Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

рассказ

Умирала Татьяна Николаевна часто и надоела всем хуже горькой редьки.

Неизменно она била тревогу, мол, всё, пришёл мой смертный час. И раз
от разу всё меньше и меньше публики собиралось у её одра.
Дошло до того, что стала приходить к ней одна соседка. Да и
то, лишь тогда, когда у соседки не было других дел.

Задребезжал старый аппарат с пожелтевшим, словно прокуренным диском.
По звонку телефона часто можно определить, кто тебя
беспокоит. По крайней мере, Каринэ Георгиевна давно научилась это
делать. Сразу было понятно, это Татьяна. Звонки печальные,
задыхающиеся. Каринэ Георгиевна подождала. Может, надоест.
Телефон не умолкал.

– Карина моя… – то ли спросил, то ли позвал слабый голос, когда
Каринэ сняла трубку.

– Что с тобой?

– Плохо мне совсем.

Каринэ Георгиевна встала, высыпала на старую газету семечки из
горсти и пошла в квартиру за стенкой.

Входную дверь Татьяна Николаевна, как правило, замыкала на несколько замков.

– От кого ты запираешься, глупая? – всегда спрашивала Каринэ Георгиевна.

– Криминальную хронику смотрела? Про бандитов? – отвечала Татьяна раздражённо.

Но в этот раз дверь была не заперта. Более того, приоткрыта. Каринэ
разволновалась, захлопнула за собой дверь, быстро прошла
через тёмный коридор. Её смуглое лицо с большими тенями вокруг
глаз и рта на мгновение стало похоже на посмертную маску.

Татьяна Николаевна лежала на боку, словно собиралась встать с
кровати, но в последний момент потеряла силы.

– Совсем плохо? – спросила Каринэ.

– В голове стучит.

Каринэ неожиданно улыбнулась и цирковым движением вытащила из-за
спины пачку зефира.

– Ванильный, – сказала Каринэ, улыбаясь.

Татьяна на зефир даже не взглянула. Дело принимало серьёзный оборот.

– Позвонить Павлику?

Татьяна замотала головой

– Не надо. Приедет, и будет тут раздражаться.

Татьяна Николаевна охнула громко, театрально, но было понятно, что
она не притворяется, а правда еле терпит сильную боль.

Женщины принялись мерить давление. Долго возились с липучей
манжетой. Каринэ стала серьёзной и отдавала приказы, как настоящий
доктор.

– Не жуй губами, ничего не слышу.

– Что? – спросила Татьяна

– Хватит жевать.

– Я не жую.

– Жуёшь.

Татьяна Николаевна начала переворачиваться на другой бок.

– Да подожди же ты.

– Бугры мешают.

– Надо постель перестилать иногда, – Каринэ не любила нерях.

Татьяна Николаевна, хоть и умирала, а в долгу не осталась.

– Семечку убери с губы, – сказала она Каринэ. Та смахнула семечку,
сдёрнув рукой фонендоскоп.

– Сколько? – спросила Татьяна Николаевна.

Каринэ подумала и сказала:

– Сто пятьдесят на сто. Да, на сто.

После долго искали таблетки. Татьяна Николаевна положила «коринфар»
под язык и обмякла, неестественно выгнулась, затихла. Каринэ
села рядом. Установилась тишина. Стало слышно, как тикает
будильник.

Бабушки молчали. Каринэ почувствовала, как пахнет кошками. Хотя
кошки у Татьяны разбежались года три назад.

Вдруг Татьяна тяжело вздохнула, завела руку куда-то за спину. Под
матрас. Изогнулась, с усилием вытащила жестяную коробку с
продавленной крышкой. Татьяна протянула коробку соседке.

– Возьми, – сказала она ей нехорошим, тревожным голосом.

– Зачем?

– Возьми, – упрямо приказала Татьяна.

Коробка показалась Каринэ неожиданно тяжёлой.

– Это тебе, – сказала Татьяна.

– Что это?

– Завещаю, – уточнила Татьяна.

Каринэ хотела снять с коробки крышку, но подруга её удержала.

– Карина моя, поклянись, что никому не скажешь.

– Что ты придумала ещё? – сказала Каринэ голосом учительницы.

– Поклянись! Больной человек тебя просит.

Татьяна умела давить на жалость.

– Хорошо, обещаю, – раздражённо сказала Каринэ.

Татьяна приподнялась на кровати и тяжело зашептала:

– Отец у меня полицаем был. В Киеве в 41 году, к немцам перешёл. А
потом опять к нашим. Только перед самой смертью мне сказал.
Он очень боялся, чтобы не узнали…

До Каринэ медленно доходит смысл Татьяниных слов. А та стала говорить громче:

– …Коробку он прятал. Везде. Даже в гармошке прятал. Всю войну
прятал. И мне дал, когда умирать собрался. И матери моёй запретил
про неё говорить.

Каринэ посмотрела на коробку новыми глазами.

– Что там?

– Открой, открой.

