Проза

Вкус культуры

Однажды мы засиделись в гараже дольше обычного.

Антон Павлович никак не мог доварить кронштейн для гастронома. Две
морозильные камеры должны быть установлены к четвергу, иначе
нам обеспечены неприятности.

– Выйду, воздухом подышу, – сказал я.

– Давай, возьми шапку, костыль и уходи, ступай не оглядываясь,
уйдешь далеко – вот и славно, – сказал Антон Павлович.

Ворота нашего гаража выходят на пустырь, сейчас там лежит снег, но
летом растут ромашки и полынь. Иногда мне кажется, что
микро-куб никогда не прилетал, тот же поселок, те же люди. Нора
опять написала песню, Антон Павлович сочинил новую пьесу, мое
стихотворение напечатали в районной газете…

До посещения куба я был уверен в существовании городских
цивилизаций, оказалось – провинция последний оплот культуры. Микро-куб
рассказал нам о порабощении городских жителей, о смерти
поэтов, музыкантов и художников в застенках орбитальной тюрьмы
«Земля-Сортировочная» три года назад.

– Вы тоже все умрёте, – сообщил куб.

Мы сделали выбор. Если больше некому, значит – нам. Стихи писать
проще всего, главное, чтобы рифма была. Желательно – не
банальная. «Убит поэт, скорбит орбита» – это моё.

Пришельцы не контролируют средства массовой информации, зачем?
Придет время, и подросшие таланты будут замучены вслед за отцами.

Микро-куб прислала одна растерзанная цивилизации, он – информатор,
примитивный робот, никаких боевых или освободительных
функций. Является вечером, предрекает смерть и ужасы от пришельцев.
Работать в сфере культуры, когда тебе вечно каркают в ухо,
очень нелегко.

Пришла Нора, под глазами мешки, тушь размазана по щекам. Кивнула.
Опять, наверное, плакала по племяннику. Стоит, ждет Антона
Павловича. Тот, наконец, доварил кронштейн, запер гараж,
поцеловал Нору в лоб, приобнял.

– Пойдёмте.

Сидим на веранде, пьём чай (я – водку), разговариваем.

– Как движется работа над романом? – спрашивает Нора.

– Пишу пьесу, – хмуро отвечает Антон Павлович.

– Ах, вот как! Про что же на этот раз?

– Про Москву, Нора Вадимовна. Про Москву. Про оскопление великой
столицы. Знаете, Норочка, я подумал, что лучше всего будет
показать Москву ещё культурно живой. Пусть их. Я не напишу про
мёртвых, нет, они меня не заставят!

Нора не сдержалась, заплакала. Двоюродный племянник Норы десять лет
назад уехал в Москву, и дёрнул его чёрт заняться
шестиструнной гитарой! Всей группой и забили на мясо.

– Столько лет живем, – вскинулся Антон Павлович, – а только и одно –
все пьют, спят и гадят. Родятся другие и, чтобы не одуреть
от скуки, занимаются тем же: пьют, гадят и спят-с!

– Полноте, Антон Павлович. Давайте лучше про политику, – сказал я. –
в СПС, слышали, что учудили?

– Что же?

– А вот, дословно цитирую, – я открыл в мобильном телефоне браузер и
загрузил нужную страницу: «В современных условиях о
культуре нужно забыть во благо ещё живых избирательных
преференций».

– Ссыкливые проститутки! – гневно выругался Антон Павлович.

– Давайте не будем о политике, – поморщилась Нора. – Право, какая же это грязь…

– Не о политике? О чём же? – я задумался. – Ну, вот вам тема. Был я
обычным сварщиком, подключился к интернету, обрёл сеть.
Знание дало мне силу, силу творить. Особенно когда маститых
конкурентов всех убили. Жестокие слова, но так намного легче
пробиваться. Иначе я бы и начинать не стал. А как шли к
искусству вы, Нора?

– Ах, Лягушкин, ну как я шла? Я никуда не шла, но… пришла.

– Телевизор смотрели? – спросил Антон Павлович.

– Смотрела, Тоша, смотрела. Пела потихоньку вместе со всеми в
гастрономе, но никогда и не помышляла о том, что придется взойти
на сцену всерьёз. Странно так, муторно. Пляски на костях, вам
не кажется?

– Мне не кажется, – ответил я уверенно, – я Пушкина не убивал.

– Но девочек из «фабрики» жалко, Лягушкин. Такие молоденькие,
симпатичненькие, им бы жить да жить.

– Девочек – жалко, – согласился я.

– Нора! Вы нам сегодня споете? – предложил Антон Павлович.

– Право, как-то не время...

– Время, матушка, время. Скоро и нас отвезут в космос. Пойте, не
стыдитесь. Здесь все свои.

