Постоянство временного
(о романе Николая Кононова «Нежный театр»)
Романы Николая Кононова не проглотить «залпом», в них нужно вступать
шаг за шагом, как в длинный языковой тоннель, меланхолично и не
спеша, вслушиваясь в фонетические сочетания. «Нежный театр» _ 1 – это «аутентичная» литература, взгляд
писателя (не философа-писателя, теоретика-писателя, публициста-писателя,
музыканта-писателя, политика-писателя и т.п.), а только
писателя _ 2 – то есть того, кто живет
внутри языка и сам рождает язык. И это очень ценно, потому что
это большая редкость. Конечно, можно составить список фамилий,
среди которых окажутся Пруст, Жене, Набоков, но писатель все равно
останется редкостью. Кононов – потрясающий стилист, это проявляется,
прежде всего, в самом выборе предельно точных (но одновременно
неожиданных, небанальных, неистертых, не девальвированных временем)
языковых эквивалентов и метафор того или иного чувства. Его интересуют
не сами разговоры, а эмоции и мысли, порождаемые разговорами,
не предметы, а неприметные связи между предметами.
При этом темы могут варьироваться от повседневных до «запретных»
(кстати, у Кононова удивительный талант делать народный мат не
режущим глаз, как это удается – почти необъяснимо), метафоры переливаются
друг в друга как текучие, не всегда логичные (а как же иначе?)
потоки мыслей. «Бабушка словно репетировала другие варианты своей
гипотетической жизни, на мгновение приоткрывала низины своего
путаного сознания, как здание знаменитого театра для туристов
в выходной день» (с. 317). «Я увидел и признал ее как стремительную
схему, как скверный конспект моей прошлой Любы» (с.107). «Я вновь
вижу самое непорочное из зрелищ – как мой палец входит в ее ослабший
анус, качается в ней, как былка в устьице созревшей и уже не темнеющей
черешни» (с.111). Кононов предлагает скрупулезное препарирование
деталей: «Целесообразность и ритм этого бреда меня завораживали»
(с.103).
«Временное, незаметное, и есть постоянное, так как нет его крепче»
(с.25), – эта прустовско-набоковская фраза, кажется, могла бы
ограничить сферу интересов автора. Но роман «Нежный театр» предлагает
не восторженно-печальное фиксирование прошлого, а нескончаемый
экзистенциальный самоанализ: характерный пример – когда с уст
бабушки спадает слово «покойная», относящееся к матери главного
героя, еще ребенка, которого в этот момент бабушка купает в ванне,
мальчик начинает истошно кричать вспоминая все известные ему ругательства;
когда же герой начинает вспоминать эту историю, он понимает, что
кричал потому, что в этот момент бабушка как бы еще раз отняла
у него мать, повторила ее смерть. Собственно, смерть матери и
бегство отца – это два символа, которые прочно внедряются в сознание
главного героя – они многократно и навязчиво повторяются в тексте.
Даже сам сюжет временами кажется какой-то неудобной, не подходящей
по размеру одеждой, которую текст норовит сбросить, но по велению
автора все-таки сохраняет. Метафизическое совокупление героя с
собственными отцом и матерью оказывается мистической попыткой
вернуть, заново воплотить внутриутробное блаженство (почти по
Отто Ранку).
Все «нарушающие устои» темы сами подталкивают к очевидной аналогии
с Жаном Жене, у которого они так же вплетались в сложную цепь
воспоминаний и всегда выступали как часть развернутой аллегории.
Но писателем, с которым хочется провести менее очевидную параллель,
несмотря на стилистические различия, оказывается Бруно Шульц.
Это не только постоянная подсознательная связь с отцом, который
сбегает из жизни, но никак не может сбежать из памяти. Само настроение
взросления кажется у Кононова и Шульца очень похожим: «И я осознавал,
как весь мир поворачивается тусклой стороной, теряя умопомрачительный
блеск. Но ведь он был. Был» (с.237). В «Коричных лавках» и «Санатории
под Клепсидрой» Шульца миф становится фундаментом самой поэтики,
на мифе держится все бытие произведения, главный герой которого,
уже осознав обманчивость своих воспоминаний, упрямо продолжает
верить, что из этих осколков, аллюзий и недосказанностей он реконструирует
истину. В «Нежном театре» это невероятно точно определено как
«страшная мифология детства» (с.208). Конечно, выстраивается и
параллель с текстами еще одного гениального стилиста – Саши Соколова:
«Детство пройдет, как оранжевый дребезжащий трамвай через мост,
разбрасывая брызги огня, которых не существует… Можно писать письма.
Или просто кричать, сходя с ума от мечты. Но и это пройдет. Нет,
мама, нет, это останется» _ 3 (разве
что у Соколова полностью отсутствует ощущение мимолетности и дневниковости,
нередко прорывающееся сквозь страницы текстов Кононова).
Прошлое у Кононова, являясь единственным полноправным героем произведения,
оказывается трагически амбивалентным. Слишком уж часто оно оказывается
чем-то, от чего хочется отделаться как можно скорее. Герой даже
произносит клятвы вроде «Все мое прошлое – чистый бред и нелепая
выдумка. Я состригу его, как отросшие пряди, как ногти» (с.93).
Ему часто кажется, что путешествие в прошлое обречет его «на фундаментальное
одиночество, на тупые поиски, на тщетные обретения, которые, кроме
нового одиночества, ничего никогда не принесут» (с.263). Это стремление
порвать «пуповину», связывающую с прошлым, ведет нескончаемую
войну с попыткой если не вернуть его, то, по крайней мере, его
осмыслить, распознать законы «времени, которое ничего не оставляет
на поверхности памяти, но властно овладевает» (с.316) сознанием,
понять принципы своего шаткого существования, разгрести «хлюпающий
развал декораций» (с.89) собственной жизни. Бытия, которого никак
не удается зафиксировать никакими стараниями, никакой усидчивостью,
никакой прилежностью. Жизни, безжалостно рассыпающейся на глазах
на бессмысленные сегменты. «Я бросаю наживку в прошлое время,
но вытягиваю обратно голый вострый крючок, на который каждый раз
бессмысленно цепляюсь сам. Это абсолютно пустое и порочное желание»
(с.130). «Я кажусь себе пряхой, сучащей нитку монотонности» (с.138).
«Мое прошлое убегало от меня так же поспешно и легко, но уже навсегда»
(с.370). «Мир возбужденно жил, настаивал на самом себе. Принимал
ритмические фигуры, растягивался и сжимался. Помимо меня» (с.15).
«Оно, мое прошлое, как я понял, стало настоящим, не пройдя» (с.100).
«У меня сложилось чувство, что вся моя прошлая жизнь случилась
не со мной» (с.361) (Возникает совсем уж неуместная, казалось
бы, параллель с Озерским из «Аукцыона»: «Все, что было не со мной,
– было и прошло» _ 4).
Кажется, что у повествования Кононова нет начала и конца. Герои
его произведений удивительно похожи друг на друга, как герои Жене
или Беккета. В голову даже приходит крамольная (а может наоборот
логичная?) мысль о том, что какие-то разделы романа «Похороны
кузнечика» могли бы быть частью «Нежного театра» и наоборот.
____________________________________________________________________
1. Кононов Н.М. Нежный театр. М., 2004.
2. Лишь иногда прорывается «писатель-психолог».
3. Соколов С. Школа для дураков. М., 2007, с. 208.
4. Аукцыон. Девушки поют. CD 2007.
Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы