Искусство

Живая музыка 8. Двойное интервью. Курляндский.

Композитор Дмитрий Курляндский отвечает на вопросы Дмитрия Бавильского

Композиторы, единственные, между прочим, из творчески одаренных людей представляются мне сверх-людьми. Дело здесь даже не в Вагнере, которого, вообще-то, я не очень, а в сумме знаний, навыков и умений, необходимых для адекватной композиторской работы. Сочинение и аранжировка, понимание ситуации и обоснование своих поисков – всё это требует многой мудрости, многих сил и одновременного, компьютерного почти, учитывания такого количества факторов, что сложно не задуматься о каком-то особенном божественном или же, напротив, дьявольском со-участии в сочинении музыки.

Молодые (относительно, конечно) композиторы Сергей Невский и Дмитрий Курляндский самым фактом своего существования назначены в наследники и продолжатели музыкального авангарда. Оба они, и Сергей и Дмитрий, входят в группу «Сопротивление материала» (Сома), ответственную за творческий дух в стане музыкальных авангардистов, а так же за остроту экспериментальных п(р)оисков.

Пишут они разную музыку, по-разному и теоретизируют, хотя есть в их творчестве и творческих установках нечто общее, потому я и решил записать с Дмитрием и Сергеем две параллельные беседы, каждая из которых имеет самостоятельное значение, но, вместе с тем, благодаря набору одинаковых вопросов, позволяет зафиксировать в позициях композиторов не только схожести, но и различия.

Или так – и различия, но и схожести тоже.

Архивисты и новаторы

– Важное замечание: музыка сегодня разная, то есть, это
какие-то совершенно непересекающиеся вселенные, в каждой из
которых говорят на своём собственном языке и им не сойтись
никогда. Развязавшиеся языки настолько разные, что современная
авторская музыка – самое что ни на есть точное воплощение
истории про Вавилонскую башню. Раньше ведь такого не было –
композиторы писали по-разному, но в пределах одной Ойкумены, а
сейчас – композитор композитору марсианин…

– А как же Бах и его дети? Вагнер и Брамс? Чайковский и кучкисты?

– Все они обитали в пределах одной конвенции, разве не так?

– Это мы их так обобщили из сегодня, для удобства. «Гибель богов» и
Венгерские танцы, фольклоризмы и романтический излом – это
такие же взаимоотталкивающие (как будто бы) явления, как
Штокхаузен и Стив Райх.

На самом деле, они каждый по-своему ломали конвенции своего времени
и в истории сложатся в общую, логичную картину. А суть этой
ломки конвенций всегда одна: музыка – это не то, к чему мы
привыкли и с чем уже смирились – музыка всегда другая.

– Композитор Курляндский доигрался до музыки, состоящей из
пауз и до музыки, которую практически беззвучно выдыхают из
духовых… Это напоминает мне методику художников, работающих
со своим телом – каждая новая акция сужает им пространство
маневра. Они уже и какали и трахались и тошнило их и рвало,
члены себе отрезали, тело меняли, самоубийство устраивали.
Даже страшно представить, чем всё это может
закончиться.

– Я уже писал, что к искусству мне более подходящей кажется теория
катастроф. Я не занимаюсь поисками нового – я просто не верю
в новое, но я верю в другость. До пауз и выдохов уже
доигрывались многие – но каждый по-своему, неповторимо и узнаваемо
индивидуально. Страшно представить, что это всё может
закончиться (на самом деле – не может), а чем продолжится –
интересно!

– Музыка ХХ века – вся почти о неуюте и дискомфорте,
гармония и целостность более невозможны, вот музыканты и
представляют осколки однажды разбитого зеркала, так, может быть, имеет
смысл, просто вспомнить о гармонии или, хотя бы, поверить в
её возможность?

– На этот вопрос мне сложно ответить – мой опыт восприятия иной. Я
не испытываю дискомфорта, или каких-либо негативных эмоций,
слушая Лахенманна, или других композиторов, которых я уже
упоминал...

