Искусство

Личная история (2)

Дмитрий Врубель отвечает на вопросы Дмитрия Бавильского и Константина Рубахина (Продолжение)

Начало

Годовщина сноса Берлинской стены. Запуская утром компьютер, в рамках ежедневного мониторинга событий, Дмитрий заходит на сайт агентства «Ройтерс» и видит, что его работой с целующимися генсеками украшена папка, посвященная знаменательной дате. Без указания авторства, подгребающего восприятие прошлого под себя: отныне про события в Берлине судят именно по этому артефакту точно так же, как по войне с французами по эпопее Льва Толстого.

Медийный художник забирает образы из ноосферы, присваивает их себе, обрабатывая и переплавляя в художественный продукт для того, чтобы в дальнейшем, на следующей стадии обмена, вернуть присвоенное обратно. Подменяя событие его художественным образом.

Мир воспринимается художником как система знаков, говорящих с ним. Дальнейшее углубление в синдроматику грозит обернуться шизофренией. Ведь вязь-связь всего со всем, наиболее точно описанная в гоголевском «Дневнике сумасшедшего» и грозящая «синдромом Поприщина», оборачивается мумией, спеленывающей сознание.

Врубели нашли идеальный выход и персональный метод спасения в архивации дополнительного (избыточного) знания.

А. Солженицын проложил «Красное колесо» коллажами из вырезок. М. Гаспаров сделал книгу «Записей и выписок», Евг. Попов организовал свой архив в «Роман с газетой».

Первой ступенью архивации для Врубеля и Тимофеевой стал «Дневник художника», второй – нынешний «Евангельский проект», идеология которого как раз и выходит из связи всего со всем. Художники фиксируют знаки, проступающие в повседневности и затерянные в ней.

Семиотический тоталитаризм оборачивается символом веры.

«Евангельский проект», как и «Дневник художника» был придуман в 1993, просуществовав около года и подвиснув из-за несовершенства тогдашних технологий. Потому что как вспоминает Дмитрий, очень скоро встал вопрос: « А откуда фотки брать?»

Для осуществления подобного ежедневного проекта в начале 90-х необходим доступ к фотобазам, которого, разумеется, тогда в России не существовало. Качество подборок ИТАР-ТАСС не устраивало.

«Жить на Западе?» – сам себя спрашивает Врубель.

Развитие технологий и возможность жанра, которую дает «Живой журнал», когда ты ощущаешь себя наедине со всеми, мешая бытовое и великое, позволяют раскрыть темы «Евангельского проекта» в наиболее точном, аутентичном виде.

Когда мир раскрывает объятья через подборки информационных агентств, то на первое место встает проблема отбора – как же следует бороться с этим избытком новостей для того, чтобы победить его и оприходовать?

На помощь художнику приходит идеология «Евангельского проекта», главная задача которого – показывать чудесные следы присутствия чудесного. В соре и в мусоре, в складках на поверхности и в глубинных заблуждениях, то, мимо чего обычно пробегает замыленный глаз современного восприятия. Врубели солидарны с высказыванием Иосифа Бродского о том, что человек, на протяжении всего существования цивилизации, оказывается неизменен. Суть его. Меняются лишь декорации, «и всерьез можно говорить только об истории костюма…»

В основу формирования собственной ленты Дмитрий кладет страницы ежедневных православных евангельских чтений. Четыре Евангелия разбиты на 365 фрагментов, каждый из которых соответствует конкретному дню года. Находится эпизод сегодняшнего дня, выписывается в компьютер на старославянском, сравнивается с вариантом по-английски (то, что называется «современная американская Библия») и только затем Врубель обращается непосредственно к новостной ленте.

Часть вторая

– Оставим пока «Евангельский проект», скажем про «Дневник
художника», где смысл возникает именно из эффекта кулешовского
монтажа. Потому что когда ты накладываешь картинки из текущей
хроники…

– На свои переживания… да, промахнуться можно запросто…

– Дело не «в промахнуться», а в том ассоциативном пучке смыслов,
которые возникают…

– Этим совмещением я давно занимаюсь – с конца восьмидесятых, когда
это для людей было совсем еще внове, они приходили на
выставки, смотрели и не понимали…

Ведь при советской власти плакаты должны были нести фразы типа
«Слава КПСС», а у меня было написано снизу что-то типа «Меня
любит моя мама»?

Что это? Что за плакат такой?

А на самой картинке нарисован афганский солдат, которому девушка на
шею кидается. И мне говорят: «Но эта девушка – это же не его
мама»…

Обычные вопросы «простых» зрителей: «вот вы кого рисуете? вы себя
рисуете? а почему вы не себя рисуете? а при чем здесь
политика?»

Моя работа с целующимися генсеками, Брежнев и Хоннекер, о чем это?

О любви? О любви Брежнева к Хоннекеру?..

Да нет же, это о моей любви к девушке, у которой потом другая
девушка появилась, и так далее…

(изображает скептика) «А чего вы себя не нарисовали?»

