Литературная критика

\Владимир Чуров, «Тайна четырех генералов», М., « Кучково поле», 2005.\

Еще раньше, чем книга, толчок к этому разговору дал поиск сюжетов
совсем к другому, еще не завершенному повествованию –
исторической фантасмагории «Призраки Главного штаба». В коридорах на
Дворцовой площади по ночам под звон шпор между затяжками
«Явы» спорят живые и ушедшие герои переломных эпох российской
истории – военные министры Милютин и Троцкий, командующие
Петроградским и Ленинградским военными округами Полковников
(октябрь 1917 года) и Самсонов (август 1991-го). В их разговор
вмешиваются звонки Керенского и Собчака... Звонки Истории,
с которой не спорят, и которую многие из нас забыли с
последним школьным звонком.

Подсказка Владимира Чурова

Подтверждение тому – «документальная повесть с некоторыми
предположениями и семейными рассказами» председателя ЦИК РФ Владимира
Евгеньевича Чурова «Тайна четырех генералов», изданная
московским издательством «Граница – Кучково поле». Написанная в
жанре конспирологических предположений, эта книга раскрывает
генеалогию рода автора в увязке с судьбами известных военных
деятелей России и Европы – Алексея Игнатьева, Александра
Черепанова, Александра Самойло, Карла Густава Маннергейма, а
также Антона Деникина, Михаила Бонч-Бруевича, Федора
Палицына, Евгения Беренса и еще ряда исторических персонажей периода
с русско-японской войны 1904-1905 годов до 50-х годов ХХ
века. По оригинальной версии Чурова, всех их объединяла служба
в царской военной разведке, верность которой они в разной
степени сохранили до конца своих дней. Применительно к
Маннергейму именно этим автор объясняет, например, «странности»,
то есть очевидную пассивность советско-финского
противостояния на Карельском перешейке и Прионежье в 1941-1944 годах,
позволившую направлять сюда части Красной Армии фактически на
отдых и перегруппировку. История завершилась беспрецедентным
сталинским помилованием Маннергейма – союзника Гитлера.
Впрочем, сведения, заимствованные автором из 300 с лишним
источников, подлежат проверке профессиональным историком. Интерес
же, проявленный Чуровым не только к своему роду, но и
неожиданному пласту отечественной хроники, пробуждает любопытство
к не менее легендарным ее страницам, приоткрытым автором или
ждущих внимательного читателя.

Начнем с того, что ни одна спецслужба не раскрывает всей правды о
своей деятельности, даже если нет страны, за интересы которой
она боролась. Не только беллетристам-романистам, но и
историкам чаще приходится напрягать фантазию, довольствуясь
посылами, почерпнутыми из официальных летописей или аналогичных
семейных хроник. Увы, дефицит интригующего материала, особенно
для самого массового из искусств – кино, уже привел к
мелодраматизации («Баязет») либо к космополитичному
«оголливуживанию» («Турецкий гамбит») исторического пути России. С общим
идейным знаменателем «наша история – хроника головотяпств»,
быть русским – значит проигрывать. Может, что-то из
навеянного книгой Чурова подскажет другому писателю более
оптимистические сюжеты?

Неоконченные сюжеты русской летописи

Конечно же, история государства Российского состоит не только из
разведывательных донесений и в детективном флёре не нуждается.
Тем более, если они комментируются не историком спецслужб, а
лишь посетителем музеев, в частности в афганском Герате,
китайском Харбине, Белграде и Мадриде.

Вот несколько малоизвестных фактов. 20-е годы ХIХ века.
Государственный секретарь Коллегии иностранных дел России грек Иоанн
Каподистрия, он же один из руководителей русской
разведывательной сети на Балканах и в Турции, получает императорский указ
о личном участии в разворачивавшихся тогда событиях в
Греции. Свою задачу Каподистрия скорее перевыполнил, став первым
президентом нового греческого государства.

Почти тогда же на соответствующих «аналитических» должностях в
коллегии работают два Александра Сергеевича – Грибоедов и Пушкин.
Причем грамотно залегендированное «наше всё» работал более
продуктивно и рискованно – со спецкомандировками в «горячие
точки». Петербургский литератор Сергей Порохов убежден, что
этим, в частности, объясняется весьма снисходительное
отношение императора к декабристским «исканиям» поэта. Не станем
вносить дополнительный детективный подтекст в подневно
исследованную биографию Михаила Юрьевича Лермонтова. На Кавказе он
служил командиром, как бы мы сегодня сказали, роты
глубинной разведки, неоднократно переправлялся через Терек и, судя
по всему, совершал рейды в Аргунское ущелье. Но вот
кавказские рассказы Льва Николаевича Толстого – по оценке
«непрофессиональных литературоведов» – свидетельствуют о его более чем
осведомленности в разведывательных донесениях. Может,
литературные задатки будущего «зеркала русской революции» были
замечены раньше, и не только литературными критиками?

В 1863 году «выпускник восточного отделения Императорского
петербургского университета» казачий сотник (!) Андрей Шульц получает
приказ «установить южный предел Российской империи»,
выставив «государев кордон» по речке Кушка. Из разрозненных и,
разумеется, требующих уточнения сведений известно, что к своему
базовому лагерю – в районе современного города Мары – Шульц
прибыл из длительной южной «спецкомандировки», поразив
сослуживцев «изрядным умением в турецком (наверное, туркменском.
– Авт.) и персидском языках». А далее следует детективная
история. Шульц лихо «проскакивает» Кушку и, перемахнув через
перевал Рабати-Мирза, оказывается в предместьях Герата – в
доброй сотне километров южнее указанного рубежа. Уже оттуда
вестовой привозит доклад: туркменское население Северного
Афганистана с почестями встретило русских казаков. В дело
включились англичане, из своих источников получившие сведения о
явочном прорыве русских, нарушивших ранее достигнутые
договоренности с Лондоном. Пришлось возвращаться, объясняя
«мировому сообществу», что, мол, провожатый-туркмен таким образом
хотел установить российский суверенитет над родным племенем.

