Жизнь как есть

С самолета на бал, или

последний Новый год шурави

А потом… Стопки и кружки, крышки от фляжек и мерные медицинские
стаканчики – сдвинули разом. Не предотвращенный никакими
инструктажами фейерверк расцветил черное небо мириадами
трассирующих конфетти. Одуревшая лентопротяжка в сотый раз затянула:
«Мы уходим, уходим...» Да будет последним на чужбине этот
восемьдесят девятый! С Новым годом! Прозит! Чиэрс!

* * *

21 час с минутами. 31 декабря. Афганистан. Знакомый зигзаг бетонки.
Аэродромной морзянкой мигает буква «Ш» – Шинданд. На каждом
изгибе дороги закутанный в одеяло сорбоз опасно вскидывает
автомат. «Аз феркее шоурави» – «Я – из советской дивизии».
Голубая ооновская наклейка на ветровом стекле уазика. Едем
провожать последний борт на Союз. Молчим: старший наблюдатель
поста ООН – австрийский подполковник, его помощник – майор из
Непала, водитель Степанов (Степа) и я – офицер по
взаимодействию с военными наблюдателями ООН.

Задача ооновцев – с точностью до человека отслеживать вывод нашего
ограничивающегося с каждым днем контингента. Сегодня уже
дважды были на аэродроме, проводили два борта. Сколько их –
«интернационалистов» – в предвкушении скорого дембеля готовятся
«по-боевому» встретить Новый 1989-й? Уже дома, в Союзе, но
под бдительным оком отцов-командиров – из числа не вызвавших
в Ташкент своих жён.

Ах, как утром своих провожал автобат! Колонна камазов-»шаланд»
надрывала сирены пока не слился с небом серебряный крестик
«ан-двенадцатого». Ооновцы – не то чтобы хмуры, так уж получилось:
завтрак был в ужин, сели обедать – звонок, вперед –
считать. А от ужина отказались – хотели организовать свой.
Вообще-то с этими делами у них строго: и со счетом, и с трехразовым
питанием... Этот рейс – дополнительный. Выводится часть
госпиталя, кажется, терапия. На поле – много медиков, нервных
гражданских летчиков – в синей, совсем забытой здесь форме:
«кому там наверху понадобилось посылать самолет под Новый
год?» Хорошо, еще нет журналистской братии, их перед посадкой
собирают по всему полю, а аппаратуры столько, что, кажется,
легче танк загрузить...

Впрочем, время ещё есть. 21.40. До Нового года больше двух часов...
Быстрее бы со списками... Главный воздушный эвакуатор из
штаба 40-й армии подполковник Яковлев бойко направляется к
ооновской машине: «Готово, всего – 85, из них офицеров..., итого
за сутки -154..., проверьте, подпишите...»

– Погодите, подполковник, – степенный австриец с блокнотом
выбирается из уазика, – во-первых, не 154, а 145, во-вторых...

– Я и докладываю: 145 – рядового состава и 9 – врачей...

Местное время – 22 часа без минут...

– Позвольте, господин подполковник, с врачами – 145, а те, 9, –
корреспонденты, вне списка...

– Начнём сначала... утром – рядового состава – 67, офицеров... еще
17, которых мы провели, как вчерашних...

Двадцать два часа двадцать минут. До Нового года...

– Майор, переведите господину Яковлеву... Я буду докладывать в
Кабул... Женева…

– А у меня начальник – генерал Громов...

– ... а господин Шеварднадзе генеральному секретарю Пересу де Куэльяру...

Двадцать два тридцать пять...

– Это вы задерживаете вылет... я могу и без подписи... через 30
минут коридор закрывается... все равно, ведь, выходим... Все.
154. И с Новым годом...

Самолетный прожектор уныло освещает нестрогий строй. Кто-то долго
одевает бушлат. Кто-то перебирает свой фирменный чешский
дипломат: парфюмерный набор, мельхиоровый перстень, дембельский
альбом с наклеенным на обложку благодарственным напутствием
Наджибуллы... Ну, сколько еще ждать? Двадцать три часа ноль
пять минут... Военно-политический кризис местного значения
вступает в стадию развязки: «Боря, спроси у ооновцев, как они
насчет жареной картошки? У меня в батальоне еще и
солененькие лисички, знаешь, как по-английски «лисички»? –
дипломатично намекает не большее начмед дивизии майор Антонов...
Педантичный австриец обдумывает предложение: «Вообще, конечно...
надо бы с коллегой посоветоваться». Мнение «коллеги» читается
в глазах: явное «за».

Подполковник в голубом берете медленно – уже для проформы – достает
ручку, отвинчивает колпачок..., что-то еще пытается
объяснить, но его заглушает гул самолетной турбины... «У кого –
вспышка? Давай, сфотографируемся на память. А теперь, Степа, жми
за «санитаркой»...

Грохочущая магнитофоном палата – самая вместительная в медсанбате:
последних раненных эвакуировали с госпиталем. Полчаса назад.
На каждом квадратном метре стены – нарисованные елки. Ох,
как хотелось видеть ее живую! Несколько сдвинутых буквой «П»
парт, накрытых застиранными, но накрахмаленными простынями.
Посередине – на тумбочке – «кремлевская елка». Так написано
на листке, приколотом к высохшему букету. В нем – подобие
верблюжьей колючки, окаймляющей «бывшие» цветы. Их – свой
свадебный букет – принесла бойкая Маринка Саид – медсестричка,
недавно вышедшая замуж за афганского гэбэшника. В Афганистане
нет цветов. Эти привезли из Кушки. «Главная ёлка» украшена
ватой, нитками-мулинэ и «чертиками», сплетенными из трубок от
капельниц. Зато стол – слава Аллаху – воистину
«православный» – и с жареной картошкой, и с «лисичками». Блюдо от
«шеф-повара» – полуманты-полупельмени. А уж чего налить… «Маринка,
дай «сиську» (лимонад «SISI» – в диковинной тогда для нас
банке из алюминиевой фольги) Командир, выруби на фиг Горбача,
пора считать!» – «Восемьдесят, восемьдесят один,
восемьдесят два… восемьдесят восемь… И под нарастающий гул – все
хором: ВОСЕМЬДЕСЯТ ДЕВЯТЬ!!! А потом...

* * *

С Новым годом! Где бы вы сегодня не находились: полковник в отставке
Яковлев, генерал-майор медицинской службы Антонов, бывший
военный наблюдатель ООН Рейнтхофер и ты, водитель рядовой
запаса Степанов. Может, в 2007-м отыщется и сгинувшая в
талибское лихолетье украинская афганка Маринка Саид, в ту
новогоднюю ночь так задорно «спывавшая» «Ты ж мэнэ пидманула»…

Предновогодний снимок, сделанный ооновским непальцем. Первый
слева – австриец, крайний справа – представитель Кабула, в
середине – автор. Второй и четвертый – ооновские «дежурные»
по аэродрому Шинданд.

Кажется, я убедил ооновца, что боевой авиации здесь больше нет. А тут, откуда ни возьмись, Су-25 садится…