипцы? У него ж дома утюг, паяльник есть.
– Откуда у него паяльник, если он с баблом? И утюг… Он что – сам
себе гладить будет? В офис сдает, я думаю… И вот еще… Еще
веревка нужна.
– Зачем веревка? Скотчем и примотаем.
– Верно. Ты у меня голова. Мумию из него, ублюдка, сделаем. Люблю тебя.
Арман не выдержал, вскочил, рывком спустил свои шикарные черные
брюки. Оксанка нагнулась и глубоко заправила в рот его упругую
любовь.
16
Все смешалось в голове Ястребова, будто это была не голова вовсе, а
какой-то дом Облонских. Оксанка отдыхала в подсобке, но в то
же время она почему-то забивала гвоздь. Ястребов был готов
подумать, что стук ему просто пригрезился: ведь пригрезилось
же ему, что кто-то в той же самой подсобке отчетливо
произнес:
– Асса!
И фигня какая-то вышла с «Парламентом». Пятьдесят рублей выбросил ни за что.
Но главное, главное… Зарема сказала: ваша девушка. Это значит, что
они уже говорили о нем. Что мысль о нем уже поселилась в ее
голове… Не Зарема, конечно, а Сария. Но это не имеет
значения. Значит, теперь осталось только… Сказать о главном. Сегодня
же.
Только бы солдатик его не подвел…
17
В юности Ястребов называл его «мой генерал»: в иные моменты он и
вправду казался Ястребову огромным – гораздо больше его самого.
Ястребов представлял себя скачущим на детской лошадке,
упрятав древко глубоко между ног. Голова жены в этот момент
проистекала из головы лошади, будто бы женщина надела маску
лошади затылком вперед… Или, стыдясь своего оргазма, натянула
юбку на лицо…
– Генерал… Ты генерал? – шептала, откинувшись, жена. – Мой генерал…
А я – генеральша…
Давно надо было понять, что любовь этой женщины была липовая: ведь
не Ястребова она любила, а лейтенанта, будущего хотя бы
полковника… И отдавалась она не Ястребову, а его «генералу»…
– Генерал… Ты… – как-то раз, уже на излете их жизни, откинувшись,
вздохнула она. – Какой же ты генерал?
– Я маршал, – глухо сказал майор, уже подозревая, каким будет
следующее слово, и рука его непроизвольно сжалась в кулак.
– Солдатик ты. Маленький оловянный сол…
Движение Ястребова было непроизвольным: так шлепают муху на лбу.
Обозначим рекогносцировку. Ястребов лежит слева, справа лежит жена.
Ястребов обнимает жену правой рукой, левая сжата в кулак.
– …датик! – успела закончить жена, и Ястребов сомкнул свои руки в
общем жесте: левой двинул жену кулаком в лицо, а правой –
устремил жену навстречу кулаку.
Это и была последняя их близость: жена отселила Ястребова в
гостиную, а потом и вовсе – в грязную вонючую хрущобу.
(Окончание следует)
Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы
