Онтологические прогулки

II. Материалистическая экология. Великая экологическая катастрофа и крах советского режима. Часть 1.

Первое, что бросается в глаза при рассмотрении материалистического
раздела экологии, это явление, названное «научно-технической
революцией» (НТР), – самый яркий фрагмент современной
мировой истории. Кодом НТР есть машина, не только как самочинное
параметрическое образование, но и в качестве уникального
творения рук человеческих, принципиально не доступного для
природных сил. Бердяев заявил: «Я думаю, что победоносное
появление машины есть одна из самых больших революций в
человеческой судьбе». Бердяев здесь имел в виду не «революцию» как
таковую, как интрузивную деструктивную вспышку, а длительное
процессуальное развитие взаимодействия человека и природы в
экологическом ритме. Философский методологический подход,
поэтому меняет в экологическом познании акценты, и в
материалистической экологии во главу угла ставит именно этот процесс, а
НТР суть только его исторически конструктивная часть,
невзирая на яркую эмпирическую окраску и её роль в современной
жизни.

В познавательном отношении это означает, что философия, выступая
методологическим средством в экологии, низвергает с пьедестала
примат факта (опыта, эксперимента, практики) в его
единоличном значении как производителя истины. В своей когнитивной
функции философия опирается на понимание факта не как на
«фактичность факта существования» (М.Хайдеггер), а принимает за
основу определение, данное Алексеем Ремизовым: «Факты никогда
не “говорят сами за себя”. Полагать обратное значило бы
впадать в наивность философствующего чиновника либо в лукавство
мифотехнолога, сделавшего достаточно для того, чтобы сама
немота вещей заговорила удобным ему языком»

Поэтому первое, на что должна бросить свой взгляд экологическая
методология, есть не НТР, слепленная из множества фактов, а
состояние объекта познания – человека. В этой связи машина
оборачивается в первоочередную задачу познания. Блестяще это
обстоятельство раскрыл в своём философском анализе великий
русский философ Н.А.Бердяев: «Переворот во всех сферах жизни
начинается с появления машины. Происходит как бы вырывание
человека из недр природы, замечается изменение всего ритма жизни.
Ранее человек был органически связан с природой и его
общественная жизнь складывалась соответственно с жизнью природы.
Машина радикально меняет это отношение между человеком и
природой. Она становится между человеком и природой, она не
только по видимости покоряет человеку природные стихии, но она
покоряет и самого человека; она не только в чём-то
освобождает, но и по-новому порабощает его… Какая-то таинственная
сила, как бы чуждая человеку и самой природе, входит в
человеческую жизнь, какой-то третий элемент, не природный и не
человеческий, получает страшную власть и над человеком, и над
природой. Эта новая страшная сила разлагает природные формы
человека» (Н.А.Бердяев, «Смысл истории», 1990,с.118).

Глазами Бердяева русская духовная философия единственная разглядела
в атрибуте «машина» «таинственную», «страшную» силу, некий
«третий элемент». Парадокс заключается в том, что, с одной
стороны, машина неоспоримо принадлежит к объективному
материальному миру, и её постоянно отождествляют с экономикой, но, с
другой стороны, она не может относиться к системе реальной
действительности природы, ибо машина суть рукотворная
данность, сотворённая человеком вне природного мира.
Следовательно, машина (техника, индустрия, технология), как реальность,
вытекающая из противоречия человека и природы, не может
включаться в экологию, но в то же время она определяет сущность
экологии.

Если в замечательной работе Фридриха Энгельса «Роль труда в процессе
превращения обезьяны в человека» (1876) оставить
материалистический метод, а не идеологическую догму, управляемую
формулой «бытие определяет сознание», то достоверно выяснится,
что труд суть экологическая категория. Энгельс заявил: «труд
создал самого человека», но несомненно, что и человек создал
труд для своих ойкосных потребностей. Энгельс продолжил свою
мысль: «Труд начинается с изготовления орудий», а орудия
первобытных людей есть эмбрионы машин, и вряд ли кто серьезно
вдумывался в расхожую сентенцию, что любая машина вышла из
родоначальной пещеры; стало быть, машина была
запрограммирована в изначальной экологической действительности.