А я к такому отношению настолько привык, что отвечаю: «подожди,
привыкнешь и будешь в этом видеть то, что я вижу»…

Сердцебиение, это, безусловно, составная часть моей технологии.
«Рейтер» – вещь замечательная, но если не будет трех главных тем
– Бог, общество и я, того, что волнует больше всего на
свете, то и проекта не получится.

(Рубахин): Когда все это стало быстрее то появилась одновременность.
Оно стало одновременным не только для тебя, отныне все
находятся на пике времени…

– Есть существенная информационно-художественная проблема: в едином
информационном пространстве Россия, тем не менее,
оказывается отдельным местом. Если бы оба этих проекта, я делал на
английском языке, сидя в Штатах, то и работа совершенно другая
была бы вышла.

Что меня поразило больше всего, когда я начал работать с
фотобанками... Галерея Гельмана заодно подписала меня и на ИТАР-ТАСС.
Но это же пиздец: фотобанк ИТАР-ТАСС на 75% состоит из
оплаченных материалов.

Ты их открываешь и видишь, что там отражена презентация Иванова,
Иванкина, Иванашвили и прочих-прочих. По пятьдесят фотографий,
какие-то звезды затрапезного уровня и вида.

Понятно, «ребята бабки занесли», вот вам и «шестидесятилетие
генерального директора фирмы «Пупкин и сыновья»…

И это ИТАР-ТАСС! Лицо страны!

При этом и «Коммерсант» и ИТАР-ТАСС сконцентрированы на том, что
есть страна Россия, и все! Будто бы остального мира нет вообще!
А когда ты заходишь в «Рейтер» там есть все, от Антарктиды
до космоса и это потрясающе!

Начинаешь понимать, что нет никаких отличий и если убирать подписи…
Оно же все в виде серии пробников идет. Лист и шесть
десятков фоток… Вначале не понимаешь (нет же подписи) из каких
стран фотографии, вот ты тыкаешь, будучи уверен, что это
Палестина, а вылезает, например, не Палестина, а Перу…

– Мы с тобой говорили в связи с проектом «2007», как образы из медиа
присваиваются, а потом возвращаются обратно в мир чистой
информации…

– Я захожу на «Рейтер» и нахожу там папку «2007». Более того, я
нахожу там папку «Литвиненко», там, где все фотографии
Литвиненко, и на обложке этой папки помещен «наш» Литвиненко.

Тоже самое с папками «Брежнев» и даже с папкой «Ельцин»!

– Я про что, вот ты отобрал картинку, а потом начинаешь рисовать. Мы
говорили про точность фиксации, когда ты по квадратикам
«тупо» переносишь фотографию на холст. Но при это получается,
что картинка передает твое собственное отношение к
изображаемому как в случае с портретом Жириновского, который мы
разбирали: стоит уменьшить ресницы и изменить толщину губ…

– У меня вообще такое отношение к фотографиям, что в них есть нечто
действительно существенное и 90% лишнего. Мы занимаемся тем,
что выкидываем из фотографий то, что кажется ненужным или
же случайным.

Увидеть в этой бредущей по дороге закрытой паранджой иракской
женщине именно Марию, спешащую в другой город сообщить благую
весть, в этом есть нечто, притягивающее сегодняшнему дню и
вычленяющее ее из вечности, что и надо убрать…

– А что конкретно?

– Рисование заключается в том, чтобы эту тетеньку черную нарисовать,
американского солдата и иракского тоже. А дальше идет
монтаж, и уже во время монтажа, когда ты представляешь…

– Подожди, а что вы монтируете?

– Рисуется вот эта фигурка, рисуется вот эта фигурка и вот эта
фигурка. И рисуются они в человеческий рост, а картинка будет
высотой в зависимости от помещения, три метра, может быть
четыре метра или пять…

– Это уже следующий этап?

– Мы монтируем уже живопись, уже на принте, понял да? То есть сюда
вставляются уже картинки, сюда мы вставляем нарисованного
солдатика, нарисованного солдатика и нарисованную барышню, а
дальше мы уже понимаем, что эта картина, вот да, а дальше это
уже печатается..

– А зачем печатается? почему нельзя живопись дать?

– Пятиметровую живопись сразу же..?

– Зачем нужно еще все это в состояние принта вводить?

– Я же не знаю какой будет конечный размер. Когда мы делаем
выставку, мы видим, вот есть Галерея Марата Гельмана, у этой галереи
высота стен ровно там три метра пятьдесят см.

А у нас, по ходу, предполагалось четыре с половиной метра высотой.
Позже выяснилось, что все-таки, хорошо, если она будет ровно
три пятьдесят, потом подумал, может быть, три тридцать.
Представь себе, что если планируется работа на холсте, то как ее
потом вгонять в предложенные условия?

