Литературная критика

Григорий Ревзин «Очерки по философии архитектурной формы». Москва, «ОГИ», 2002

Скромно изданная книжка Григория Ревзина - один из самых лучших (плотных, сытных) текстов последнего времени. «Очерки по философии архитектурной формы» - книга уникальная по широте культурного охвата, снайперской точности мысли и изящности построений, редкостно выделяющаяся на общем унылом фоне. Казалось бы, ну, что мне Гекуба архитектурной мысли, ан нет, читаются «Очерки» на одном дыхании, как какой-нибудь переводной, дико стильный, детектив.

Главный мотив этих изысканных сочинений, намеренно упрятанных за скучные, искусствоведческие названия, звучит трепетно и актуально: искусство оказывается здесь диалогом с небытием: «это стремление умереть до смерти, чтобы после неё ничто не изменилось. В каком-то смысле мы получаем вечное наслаждение полётом в бездне ещё до того, как мы в неё упали».

Впрочем, именно чего-то подобного я от книжки Ревзина и ждал. А получил ещё больше. Ведь архитектурный обозреватель «Коммерсанта» мог бы пойти по пути наименьшего сопротивления, как это делают многие его коллеги-журналисты, и собрать под одной обложкой статьи, написанные по конкретным поводам. Григорий Ревзин, чьи эссе, как правило, полны мощных мыслей и остроумных наблюдений, заслуживает подобного положения куда больше, чем многие иные. В газете читать его всегда приятно: остаётся чаемое послевкусие, да и собственная твоя мысль отталкиваясь от чужих построений, начинает выписывать немыслимые пируэты. Потому что Ревзин, как правило, не замыкается в рамках узко заданной темы, для него выступление по поводу оказывается точкой отталкивания для путешествия во все стороны света.

Показательно, что именно узкие специалисты, задействованные в периодической печати, оказываются сейчас самыми интересными мыслителями и методологами искусства. Есть несколько балетных обозревателей
(http://www.mmv.ru/p/ballet/statia.htm
">Павел Гершензон) или, скажем, музыкальных (Пётр Поспелов), художественных (
Аркадий Ипполитов), киношных (
Антон Долин), или архитектурных (
Николай Малинин, Рустам Рахматуллин), чьи беглые отступления от темы, на мой взгляд, дорогого стоят.

Доскональное знание собственного предмета даёт возможность судить и о ситуации, контексте, общем процессе, да ещё так, что мало не покажется. С другой стороны, противны раздувания щёк и попытки объять необъятное у журналистов, как бы и права на личное мнение не имеющих. Сегодня они рассуждают о кино, завтра разбирают специфику романа Проханова, на следующей неделе говорят о Березовском или о Чубайсе. Но всё это, как не крути, уже даже не осетрина. А уж про свежесть, в данном случае, и говорить не приходится. Не хочется.

У Ревзина и иже с ним - всё по другому. Здесь более всего важны эрудиция и широта взгляда. У нас так мало кто пишет. Почти никто. Чтобы о кино - с точки зрения литературы и с привлечением искусствоведческих впечатлений, например. Или о театре, но с колокольни музыканта или художника. Размышляя о мотиве арки, Ревзин привлекает сценографическое искусство барочного театра. Ложные посылки реалистического искусства, вслед за Набоковым, Ревзин раскрывает через анализ построений Чернышевского. Специфика модерна рассматривается с точки зрения психоаналитической теории.

Такой подход и делает узкоспециальный текст интересным практически для любого читателя, не особенно даже и заинтересованного в балете или в кукольном театре. Ревзин ссылается на Э. Панофского: «в искусстве символ лишён словарного значения и целиком зависит от контекста», а потом начинает спорить с ним, опровергать, супер!

«Утверждая, что символ в разных контекстах может означать разное и в этом - отличие языка искусства от всех прочих, не столь возвышенных языков, Панофский продемонстрировал известную удалённость от теории знаков. Дело в том, что идея отсутствия определённого значения у знака вне контекста является азбукой семиотики (начиная с Ф. де Соссюра). Многозначность и контекстуальная обусловленность смысла знака - это не отличие языка искусства от других семиотических систем, но, напротив, его базовое сходство с ними... Что осмысленно не только в лингвистике, но и с позиции здравого смысла - не может знак разом означать разные вещи в одном и том же контексте».

Тут что ещё важно и интересно: смотреть как развиваются и расширяются чужие мысли. Ревзин не скрывает процесса присвоения чужого, он для этого слишком учён и свободен. Самостоятелен и самобытен. Масса ссылок на источники, обилие цитат не компрометируют исследователя, но, напротив, показывают работу реальных механизмов культуры - то, как информационные потоки закручиваются в немыслимые узоры.