Не придавая большого значения убеждению Энгельса о прямом
происхождении человека от обезьяны (вульгарный дарвинизм), несложно
прийти к выводу, что все поступательные вехи в развитии
человека, раскрытые рефлексией Энгельса, – как-то: прямая походка,
освобождение рук, членораздельная речь, пользование огнём,
приучение животных, – оказываются не чем иным, как
расширенной и усовершенствованной ойкосной (домашней) сноровкой,
ухищрением человеческого поведения, функциями жилищной нужды,
одухотворённых семьёй (mechos (машина) – уловка, махинация).
Энгельс лаконично вывел общую линию стратегии и тактики
человека в природе, придав ей типичную материалистическую оценку:
«животное только пользуется внешней природой и производит в
ней изменения просто в силу своего присутствия; человек же
вносимыми им изменениями заставляет её служить своим целям,
господствует над ней. И это является последним существенным
отличием человека от остальных животных, и этим отличием
человек опять-таки обязан труду».

Великий материалист не только умственно, ноуменально обозревает
экологическую функцию человека в природе, опосредуя её в виде
специфических обозначений – составных слагаемых
материалистической экологии, иногда имеющих вид формул и оценок, но и
выводит общее понимание материалистической сущности всего
экологического бытия. Вместо горделивого, панегирического
восхваления всемогущества человека в природе, какое обычно вменяется
в назначение человека и часто мнится материалистической
миссией человека, Энгельс излагает трезвую характеристику
положения человека в природе и роль природы для человека: «И так
на каждом шагу факты напоминают нам о том, что мы отнюдь не
властвуем нал природой так, как завоеватель властвует над
чужим народом, не властвуем над нею так, как кто-либо
находящийся вне природы, – что мы, наоборот, нашей плотью, кровью и
мозгом принадлежим ей и находимся внутри её, что всё наше
господство над ней состоит в том, что мы, в отличие от других
существ, умеем познавать её законы и правильно их применять»
(Ф.Энгельс «Роль труда в процессе превращения обезьяны в
человека». Сборник «Диалектика природы», 1955, с.с.132-144).

Материалистическая сущность экологического (ойкосного) бытия в
суждениях Энгельса выкристаллизовывается в противоречие:
несоответствие между целью человека быть господином природы и
необходимости подчиняться природе, «находясь внутри её», между
умением познавать и применять законы природы и одновременно
всецело принадлежать природе. В этом нет какого-либо
аномального порока либо чрезмерного дефекта, здесь проявляется
тривиальная недостаточность изучения или постоянная «ахиллесова
пята» материалистического познания, когда действующий метод
становится мировоззрением или самостоятельной философией. В
таком ракурсе следует воспринимать методологические изъяны
материалистической экологии, которая по ходу исторического
развития выражается в гегемонизацию материалистического подхода,
и в силу определённых условий, о которых будет сказано в
дальнейшем, явила глобальную катастрофу – главное экологическое
событие наших дней.

Итак, человек, дабы слыть господином природы, должен производить из
себя рукотворную данность или машину, а другими словами,
машина (искусственная объективность, опытная ойкумена) суть
скипетр и держава человека в природе. Это обстоятельство важно,
прежде всего, с той стороны, что рукотворная
(искусственная) реальность, воплощённая человеком в технику, или, как ещё
говорят, в индустриальную технологию, есть закономерное
поступательное восхождение и созревание человеческого духа в
экологическом процессе ойкосной сферы. Именно в этой сфере
машина знаменует собой крутой перелом, который стал историческим
последствием деятельности человека в природе, что в итоге
осуществилось в виде перехода от противоречия человека и
природы к противоречию общества и природы, и, соответственно,
перехода от локального дома (пещеры, города) к глобальному
дому (планете). Эта смена явилась важнейшим историческим этапом
материалистической экологии, предшествовавшей во времени
современную экологическую катастрофу. Отсюда проистекает
генеральный вывод экологической эпопеи человека: сотворение
рукотворной данности (совокупно с машиной и периодом противоречия
общества и природы) выставляется обязательным и необходимым
актом проявления человека в природе, а преобразование и
реформация природы под воздействием человека суть настоятельная
историческая миссия человеческого духа. С такой же
определённостью из этого следует следствие, что хищническое
поведение человека в природе отнюдь не предопределяется этой
миссией, а вызывается рядом причин совсем другой породы, на что
специально будет указано в последующем изложении.