Восточным интересам Отечества посвящена жизнь и двух других «великих
путешественников» – Алексея Снесарева и Николая
Пржевальского, кадровых офицеров российской военной разведки. Первый
стал едва ли не родоначальником современной афганистики.
Второй так глубоко вошел в историю с географией Восточного
Туркестана и Монголии, что оказался одним из первых
профессионалов-»квартирмейстеров», получивших генеральское звание. Не
знаем ли мы о лошади Пржевальского больше, чем о нем самом?

Известный итог русско-японской войны не затеняет примечательного
факта: русские карты Маньчжурии да и всего Северо-Восточного
Китая с конца ХIХ века до конца Второй мировой войны считались
на порядок точнее японских, не говоря о немецких – лучших в
Европе. Здесь уместно вспомнить двух главных отечественных
картографах того времени. Имя одного – Павел Мищенко, в
русско-японскую войну он командовал разведывательно-диверсионным
эскадроном. Другой – Ма Дахань, более известный как барон
Карл Густав Маннергейм.

Даже историками забыты имена двух руководителей русской военной
разведки начала ХХ века – генералов Палицына и Бонч-Бруевича.
Обоих связывают с деятельностью в России масонских лож, по
мнению историка Николая Смирнова, оказавших значительное
влияние на ход и исход трех революций вплоть до Октября 17-го
года. Но европейские, например французские, исследователи
усматривают, прежде всего, обратную зависимость: никогда раньше
глобальная сеть масонов не работала столь однозначно на нужды
одной страны – России. Другое дело – насколько это оказалось
эффективным в более широком и жестоком историческом
контексте. Вполне вероятно, что роль Михаила Дмитриевича
Бонч-Бруевича оказалась на десятилетие затененной его родным братом –
секретарем Совнаркома – Владимиром Дмитриевичем. Более
известным оказался и другой родственник шефа царской разведки –
Михаил Александрович, давший имя институту связи. Насколько
созданная в начале ХХ века разведывательная сеть в
европейских столицах впоследствии служила интересам красной Москвы –
вопрос к заинтересованному историку. Но показательно, что ни
одна крупная диверсионная операция, разработанная
белогвардейскими штабами при участии европейских спецслужб, успехом не
увенчалась.

Король-республиканец, или «Свеча Ксении Блаженной»

Летом 1934 года в карликовое государство Андорра, зажатое между
Францией и Испанией, прибывает белогвардеец по имени Борис
Скосырев. Долгое и весьма профессиональное изучение европейской
истории привело его к мысли об основании здесь собственной
династии. Под ликование андоррцев, недовольных властью
испанского епископата, он провозглашает себя королем Борисом I.
Спустя 9 дней удивившиеся такой наглости испанцы увозят
«русского короля» в Барселону, потом высылают его в Португалию.
Скажете, сюжет для авантюрного романа? Не совсем. В дальнейшей
биографии монарха-самозванца провал. Но известно, что его
советчиком выступал некто Тищенко: вполне вероятно, он даже
сопровождал Скосырева в его андоррском походе. Фамилия Тищенко
известна по не менее любопытному сюжету – «команде
Кузьмина», воевавшей в Испании на стороне республиканцев. Вполне
возможно, что в России о нем и о ней ничего не известно. В 1936
году группа бывших белогвардейцев обратилась к Сталину с
просьбой о возвращении на родину. Их обращение совпало с
началом гражданской войны в Испании. Сталин якобы сказал: «Их
путь домой лежит через Испанию». Старшим группы, значительная
часть которой располагалась в Сербии, стал подполковник из
Петербурга Кузьмин – скорее всего, офицер царской разведки
(славист по образованию, а заодно – выпускник Сорбонны).
Советские добровольцы тогда еще до Испании не доплыли. Настоятель
русской церкви в Белграде со слов своего деда, бывшего
духовника Врангеля (вспомните эпизод из фильма «Бег»!), не очень
уверенно говорит: «В «команде Кузьмина» было не менее 20
офицеров. Значился в списке и штабс-капитан Тищенко». Не
исключено, что накануне он прибыл из Испании, ибо свободно владел
испанским языком. В Испании этих фамилий не знают, хотя
известны имена белогвардейцев, воевавших на стороне фалангистов
Франко. В русском Музее Оцупа в Мадриде предполагают:
русские «фалангисты» спасли своих «республиканских»
соотечественников либо, по крайней мере, их имена. Скорее всего, все
белогвардейцы-республиканцы погибли. Но что удивительно: после
гитлеровской оккупации Парижа в 1940 году в концлагерь на
территории вишистской Франции из Испании доставят Бориса
Скосырева. В 1944 году его не станет.

В последний день моего пребывания на Балканах ко мне в белградской
церкви Свято-Троице подошла древняя русская старуха:
«Господин полковник, передайте привет столице нашей. Поставьте свечу
Ксении Блаженной» – «От кого поставить?» – «Ото всех
Кузьминых». Может, совпадение?

Эпиграфом к своей книге Владимир Чуров выбрал слова Тимофея
Грановского: «Изучение русской истории портит самые лучшие умы»...
Или обостряет?