Для Ревзина, в этом смысле, нет и не может быть никаких ограничений. Любое лыко идёт в строку, любая социокультурная параллель работает на конечный результат. Эссе Ревзина так и просятся в отдельную папочку, время их жизни явно больше одного газетного дня. Помню его текст об эстетике руин, раскрывающий суть бумажной архитектуры, который до сих пор хочется перечитывать и цитировать.

Однако, в книжке «Очерков» Ревзин поступил ещё более щедро - написал несколько новых, весьма объёмных исследований («Картина мира в архитектуре. Космос и история» и «К вопросу о специфике русского национального чувства формы»), занимающих первую половину сборника. Во второй собраны отдельные статьи («К семантике обелиска», «Мир иной» как мотив архитектурной иконографии», парочка других), более автономные по содержанию. Однако, мощная методологическая вводка куполом держит конструкцию всей книги, заставляя звучать отдельные темы лейтмотивами, продолжением однажды заявленного экзистенциально напряжённого размышления о собственном небытие.

Широта подхода и ясность мысли - вот чего не хватает практически всем сегодняшним колумнистам и газетно-журнальным обозревателям. Я-то из своего, литературного, огорода об этом сужу. Нынешняя литературная критика - тема вообще болезненная и неприятная. Подгнило что-то в этом королевстве. На глазах всё рушится, истекает клюквенным соком, превращаясь в тупую и непродуктивную тусовку (и ничего сверх этого). Тексты уже давно никто не разбирает. Даже и не пытается разбирать, главное же - больше шуму поднять, мути нагнать.

Между тем, читательское доверие в экспертам подобного рода падает едва ли не в геометрической прогрессии. Достаточно посмотреть на тиражи толстых журналов или на последние литературные события и скандалы. Ну, хорошо, простакам всучили Гарри Портера и Господина Гексогена. А дальше-то как жить будем? Отчего-то никто не задумывается. Между тем, ещё парочка новых премий, которых получат случайные или одиозные персонажи, и уже некому будет очередные нетленки всучивать. Некому и нечего. Выйдет как в притче из детского сборника Льва Толстого: когда появятся настоящие волки, весь народ останется дома, «Школу злословия» бачить.

Поэтому книга Григория Ревзина оказывается важным, открытым уроком не только для тех, кто интересуется архитектурными излишествами, но и для всего гуманитарного сообщества. Личное интеллектуальное мужество уже давно заменило наиболее продвинутым из нас общую систему оценок и критериев. Отныне пишущий об искусстве, вопрошающий о нём честно и строго, должен опираться только на собственный опыт, лишь на индивидуальное своё чутье.

Меня всегда удивляла реакция определённой части нашего либерально-литературного истеблишмента на некоторые мои критические выступления. Им всегда было важно понять, чью точку зрения ты выражаешь, от какой партии заслан, чьи интересы обслуживаешь. С кем дружишь или табунишься. Ни с кем не табунюсь, ничьи не выражаю, свои собственные, какие уж есть. Иных не дано, да и не будет. Это пусть Андрей Немзер от лица сразу всей великой русской литературы и её светлых идеалов пишет.

А мне важен лишь этот сгущённый до неповторимой красоты стиля, повышенный субъективизм автора. Я не ищу истины или правды, я жажду красоты и виртуозности изложения. Беллетристический сюжет уже давно скомпрометировал себя предсказуемостью. Меня же теперь привлекают приключения мысли - единственные, кажется, приключения, которые нельзя вычислить наперёд или предсказать.

Именно поэтому символ веры Григория Ревзина, сформулированный мужественно и точно, следует вывесить над письменным столом каждого, кто ещё хочет чего-то добиться: «В постсоветской ситуации гуманитарные размышления оказываются частным делом размышляющего и предпринимаются им на свой страх и риск; a priori они никому не нужны, a posteriori, возможно, они кому-то ещё понадобятся. Но это не вопрос научных институтов или научных школ, распад которых в 90-е годы составлял фон написания настоящих очерков, а вопрос личного интереса и личного риска.

Так вот, нам хотелось бы понять архитектурную критику как предприятие, которым человек занимается на свой страх и риск, исходя из своих внутренних коллизий. И нам представляется, что интонация для этого пока не найдена.»

И в этих простых словах, между прочим, заключена целая огромная программа - что ж надо делать и как теперь, в этом беспорядке, жить.

Как хорошо, когда тебе дают хотя бы надежду.