Хотя в области материалистической экологии ноуменальные приобретения
ещё не достигли уровня аподиктической достоверности, но со
знанием grosso modo (широкого плана) возможно обозначить два
исторические плана: связка человек – природа, дающей
локальные и региональные ойкосы, и связка общество – природа с
приведенным единым глобальным домом – планетой Земля. Эти планы
неразрывно связаны уникальной и универсальной способностью
человека бесконечно совершенствовать своё призвание
создавать рукотворную данность, – этот дар и есть динамический
принцип экологического взаимодействия, чему нынче присвоили
нелепое название «торжество науки и техники».

В эту структурную консистенцию плавно вписывается методологический
комплекс теории познания, поданный в философском виде и
специфический для материалистической экологии. Поскольку любое
экологическое действие развивается на базе взаимодействия с
природой, то данная специфика познания исходит из рефлексии
природного мира, гениальный образец которой осуществил
Г.Гегель в монографии «Философия природы» (1817 г.). Эта жемчужина
немецкой классической философии представляет собой одно из
наиболее изощрённых и искусных, – умственно, ноуменально и
идеологически, – произведений мирового философского жанра. Но
по настоящее время «Философия природы» находится в стороне
от аналитических запросов экологической проблематики, и для
последней скрыта экологическая мудрость великого мыслителя.

Излюбленный Гегелем философ Иоганн Гаман своеобразно высказался:
«Природа есть древнееврейское слово, изображённое одними
согласными, к которым мы в уме должны присоединить точки,
изображающие гласные». В своих «огласовках» Гегель запустил
двигатель внутреннего сгорания самого взаимодействия человека и
природы, и обозначил закон поведения человека в природе. «Мы
относимся к природе отчасти практически и отчасти
теоретически», – пишет философ. В практическом отношении Гегель
показывает экологию, во-первых, как средство общения с природой, и,
во-вторых, как механизм построения сохраняющего дома.
Человек, по словам Гегеля «…с полным правом ведёт себя по отношению
к предметам природы как их цель… Практическое отношение к
природе обусловлено вообще вожделением, а последнее
эгоистично. Потребность стремится к тому, чтобы употребить природу для
своих нужд, стереть её грани, истощить, короче говоря,
уничтожить её…Какие бы силы ни развивала и ни пускала в ход
природа против человека – холод, хищных зверей, огонь, воду, –
он всегда находит средства против них, и при этом он черпает
эти средства из самой же природы, пользуясь ею против неё же
самой, хитрость его разума даёт ему возможность направлять
против одних естественных сил другие, заставлять их
уничтожать последние и, стоя за этими силами, сохранять себя»
(Г.Гегель «Философия природы», 1975, с.с.12,13). Заключительное
резюме таково: «Человек стремится вообще к тому, чтобы познать
мир, завладеть им и подчинить его себе, и для этой цели он
должен как бы разрушать, т.е. идеализировать реальность
мира» (Г.Гегель «Наука логики», 1975, с.158).

Физика, вокруг которой вращается философия природы Гегеля, взятая
как теория экологического познания, является сердцем
классического цикла наук, которые ещё называются ньютоновскими, а
ratio, к которому привязана физика, является сердцем
рационалистического мировоззрения всего материалистического
естествознания, как науки о природе. Итак, Гегелем дана философская
«зелёная улица» в экологии комплексу точных наук ньютоновского
толка (физика, механика, химия, астрономия, а в наше время
всему многочисленному семейству производных от них), придав
научным знаниям вид мощной, необоримой силы для рукотворного
человеческого производства, обеспечившего господство
человека в природе.