Татьяна часто кивала головой. Так, наверное, кивают головой люди,
уговаривающие вас совершить преступление. Каринэ надавила на
край крышки большим пальцем. Под пальцем лопнул пузырик
старой краски. Крышка поддалась.

Татьяна улыбнулась. Каринэ смотрела на содержимое коробки.

– Что это? – спросила Каринэ, хотя сама уже разобралась.

Коробка была полна до краёв. Золотые зубы, коронки, потемневшие с
изогнутыми, перепутанными мостами. Золотых зубов было,
наверное, пятьсот или больше. Сложно было сказать. Золотые зубы
слиплись комками, вросли в стенки коробки.

Каринэ Георгиевна на секунду показалось, что комната наполнилась
убитыми людьми. Как – будто послышался ей жуткий крик, похожий
на звук резко разрываемой ткани.

Она быстро вернула коробку соседке.

– Зачем ты мне это даёшь? Возьми – сказала Татьяна, – Навсегда.

– Зачем?

– Они же денег стоят. Продашь.

Каринэ смотрела на коробку, не мигая.

– Переплавить там… – неуверенно сказала Татьяна Николаевна.

Каринэ передёрнуло, как от сильного холода.

– Закрой, – приказала Каринэ тихо.

– Я…, – попыталась что-то объяснить Татьяна.

– Закрой, – повысила Каринэ голос.

Татьяна накрыла коробку крышкой и надавила на края. Крышка не желала
вставать на место, коробка не хотела закрываться.

– Убери, с глаз моих. Чтобы не видела я больше никогда.

Коробку Татьяна положила себе на колени, и прикрыла её руками.

– Я как лучше хотела.

Каринэ помолчала, а потом произнесла:

– Похоронить их надо. Закопать.

– Карина моя…

– Похоронить, – сказала Каринэ твёрдо.

– Нет.

Татьяна прижала коробку к себе. Уместила её под грудь.

– Ты, я вижу, стала себя лучше чувствовать, – сказала Каринэ тоном
бывшей учительницы, – Значит, я тебе больше не нужна.

Каринэ встала с кровати и направилась к выходу. Татьяна не
остановила её. Только сильнее сжала в руках жестянку.

Каринэ вышла и сильно захлопнула за собой дверь.

Дома Каринэ долго мыла руки. А потом ходила из угла в угол. Потом
чистила лук и картошку. Без цели. Просто, чтобы занять себя.
Пробовала спать, пыталась смотреть телевизор. Ни то, ни
другое толком не получилось. Мысли вертелись вокруг страшной
коробки.

Телефон молчал.

Через два дня Татьяна пришла сама и сказала:

-Ладно, давай хоронить.

Коробку она завернула в целлофановый пакет фирмы «ИКЕЯ».

Каринэ копала жирную землю кухонной деревянной лопаткой, которой
Татьяна обычно переворачивала горячо любимые внуком Павликом
блинчики. Чтобы не запачкаться, Каринэ положила на землю тот
самый целлофановый пакет, и встала на пакет коленями. Татьяна
сидела в стороне на скамейке из чурочек, и страдала. Тяжело
дышала, поднимала глаза к небу.

Холодный ветер гулял по утреннему парку, раскачивал жёсткие, как
проволока кусты.

В ямку Каринэ уложила жестянку, набросала сверху земли, хотела
притоптать, уровнять почву. Потом подумала, что это всё равно,
что ходить по могиле и умяла землю ладонями. Встала, позвала
Татьяну. Когда Татьяна подошла, Каринэ громко и уверено
прочитала «Отче наш». Женщины перекрестились.

В этот момент по дорожке мимо них проехал поджарый велосипедист.

– Вовремя мы, – сказала Каринэ.

– Мой отец никого не убивал, – заявила Татьяна, когда они возвращались.

– Откуда ты знаешь?

– Он мне сам сказал.

– А откуда зубы в коробке?

– Ему дали, он сказал.

– Это теперь уже не важно.

– А вообще мы правильно поступили, – заключила Татьяна. И ещё раз
повторила, – Правильно.

Рано утром Татьяна поняла, какую глупость заставила её сделать
соседка. Она беззвучно прокляла подругу, собралась и пошла в
парк.

Тяжело ступая, она ходила по дорожкам, Татьяна не могла найти место,
где они похоронили коробку. Вот, вроде та скамейка. Но
могилки со свежей землёй рядом нет. Значит, скамейка не та. Все
дорожки и скамейки казались ей одинаковыми. Она задыхалась,
кружа по парку. Остановилась возле детской площадки.
Почувствовала тяжесть одежды: старого мужского плаща с пуховым
платком поверху.

И снова она ходила кругами, сжимая в руках деревянную лопатку,
ощущая нарастающую дурноту, пытаясь разглядеть тот самый куст. Но
все кусты были одинаковыми.

Татьяна тяжело опустилась на влажную скамейку из чурочек. Жизнь была
кончена. Деревянная лопатка качнулась в её руке, как
маятник.