Нора встала, оправила подол чёрного платья, подошла к моему
компьютеру и запустила Reaper. Потом загрузила готовую фонограмму,
включила колонки и нажала зеленую стрелочку вправо. Набрав
полную грудь воздуха, Нора запела, как всегда, на английском.
Когда песня подошла к эмоциональному финалу, мы с Антоном
Павловичем не сдержались, стали подпевать. Вот это Норино «you
and i must fight for our rights, you and i must fight to
survive!» – великолепно!

Песня разбудила во мне страсть, затушевала природную застенчивость,
я вскочил на табурет и громко продекламировал своё новое
стихотворение. Прочитал так, как до этого никогда не читал!
Сказал все – и про медицину, и про ночь, и про источники
искусственного освещения...

Долго не спрыгивал, словно чувствуя: столь сильный эмоциональный
порыв нам не простят! Так же думал и Антон Павлович.

– А уже летят перелетные птицы...

Таким я его и запомнил (впрочем, ненадолго): пенсне, кожаная кепка,
синий ватник, оттеняющий благородное лицо.

В дверь не стучали, вынесли с петель, грубо вошли. Страшные, в
касках, клювы как у пеликанов, а на глазах инфракрасные очки.
Выбросили жужжащую скрутку, вот уже проволока опутала туловище,
схватила за шею. Боже, как трудно дышать!

Пришельцы деловито скребли когтями, что-то щебетали, вынося наши
брикетированные тела в грузовой ракетный катер.

Разгонялись друг над другом.

– Как вы думаете, Тоша, почему они нас уничтожают? То быдло, что
валяется в канавах пьяное, что спит и гадит, им не по вкусу. А
мы, чем провинились мы? – спросив это, Нора закусила губу.

Анатолий Павлович возился в скрутке, пытаясь расположиться удобнее.

– Птица моя белая, что же вам объяснить? Культура кем-то создается
и, соответственно, кем-то потребляется. Мы по разные стороны
баррикад, вот и всё.

«Культурным быть не западло, ведь это поднимает ввысь» –
продекламировал я. Похоже, это был мой последний стих.

Нора опять заплакала, но её всхлипывания потонули в рёве ракетных двигателей.

Бульдозерный сон

Приснился сон, будто бульдозеры копают тоннели в шахматном порядке,
нарезая сети для прокладки труб, причем стены канав были
очень ровными. Я посмотрел в канаву, а там гроб, разрезанный
ковшом ровно вдоль длинной стороны. В книжке Перельмана я
видел изображение человечка, сидевшего под землей в специальной
транспортной капсуле. Капсула должна была разгоняться в
электромагнитном поле. Капсула была показана в рассечённом виде,
чтобы читатель уяснил принцип действия средства
передвижения. На этой же странице был нарисован легендарный гроб
Магомета, способный к левитации.

Я отшатнулся от канавы, огляделся по сторонам – везде в ямах торчали
искалеченные гробы. Если ткнуть лопатой под яблоню по
весне, обязательно извлечешь наружу разрезанный пополам
коричневый кокон. На месте среза будет вторая половинка, половинка
того, кто так и не стал бабочкой. От страха я взлетел над
землей и увидел расползающиеся во все стороны канавы
тошнотворной мелиорации. Когда пролетал над одним из бульдозеров,
оттуда выглянул демон с жестоким красным лицом.

– Эпидемия разрезанных гробов, – сказал мне демон и злобно ощерился.

Испугавшись, я метнулся домой, но увидел на месте фундамента
четырехугольную яму, края которой были окрашены белой краской. Яму
непрерывно сдавливали с двух противоположных углов так, что
она превращалась в ромб, похожий на челюсти глубоководной
рыбы. Недалеко стоял человек в белых перчатках.

– Там все провалилось! – крикнул он.

Я понял, что и где провалилось. Недавно похоронили одного мужика,
причем засыпали могилу больше снегом, чем землей, а когда все
растаяло, венки ввалились внутрь и торчали наружу как
засунутый в кулак фокусника пестрый платок.

Я проснулся и тут же, не открывая глаз, пошел к выключателю. Зажёг
свет и только тогда решился разомкнуть веки. Комната была
обычная, однако, она тоже была четырехугольная, а тень от стола
косо падала на половицы, образуя одну из челюстей страшного
сна. Мне захотелось увидеть любого живого человека, любого,
только живого, сразу, сейчас, но все спали, я прошел по
коридору, а потом вынул стакан, налил самогону до самых краев и
засадил. И долго потом сидел, отходя от страшного видения,
до самого рассвета.

Кочегурская игла

Тень колыхалась как занавеска. Время было позднее и мне стало
страшно. Я провел вокруг головы сложенной пятерней, чтобы
образовался религиозный купол спасения, но защита не помогла, ведь я
не крещеный. Тень втекла в форточку и подлетела к дивану.

– Пришла пора отдать должок, – сказала тень.

– Я ничего не брал! – закричал я.

– Нет, ты взял у меня кочегурскую иглу.