Но помимо собственно познавательно-методологической проблематики
Гегель в «Философии природы» глубоко постигает и тот
исключительно важный атрибут познания, без которого не бывает никакого
познания, – имеется в виду объект познания, каким в
экологии заявлен ЧЕЛОВЕК. Драгоценная реликвия гегелевского
наследия – система Абсолютного Духа, как ни какое другое умственное
изощрение, представляет собой иносказание человека;
Абсолютный Дух суть не что иное, как высшая абстракция человека в
его духовной совокупности. Мыслитель мучительно и филигранно
соотносит два режима и два пульса человека – коллективный
(всеобщий, родовой) и индивидуальный (единичный, особенный,
частный). Индивидуальное (или органическое) понимается Гегелем
в противоречии («несоразмерности») с всеобщим, куда
включается и человечество, и подлежит снятию этим человечеством,
или в обратной системе координат, человечество надлежит снятию
индивидуальностью. Гегель трактует: «Его несоразмерность со
всеобщностью есть его изначальная болезнь и прирождённый
зародыш смерти. Снятие этой несоразмерности и есть свершение
его судьбы. Индивидуум снимает её, внедряя во всеобщность
свою единичность, но, поскольку последняя абстрактна и
непосредственна, он достигает при этом лишь абстрактной
объективности, в которой его деятельность притупилась и окостенела и
жизнь превратилась в лишённую процесса привычку, так что он
умерщвляет себя изнутри» (Г.Гегель «Философия природы», 1975,
с.574-575).

В переводе с философского языка это означает, что индивидуум вне
человечества (всеобщности) «умерщвляет себя изнутри», а
единичность, отрицающая (снимающая) фактор всеобщности,
превращается «в лишённую процесса привычку», а в целом индивидуальность
(единичная личность) противостоит всеобщему человечеству
настолько, что данная «несоразмерность» несёт в себе
«прирождённый зародыш смерти». Стало быть, человек в философском
осмыслении Гегеля представлен сложно агрегированным
объектом-субъектом, где субъективированные моменты индивидуальной
единичности необходимо должны быть приведены к объективированным
отношениям рода (всеобщности). Гегель учит, что «…единичность
следует при этом брать не в смысле лишь непосредственной
единичности, в том смысле, в каком мы говорим о единичных
вещах или единичных людях; эта определённость единичности
появляется впервые лишь в суждении. Каждый момент понятия сам есть
целое понятие, но единичность, субъект есть понятие,
положенное, как тотальность» (Г.Гегель «Наука логики», 1975,
с.с.345,349). У Гегеля сказано: «так как единичность есть
отрицательная рефлексия понятия в самое себя», – и в этом звучит
солирующая мелодия европейской концепции человека как члена
человечества, в силу чего Г.Гегель числится в соавторах этой
логии.

Как один из великих соавторов западной концепции человека, Гегель
сделал многое для получения главного достижения теории
познания экологии: материалистическая экология включает в круг
своей компетенции европейскую теорию человека, или, более точно:
концепция человека как члена человечества суть философское
обоснование материалистической экологии. Важность этого
вывода переоценить невозможно, и в нём таятся ключи к более
ясному пониманию многих экологических мистерий. В их числе
находится следующий парадокс. Доказывается, что стремление
познать истинное существование экологии достигает своей цели в том
случае, если познание раскрывается в человека, полнится
человеком и предназначается для человека. В западной концепции
эта мысль не сформулирована ни как идея, ни как целевая
установка, но зато с необычайной силой дана её практическое
воплощение в виде постижения Освальда Шпенглера о фаустовском
человеке. Никакая из многочисленных гипотез человека в мировой
философии не обладает такой полнотой онтологического
выражения, как фаустовская эпопея О.Шпенглера, – и в этом явлен
духовный подвиг великого философа, последнего представителя
блистательной когорты немецкой классической философии.
Фаустовский человек гениально показан Шпенглером гностическим
носителем апологетики концепции человека члена человечества, хотя
в аналитическом производстве немецкого философа
силлогистическая связь между ними не удостоверяется.

