Комментарий |

Знаки препинания №27. Человек - это недопустимо.


Эмиль Мишель Чоран «
Разлад» Фрагменты книги. Перевод и предисловие Бориса Дубина. «Дружба народов». 2002, № 9

Уже несколько лет в разных толстых (и не очень) журналах публикуются отрывки из наследия Эмиля Мишеля Чорана, французского писателя румынского происхождения. Занимается этим автором
Борис Дубин, он, кажется, и добился того, что вскоре в издательстве «Симпозиум» выходит обширный том Чорана.

Событие это - важное и примечательное, можно сказать, душеподъёмное, потому что творчество Чорана, которого до сих пор знают только специалисты и отдельные любители, крайне важно. Продолжая линию Кьеркегора и Шестова, Чоран - один из самых точных описателей экзистенциального неблагополучия заброшенного в повседневность человека.

Одиночество и бессоница, страх перед будущим и недоумение перед прошлым, тело как объект и как субъект, невозможность высказать себя или вписаться в окружающий мир... Всё это записано короткими, обрывночными, не связанными между собой, казалось бы, фрагментами. Словно на фантиках. Как в какой-нибудь «Провинциальной философии» (был, если помните, такой роман Марка Харитонова).

А Чоран и есть такой провинциальный мыслитель, неожиданно оказавшийся в центре мира, так и не пришедший в себя после этого перемещания, переживающий его, пережёвывающий его тысячекратно. Одни и те же повторящиеся темы, всё те же кружащие лейтмотивы: на свете счастья нет, и воли нет, и, уж тем более, покоя...

Душевное самочувствие рифмуется у Чорана с физическим, и в этом смысле, ну, конечно же, он весьма и весьма похож на нашего
Василия Васильевича Розанова. Только, в отличие от В.В., Чоран не мог и не хотел находить отдохновения во всех этих противоречивых, плотских самоощущениях, Чоран боялся их, бежал, и сбежал бы, окончательно став эманацией чистого духа, кабы смог.

«Среди ночи сбиваться с ног, делать какие-то мыслимые и немыслимые упражнения, глотать таблетки - и для чего? В надежде свести на нет эту странную вещь, погибельную напасть, именуемую сознанием. Только сознательному, иначе говоря, искалеченному существу могло прийти в голову выражение «провалиться в сон» - как в пропасть. Это ведь и вправду пропасть, но пропасть редкостная, недосягаемая, за семью печатями, пропасть, в которой так тянет исчезнуть!»

Так что никакой соборности, никакой духовности, дано мне тело, что мне делать с ним, единым и неделимым, болезным и чужим... Ибо, «самое загадочное на свете - предназначенье тела...»

Однако, несмотря на всю эту обрывочность и противоречивость, связывающую Чорнана с Розановым, есть и весьма существенное методологическое различие. В своих «Опавших листьях» В. В. пытается фиксировать каждое конкретное мгновенье. Именно для этого, записи его фиксируют время и место - «за чаем», «в уборной» и тд. Тексты и мысли Чорана носят вневременной характер, словно бы описывая человеческую жизнь как давно привычное проклятье, на которое уже можно не обращать никакого внимания. Если ты не провинциальный философ, конечно.

«У любого больного больше мыслей, чем у так называемого мыслителя. Болезнь это разделение целого, стало быть - рефлексия. Она всегда отрезает нас от чего-то, а порой, и ото всего. Даже последний идиот, пронзённый чувством острейшей боли, тем самым возвышается над собственным идиотизмом, он осознаёт своё чувство, и почувствовав, что это он страдает, становится выше своего чувства, может быть, выше себя самого. Точно так же и животные должны обладать тем или иным уровнем сознания в зависимости от болезни, которой мучаются...»

И я ведь тоже, независимо от Чорана, давно уже понял и сформулировал, что только болезнь и воздержание (которые не есть норма) оказываются источниками человеческой индивидуальности. Ибо тот, кто имеет возможность выбора - ненастоящ.


Э. Чоран - великий немой, близкий по духу и внутреннему горению другому молчалнику,
М. Бланшо (они, кажется, дружили), однако же его немота меркнет на фоне той тихой и вдохновенной работы, которую проделывает Борис Дубин, прячась за чужими словами, делая их, нет, не своими, но нашими. Дубин за руку приводит в русскую литературу вот уже не первого первоклассного автора, Чоран - пока последний из них, и радостно предвкушать, что - не последний в дубинском списке.

Впрочем, главная ассоциация, которая связана у меня с Чораном, имеет фиктивный характер. Тем не менее, больше всего, образ Чорана напоминает мне персонажа романа Хулио Кортасара «Игра в классики» - странного старика Морелли, чьи книги темны и непонятны, а страдание - остро и неподдельно. Морелли - всеписатель, тогда как Чоран - всечеловек, голая, оголённая экзистенция, замешенная на всполохах болезных мыслей. И персонажа-то своего, Кортасар, кажется, списал именно с Чорана.

Я очень люблю в этом романе одну сцену: если помните, Морелли (чья фамилия во-французском переводе звучит точно так же, как название самого текста) сбивает машина. Собираются зеваки. Морелли сбивают где-то недалеко от его дома, в Париже, поэтому кто-то из прохожих узнает старика. Говорит: Нужно же послать за домашними...

- А у него нет семьи, - недоумённо отвечают ему, - он же писатель...

Ссылки


1.Дмитрий Бавильский "Утопия Б.Д." в "Знамени".


2.Интервью Елены Калашниковой с Борисом Дубиным

Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы

Поделись
X
Загрузка