Мысли смешались от страха, я никак не мог припомнить, чтобы
кочегурская игла каким-то образом перешла в мое пользование. Я не
брал никакой иглы.

– Кочегурскую иглу?

– Отдай иглу, иначе понесешь суровую кару.

Тень вытащила из наплечного мешка (до того никакого мешка я не
видел, он словно бы материализовался из ничего) вещь, похожую на
мячик. Мячик раскрылся и оттуда выбрался червяк с
треугольными зубами в торце. Давно-давно я видел бур, просверливший
мне мозг во время операции: то было сном.

– Не надо! – закричал я.

– Кочегурскую иглу! – взревела тень.

Червяк бросился на меня и впился в плечо.

Я почувствовал запах крови, а боль все не приходила. Вероятно,
червяк впрыснул специальную обезболивающую слюну.

– Я не брал кочегурской иглы!

Тень захохотала.

Я понял, что никакой иглы не существует, меня пришли убить просто
так, без каких-либо условий. Диаграмма ветвления не
предполагала обратных связей.

– Меня пришли убить так, как не бывает иначе?

– Кочегурская игла, – довольно сказала тень.

Дальше я кричал, а потом выпал в беспамятство.

Внеочередное вторжение кочегурской иглы поразило меня и моих родственников.

Безымянная звезда

В детстве меня пугали страшными рассказами о лесном зеркале, в
котором виднеется душа. Если у тебя душа с изъянами, то и лицо
отражается с дефектами.

Когда мне исполнилось восемнадцать, я сложил в котомку долото и
молоток, надел кирзовые сапоги и отправился на кладбище. Кроме
меня никто не знал, что под фотографией бабушки на памятнике
накарябана тайная схема.

На кладбище было тихо, на соседней могиле лежала чья-то конфета,
слева на березе сидела ворона, над головой хмурилось осеннее
небо.

Керамическая табличка в виде звездочки (с фотографией бабушки в
центре) отвалилась сразу, мне не пришлось использовать молоток,
лишь подцепил долотом и нажал. Шурупы давно заржавели и
превратились в труху. Так происходит на большинстве могил.
Ржавеют оградки, обелиски, чернеют кресты, оседает земля.

На обратной стороне фотографии я обнаружил схематично нацарапанный
лес и путь к зеркалу. Идти недалеко, километра четыре.

– Прости бабушка, иду зеркало смотреть. Звезду я тебе завтра верну.

В лесу было красиво и тихо. Я быстро шагал к намеченной цели. Вот и
старый дуб. На высоте двух метров – дупло с зеркалом. Я
вскарабкался на узловатый сук и подобрался к дуплу.
Действительно, внутри что-то поблескивало. Я сунул руку и вытащил
круглое зеркальце в серебряном окладе. Разумеется, я тотчас
посмотрелся в него. Но там отражался вовсе не я, а какое-то
чудовище. Кожа чёрная, в дырах, один глаз красный, другого вовсе
нет – лиловая нашлепка! Рот был похож на искореженный серп.
Шеи нет! Бровей нет! Нос как у свиньи!

– Ах, ты сволочь! – вырвалось у меня.

Спрыгнул на землю, вытащил из котомки молоток и разбил зеркало, а
осколки втоптал в землю. Не будет вам больше индикаторов!
Никому, никогда ты больше не покажешь уродств и дефектов!

Заодно я кокнул молотком и бабушкину звездочку с фотографией.

Пришел домой, сел на стул и заплакал. Пришла тётка с работы и спрашивает:

– Почему ты плачешь?

Я ей и вывалил осколки бабушкиной фотографии в подол.

– Ты… ты видел свою душу, да?

Я сухо кивнул. К горлу подкатил неприятный комок.

– Мы, мы знали, что у тебя душа очень страшная и плохая. Ты ещё в
роддоме лежал, как бабушка на тебя зеркало навела и всё
увидела. Потому и спрятала его в лесу.

– В чём я виноват? Я отлично закончил школу! Никого не обижал, не
дрался, не врал, ходил за продуктами в сельмаг. Почему?
Почему?

– Вина, она ведь не от человека исходит, а небом выдана. Там решили,
что у тебя негодная душа, вот и все. Не плачь, Ванюша. Не
плачь. Ты не виноват.

– Я и зеркало кокнул!

– Что ж теперь, если увидел свое уродство и всё осознал...

Мы сидели на кухне и молчали. За окном чирикали воробьи, летели
красные листья, тянулись облака.

Я вытащил стамеску из кармана и положил возле хлебницы.

– Не смей, – заголосила тетка, – не смей, Ванюша!

Я взял стамеску в правую руку, положил левую ладонь на кусок хлеба и
изо всей силы проткнул получившийся бутерброд.

Тетка истошно визжала, прыгала по кухне и кричала какие-то слова.

Фотку бабушке я так и не вернул.