Основное в психофизиологическом разнообразии фаустовского человека,
что преподносит Шпенглер, можно было бы назвать
экологическом патентом, настолько здесь взыскуется ощущение пространства
и именно в ойкосном качестве. Шпенглер пишет: «Человек
ощущает себя – а таково и есть состояние действительного,
распрягающего бодрствования – «в» какой-то окружающей его повсюду
протяжённости. Стоит только проследить это самопервейшее
впечатление миросообразности, чтобы увидеть, что в
действительности существует лишь одно истинное измерение пространства,
именно, направление от «себя в даль, в туда», в будущее, и
что абстрактная система трёх измерений является механическим
представлением, а не фактом жизни…Только из характера самой
направленности складывается протяжённый прасимвол,
представляющий собой для античного взгляда на мир близлежащее, точно
определённое, замкнутое в себе тело, для западного –
бесконечное пространство с глубинным натиском третьего измерения,
для арабского – мир-пещеру».

Фаустовскому человеку неймётся в собственном жилище, ему не даёт
покоя стремление уйти за пределы обитания и испокон веков он
рвётся к одному – окунуться в противоречие с природой, встать
вровень со своей окружающей средой. Аромат пространства
является самым сильнодействующим наркотиком для фаустовской
души, а Шпенглер умеет различать даже экологические типы –
античный, западный, арабский. Огромное значение для экологии
должно видеть в открытии Шпенглером западноевропейского ойкоса,
как особого движения фаустовского гоменоида. К каким бы
историческим глубинам не относить зарождение экологии как
таковой, она всегда будет иметь своим самодержавным ядром
европейский дом (ойкос, хозяйство, производство). Без этого экология
не может перейти к своему нынешнему апофеозу – противоречие
общество-природа с планетой, как единым домом. И чем больше
современная экология утверждается в первых рядах мирового
общественного мнения, тем более в догму превращается тезис,
что открытое Шпенглером «европейское бесконечное
пространство» по своим параметрическим характеристикам равно
материалистической экологии.

Шпенглер постигает: «Бесконечное пространство есть идеал,
непрестанно взыскуемый западной душой в окружающем её мире. Она
стремится видеть его непосредственно осуществлённым…Понять это,
значит приблизиться к уяснению смысла – не самого
пространства, а вопроса, отчего проблема пространства с роковой
необходимостью должна стать проблемой западной души, и только её
одной. Именно эта всемогущественная пространственность,
всасывающая в себя и порождающая из себя субстанцию всех вещей –
самое подлинное и самое высокое наше достояние в аспекте нашей
Вселенной…». Для материалистической экологии это вопрошание
также полагается в центре требуемой проблематики, и
фаустовская идеология определяет собой экологическую динамику того
человеческого актива, который через страсть к пространству,
по словам Шпенглера, осуществляет «первофеномен морали» в
европейском общежитие людей фаустовского типа. Ю.Д.Давыдов
справедливо заметил: «Разумеется, речь не идёт о том, что всё
население состоит из людей такого типа, но именно их
деятельность начинает определять жизнь общества». Но для тех же, кто
причастен к рыцарству фаустовского ордена, настроение
гордого воительства служит гимном и знаменем, а Давыдов
продолжает: «Необычайное господство над силами природы в XX веке,
достигнутое за счёт исключительного напряжения сил фаустовского
человека, дало даже рядовому представителю этой цивилизации
«ощущение сказочного всемогущества» (Ю.Д.Давыдов «Деньги и
общество», 2008 г.)