– Но принт... Через него картина теряет ауру…

– Минуточку…

Мы договорились, что высота будет четыре метра и потом в этот
масштаб делается очень бледненький принт. А дальше уже идет
дорисовывание по принту.

Я думал, что это я сам придумал и назвал это акрил по винилу, а это
уже (????) придумал, несколько лет тому назад и называется
это микс-медиа, смешанная техника…

Я зашел к нему на сайт, а там описано, что он рисует, фотографирует,
затем, печатает на холсте живопись вперемешку с фотографией
и сверху дорисовывает кисточкой…

Не знаю, кто из нас первый это придумал, но он, сука, первый это
опубликовал. С такой техникой мы можем, с помощью живописных
исходников, сделать для этого зала работу высотой пять метров,
а для другого зала, где будет шесть метров, сделаем шесть
метров, то же самое…

– И снова будете дорисовывать?

– Конечно…

– То есть работы все равно получаются единичные?

– Да! Но внутри них все равно должны быть фотографические куски…

Когда мы делали похороны Брежнева для ЦДХ, я понял, что асфальт, на
котором лежит алкоголик, можно, конечно, нарисовать руками,
но это не то! Пьяница, который там лежит и лица семьи
Брежнева, должны быть живописными, а гроб и асфальт не должны быть
вручную сделаны!

– Столкновение фактур, оно работает на еще одну степень отчуждения?

– Конечно. Когда ты вручную рисуешь асфальт, это либо шизофрения,
либо ты хочешь кого-то наебать…

Ну, хорошо, асфальт я буду вручную делать в одном случае – если это
будет работа 1,5х2 м, то можно реально сделать, а если она
10х5? Вручную?

Нет, я не смогу, не успею по времени, у меня на этот асфальт уйдет
очень много времени. Любая ручная работа, к сожалению,
ограничивает, и ты уже не можешь сделать большую вещь, а для нас
очень важен масштаб.

На «Дневнике художника» и на «2007», мы не предупредили Марата о
формате. Ужас был в том, что когда здоровые принты пришли из
типографии, я разложил их на полу в галерее и понял, что не
знаю, что с ними делать дальше…

Рисование акрилом по винилу мне приснилось позже, в три часа ночи,
вот я встал, взял акрил, помазал по винилу и вдруг увидел,
что акрил идеально ложится поверх принта и спокойно заснул,
поняв, что все отлично…

Я начал делать это на полу и первоначально думал, что так можно
работать только горизонтально. Хотя понимал, что вертикально
нужнее, если, конечно, хорошо натянуть винил, то он не
колеблется под кистью, и работать по нему просто кайф.

В результате получается медийный монументализм, огромная работа,
фреска, которая сворачивается потом. Монументалка же должна,
так мы приучены, как Сикстинская капелла, довлеть. Но нет, у
нас все сворачивается в рулончик, супер, супер, в чем тоже,
согласись, есть и содержательная часть…

– А если бы симбиоз акрила и винилом не получился, ты бы мог
работать в какой-то другой технике?

– Нет, конечно, тогда надо менять всю концепцию. Альтернатива одна:
менять все на масляные краски, которые сохнут в пять раз
дольше…

Но нам же важно, что подобная технология подразумевает: если сегодня
с утра, мы на ленте получили это замечательное лицо и к
вечеру хотим, чтобы у нас был портрет 2х2 м, то:

1) мы нарисуем его небольшим размером;

2) сфотографируем;

3) распечатаем 2х2 м;

4) дорисуем –

…и к вечеру у нас будет охуительный человек, который утром сделал
вот такую рожу, к вечеру он уже попал в живопись.

Перед мной стоит задача, сформулированная нашими классиками, «утром
в газете вечером в куплете». Все верно, да, утром открыл
газету, а вечером… Когда ты можешь все это делать в «серьезной»
живописи, тогда и возвращается первоначальный смысл понятия
«актуальное искусства»…

– Доведение метафоры «актуального» до логического завершения?

– Да, ведь оно именно сегодня состоялось как искусство – на том
материале, который появился сегодня, «актуальное» актуальное как
масло масляное…

– Ибо оно может и уйти?

– Запросто. Придумывается техника, которую делают в течение дня, вот
в чем дело. При этом она совершенно разнообразная, от
графического листа, который делается за час до живописной работы,
что отнимает еще часа два–три и оборачивается
монументалкой. Исходник проводится через разные жанры.

А через неделю работа эта совершенно спокойно может быть выставлена
на улице – там такая сцепка акрила и винила, что в течение
двух лет, она выдерживает натиски дождя и снега.

Фокус еще и в том, что живопись – это нетленка; сиюминутная
актуалочка, злободневочка – хоп и прошла, а если живопись, то это
значит на века, понимаешь?

А мы как бы застреваем на пограничье: с одной стороны,
технологически, мы все это отправляем в вечность, взял кисточкой
нарисовал, значит, музейную вещь сделал, а с другой стороны может
быть это никому и не будет нужно…

(Окончание следует)