Неуют и дискомфорт – не оппозиции гармонии и целостности, иначе
можно вообразить, что уют и комфорт – их синонимы. Это типичный
рекламный трюк: прокладки с крылышками – гармония и
целостность. Гармония и целостность – категории из той же плоскости,
что и содержание, о котором мы уже много говорили.

– Но разве самые великие сочинители ХХ века, от Стравинского
до Шнитке, от Шёнберга до Гласса, чем дальше тем страшней
забредали в дебри горячечного бреда. Радости мало. «Ода к
радости» кажется невозможной. Даже религиозная музыка (Мессиан,
Пярт) особого оптимизма не производит. Оптимизм странно
завязан на доступность, попсовость. Массовость. Кажется,
оппозиция между эстрадой и серьезными поисками должно проходить
именно тут…

– Все зависит от установки слушателя – если единственный
раздражитель радости для него мажорное трезвучие – то ему следует
купить какой-нибудь филармонический абонемент «незабываемые
встречи с прекрасным» и успокоиться.

Есть же и другие радости – радость открытия, радость узнавания, или
радость неузнавания, радость причастности – их много и они
не зависят от динамики звучания и плотности фактуры. А
оппозиция между попсой и серьезными поисками совсем в другом.
Попса – явление направленное на определенные возрастные
категории и на удовлетворение конкретных физиологических
потребностей организма – из нее вырастают, как из штанов.

– Снова не могу с вами согласиться. Некоторые в попсе живут
до самой старости, до последнего дня своего. И невозможно
заставить их слушать «серьезные» (ну, или, если по-другому
сказать, «живую музыку») сочинения. Я по своим близким знаю:
вот нет у них такой потребности, не сформирована. И я даже не
знаю, что нужно предпринять, чтобы вывести их на новый
уровень осмысления себя и действительности, чтобы заставить их
слушать что-то стоящее…

– Но это не отменяет механизмов воздействия попсы. Желание слушать
должно формироваться в детстве и юности, но это вопрос
образования, доступа к информации.

Этим должны заниматься специальные институции, заинтересованные в
современной музыке. На западе такие институции есть и они
понимают, что их задача не только заплатить композитору,
музыкантам и залам, но и воспитывать аудиторию, причем с детства.
Иначе надобность в этих институциях отпадет сама собой.

Тут вступают уже не эстетические интересы, а чисто рыночные
механизмы институциональной самозащиты. В СМИ идет активная
пропаганда попсы и если ей ничего не противопоставлять все другие
виды музыкального бытования просто исчезнут.

В Европе многие коллективы получают мощную государственную и
муниципальную поддержку «в обмен» на то, что эти коллективы ведут
просветительскую деятельность в школах и училищах.

Коллективы «приписываются» к учебным заведениям, получают там
репетиционную базу и проводят концерты, лекции, образовательные
программы.

И не только в Европе. Совсем недавно мне написала учительница музыки
в младших классах из Аргентины. Она показывала своим
ученикам короткие современные сочинения, которые сама нашла в
интернете (она интересуется современной музыкой).

Детям больше всего понравилась моя «Поверхность» – одноминутная
пьеса для фортепиано. Она попросила учеников нарисовать свои
впечатления и обещала прислать сканированные рисунки. Вот
реальный пример удачной попытки приобщения детей к современной
музыке.

– Вы заикнулись о механизмах воздействия попсы. Каковы они с
профессиональной композиторской точки зрения?

– Попса доступна – она буквально везде. Ее не надо искать – она сама
придет к тебе – из телевизора, из радио, с улицы. Только
расслабься – и жди. Она – заменитель времени. Вставил в уши –
и порядок, время потечет незаметно: десять песен – и ты уже
на работе. Расслабься.

Попса – это богатство выбора. Вам нравятся блондинки – пожалуйста,
грудастые – вот вам. Единственное напряжение, которое от вас
потребуется – размерчик подобрать, чтоб не терло.

Дальше попса сделает за вас все – она подскажет где смеяться, а где
– плакать, где молчать, а где – мычать: «а теперь все
вместе!». Только расслабься. Она заполнит тягостные косноязычные
паузы первого свидания. Она осчастливит потерявшую связь с
реальностью фанатку Билана: «Дима, войди в меня!» – и
какой-нибудь прыщавый Петя, случайно оказавшийся рядом, входит – и
все, что от него требуется – не сбиться с ритма. И, конечно,
расслабиться.