Фаустовский экстаз, – психологический, политический, хозяйственный и
экологический, – естественно, не был случайным и
мимолётным, а основной причиной, способствовавшей трудовому подъёму,
по мнению многих и авторитетных, явились новые когнитивные
горизонты и перспективы человека, рождённые в недрах
европейского Просвещения и Гуманизма, сменившие тесные догматы
христианского постулата первородного греха. Гению Шпенглера
оказалось под силу совершить полный анатомический разрез
новоявленного гоменоидного состояния, откуда явились новые понятия:
человечество и покорение природы. Шпенглер преподносит:
«Представление о человечестве, как деятельном, борющемся,
прогрессирующем целом, является для нас, и притом уже со времён
Иоахима Флорского и крестовых походов, столь необходимым, что
нам трудно будет осознать, что этот исключительно западный
способ рассмотрения обладает преходящей значимостью и
долговечностью». И продолжает ещё с большей экспрессией:
«Преодоление сопротивлений есть, напротив, типичный стимул западной
души Активность, решительность, самоутверждение здесь просто
взыскуются, борьба с уютными авансценами жизни, с
впечатлениями минутного, близкого, осязаемого, лёгкого, осуществление
того, что обладает всеобщностью и длительностью, что душевно
связывает прошлое и будущее, – таково содержание фаустовских
императивов с самых ранних дней готики до Канта и Фихте и
далее вплоть до этоса чудовищных проявлений власти и воли
наших государств, хозяйственных сил и нашей техники»

Первейшие человеческие потребности, возникшие на базе удовлетворения
жилищных нужд и домашних интересов, то есть экологических
необходимостей, – от прямохождения до сотворения орудий
(машин), – делали человека активным партнёром природы. Но с какой
бы интенсивностью человек не погружался в природу, он
оставался в долгу перед нею, низко поклоняясь и обожествляя
природу: исходным для пещерного человека было особое гоменоидное
качество – язычника и эгоиста. Задатки человека в качестве
ведущего актива и действующей силы экологии, начали
проявляться с момента становления антропоцентрического начала или
эгоцентризма, то есть тогда, когда человек ощутил в себе нечто
надприродное, возможность и потенции создания рукотворной
данности. (Антропоцентрическое (или эгоцентрическое)
освобождение человека от язычества Н.А.Бердяев безоговорочно
связывает с христианством, но этот акт также возможно приурочить к
иудаизму, но, скорее всего, правильнее всё же соотнести с
«религией», если последнюю произвести от religare (связывать),
как связь духов).

С антропоцентрическим чувством человек выдвигается в человека,
который перерастает природу, становясь над природой, и с этим в
экологическую жизнь человека входит важнейший биографический
момент. Несомненно, что антропоцентрическое превосходство
над природой является необходимым и закономерным актом
гоменоидного созревания духа, но возможно ли происходящее при этом
освоение природы идентифицировать с покорением и завоеванием
природы? Гегель, постигая философию природы в своём
гнозисе, отвечает на этот вопрос положительно, и насильственное
овладение природой вменяется им в обязанность человеческого
разума, – миссия завоевателя природы определяется наиболее
почётной в европейской философии в целом, как в
материалистической ветви (Фридрих Энгельс), так в идеалистическом лагере
(Георг Гегель, Фридрих Шеллинг). Приобретение так называемых
«вечных законов природы» расценивается наибольшими победами в
борьбе с природой, а покорение природы значится основным
назначением человека в европейской концепции человека члена
человечества.

В облике фаустовского человека Освальд Шпенглер представляет
онтологически расширенную концепцию человека как члена человечества
в хозяйской роли властителя своего дома – планеты Земля.
Шпенглер пишет: «Если мы обобщим всё это: аспект звёздных
пространств, до которых расширилась коперниканская картина мира,
покорение земной поверхности западными людьми вслед за
открытием Колумба, перспективу масляной живописи и трагической
сцены и одухотворённое чувство родины; если мы прибавим к
этому цивилизованное пристрастие к быстрым средствам сообщения,
покорение воздуха, путешествия к Северному полюсу и
восхождение на почти недосягаемые вершины гор, то из всего этого
возникает прасимвол фаустовской души, безграничное
пространство, в качестве производных которого мы и должны понимать
особые, сугубо западноевропейские в этой своей форме структуры
мифа души: «волю», «силу» и «действие».

Итак, Шпенглер выводит три кита для своего авторского существа –
фаустовского человека, и оказываются, что сущными атрибутами
этой души определяются вовсе не духовные качества, а скорее
материалистические производители – воля, сила и действия.
Стало быть, материалистическая экология как таковая одухотворена
и оплодотворена реализмом фаустовского толка, а это значит,
что фаустовский человек суть объект познания
материалистической экологии, а концепция человека члена человечества
представляет собой логию материалистического содержания.
Интуитивно исходя из этого, Шпенглер определяет морально-этический
облик своей фаустовской парадигмы, которой формируются
особенности и специфика европейской цивилизации, выходящие у гения
Шпенглера за пределы традиционных европейских мерил –
христианства и дарвинизма. Шпенглер отмечает: «Западноевропейский
человек, каждый без исключения, находится в данном случае
под влиянием чудовищного оптического обмана. Все требуют
чего-то от других. Слова «ты должен» произносятся с полным
убеждением, что здесь действительно можно и должно что-то
единообразно изменить, оформить и привести в порядок. Вера в это и
в право на это непоколебима. Здесь повелевают и требуют
повиновения. Вот это называется у нас моралью. В эпическом
начале Запада всё сводится к направлению, притязанию на власть,
намеренному воздействию на расстоянии. В этом пункте
полностью сходятся Лютер и Ницше, папы и дарвинисты, социалисты и
иезуиты. Их мораль выступает с претензией на всеобщее и вечное
значение. Это принадлежит к необходимым условиям
фаустовского бытия. Кто думает, учит, желает иначе, тот грешник,
отщепенец и враг. С ним борются без пощады. Человек должен.
Общество должно. Эта форма морали для нас самоочевидна; она
демонстрирует нам доподлинный и единственный смысл всякой морали»
(О.Шпенглер «Закат Европы», т.1, 1993, с.с.
335,337,338,339,497, 523-524, 524-525)

Под влиянием фаустовской морали долженствования (или, если можно так
выразиться, этики насилия) в том реальном бытие, которое
было выделено под названием материалистическая экология,
начинает вырисовываться некая целокупная структура. Во-первых, в
образе объекта познания появляется смелая и инициативная
гоменоидная персона, обладающая своими, фаустовскими,
волюнтаристскими, наклонностями, которая решительно утвердилась на
планетарном просторе своего дома – Земли. Во-вторых, на этом
пространстве природа постепенно и неуклонно превращалась в
предмет завоевания и цель подчинения человека. Посетительница
интернет-сайта полно и без преувеличения обрисовала данную
ситуацию, но почему-то давление на природу связывает с
христианским сознанием: «В современном сознании человек стоит над
природой по своей сути: сущность человека “божественна”, он
обладает разумом, душой и сердцем. А статус природы понижен
до биологической, геологической, химической и т.п. среды
обитания, лишенной разумной воли, души. Природа понимается как
сфера необходимости, это бездушная машина, в ней действует
множество законов, и никакой из них не может нарушиться, если
только сверхъестественным вмешательством бога, а сама
природа не имеет свободной воли, не может произвести “чудо”,
будучи машиной. Она не приемлет никакой свободы, все здесь
необходимо. В христианском религиозном сознании природа
самостоятельной личностью не является, она является окружением и
отражением человека. Бог после грехопадения его опустил ее на
ступень ниже, дабы она не раздавила его собой, а был он над
ней властелином. И стала природа царством тления и греха»
(ЮЛИЯ КАЗНОВСКАЯ. ОСНОВНЫЕ ИДЕИ УЧЕНИЯ)

По мере усовершенствования своих рукотворных способностей
фаустовский человек всё более отторгается от природы, а точнее,
отдаляет природу от себя, замещая и подавляя в своём домашнем
хозяйстве естественные природные отношения искусственной
ненатуральной бытностью. Налицо глубокая аберрация сознания:
генеральное противоречие человека и природы, являющееся
закономерным единством противоположностей, выталкивается
насильственным столкновением или принуждением, – и противоречие уступает
место противоборству – зародышу экологического кризиса. В
итоге О.Шпенглер приходит к законченной фаустовской максиме,
такому же качественному показателю и материалистической
экологии: «Война – это творец всех великих вещей. Всё самое
значительное в потоке жизни возникло благодаря победам и
поражениям» (О.Шпенглер «Закат Европы», т.2», 1999, с.472).