Попса заменяет людям их третье измерение, духовное напряжение,
приятно стимулирует мышцы органов внутренней секреции. Какое тут
духовное напряжение, если я вот-вот кончу!

Попса не позволяет задавать вопросы. Она – силиконовый ответ на
извечное «что делать?» – я все сделаю сама, главное –
расслабься. А то ничего не получится.

А еще – это индустрия с тысячами рабочих мест. И наша попса имеет те
же проблемы, что и любое другое наше производство. Она –
как наши машины. По принципу «сойдет для сельской местности».
Но с машинами просто – работает / не работает, удобно / не
удобно. В итоге – «бумер» безоговорочно выигрывает у
«запора».

С попсой – сложнее. Майкл Джексон – это целая бригада
аранжировщиков, композиторов, звукорежиссеров. Это машина, в производство
которой вложены огромные деньги. Механизмы запуска наших
звезд – как на конвейере Запорожского автозавода.

Но в СМИ на одном развороте соседствует реклама последнего BMW и
интервью с солисткой группы «Ацтой». В связи с этим, часты
курьезы – едет дорогущий BMW, а из него грохочет музыка,
достойная «запорожца» (как качественной категории).

– Мне кажется, самая большая проблема, связанная с попсой
заключается даже не в её доступности, но в её повсеместности.
Она радикально меняет звуковой ландшафт нашей жизни, никогда
не оставляя человека в тишине. Кажется, ваша музыка, много
работающая с паузами и умолчаниями, организует ожоги
молчания именно этим и противостоя неглубокому и плоскому
электронному звучанию…

– Дима, почему людям так необходимы образы? И в то же время,
желательно, что бы кто-то им эти образы подсказал, выявил? Почему,
не найдя собственной образной надстройки люди начинают
раздражаться? Это так работает неуверенность? Боязнь ошибиться?
Показаться некомпетентным?

– Ну это же почти риторический вопрос, Дим, мозгу же нужно
за что-то цепляться. Спотыкаться, очень немногие воспринимают
абстрактную живопись без каких бы то ни было привязок к
фигуративности. Это же именно внутреннее содержание и привычка
к самостоятельности суждений заставляет людей постоянно
усложнять задания для органов чувств и методов собственного
восприятия. Большинство привыкло двигаться вслед за подсказками,
ибо если нет никакого внутреннего содержания и развитой
культуры внутренний жизни, то откуда брать образы для
расшифровки. И, что ещё более важно – откуда брать сам метод
слушанья?

Между тем, сила музыки как раз в том и заключается, что она
предельно абстрактна и каждый пересоздает ее в своем роде. Сто
человек слушают сто параллельно звучащих музык. Именно этим она
нам и интересна, так как наиболее пересоздаваема, подчиняема
нашей субъективной воле. Собственно, именно поэтому
интеллектуалы столь настойчиво ходят в оперу и концертные залы…

– Но ведь для веры в Бога, например, человеку не требуется
представлять себе Его лицо. Человек общается не с конкретным
нарисованным на иконе ликом... Мы сейчас уйдем в область, о которой
лучше молчать, а не говорить. И мне кажется вполне логичным,
что разговор вырулил именно сюда. Природа музыки,
безусловно, сакральна. Только эта сакральность внеконфессионная.
Музыка – один из путей к пределу, за которым в ней больше нет
необходимости.

– Хорошо, давай запретим себе употребление слова «музыка».
Есть такой очень действенный риторический прием – отменить то
или иное слово, явление. Предположим, что «музыка» –
ухищрение маркетологов, всучивающих нам для многоразового
употребления одноразовые вещи и нужно описать явление другими
категориями. Звуковая философия. Звуковой дизайн, звучащий
перформенс или что-то в этом духе. Как бы тогда вы определили свою
деятельность?

– Наверное, искусство звука (или искусство, материалом которого
является звук). Подобно тому, как литература – искусство слова.

(Окончание следует)