В-третьих, – и это главное, ранее неведомое и наиболее ценное в
философском методе экологии, – это гностический переворот
европейской философской системы. Как не странно, но само это
судьбоносное явление, и имя его автора – Людвига Фейербаха, не
нашли достойного аналитического понимания в европейской
философской среде, хотя его идейное влияние на состояние
философской мысли в Европе объективно очень велико. Но зато, и это не
менее странно, своё полное выражение как философский
духовный подвиг, Людвиг Фейербах приобрёл в стане русской духовной
философии в устах великого русского философа, теолога и
богослова отца Сергия Н.Булгакова. «И, по настоящему, – пишет
отец Сергий, – в ряду имён, выражающих собой духовный облик
XIX века, наравне с именами Гегеля и Дарвина, Маркса и
Ог.Конта, Спенсера и Милля, следует поставить и малоизвестное
сравнительно имя брукбергского отшельника – Людвига Фейербаха.
Но если живы до сих пор идеи Фейербаха, которого по
справедливости можно поэтому причислить к разряду духовных вождей
современного человечества, то имя его находится в незаслуженном
небрежении и забвении».

В своих радикальных основах учение Л.Фейербаха представляется смелым
и открытым гнозисом, и он прямо излагает: «Ценность Бога не
превышает ценности человека. Сознание Бога есть
самосознание человека, познание Бога – самопознание человека. О
человеке можно судить по Богу, и о Боге – по человеку: они
тождественны». И в то же время Фейербах не выходит за традиционные
пределы и всецело погружён в европейскую концепцию человека:
«…род есть последнее мерило истины. Если Я мыслю только в
меру своей индивидуальности, моё мнение не обязательно для
другого, он может мыслить иначе, моё мнение случайное,
субъективное. Но если Я мыслю согласно мерилу рода, значит, Я мыслю
так, как может мыслить человек вообще и, стало быть, должен
мыслить каждый в отдельности, если он хочет мыслить
нормально, закономерно и, следовательно, истинно. Истинно то, что
способствует сущности рода; ложно то, что ему противоречит,
Другого закона для истины не существует» (Л.Фейербах
«Сочинения. Т.2», 1995, с.с. 33,152).

Итак, в философской системе Л.Фейербаха индивидуальность как таковой
не существует, а человек здесь дан через коллектив, род,
человечество, и в таком плане понятие Бога делается
равнозначным с понятием человека. Бог как человек, и человек как Бог,
– таково новое воззрение Фейербаха. И он отмечает: «Задачей
нового времени было овеществление и очеловечение Бога –
превращение и перерождение теологии в антропологию». Подобное
«очеловечение Бога» Ф.М.Достоевский назвал человекобожием и
для русского духовника большей ереси не бывает. Фейербах же
поменял христианского Бога на человека, и даже человечество, –
отец Сергий называет Фейербаха «проповедником религии
человечества» и указывает: «Религия человечества есть
значительнейшее религиозное создание нового времени».

Тщательное изучение фейербаховского глубокомыслия привело отца
Сергия к заключению, где оказались сконцентрированы
принципиальные и фундаментальные различия не только между русским и
немецким мыслителями, не только между русской и европейской
концепциями человека, а и между русской и европейской
философскими системами. Отец С.Н.Булгаков написал: «Две великие и
важные истины высказаны с огромным ударением и энергией в учении
Фейербаха: первая, что человек и человечество имеют
безусловное религиозное значение, иначе, что человек для человека
или человечество для индивида есть и должно быть религиозной
святыней, пользуясь выражением Фейербаха, быть земным богом,
как бы абсолютом; вторая истина состоит в том, что
человечество есть единое целое, в котором индивиды суть только
отдельные части, вне его теряющие всякий смысл и всякое значение,
и это единство есть не абстракция, существует не в
отвлечении только, но вполне реально, человечество есть живой и
собирательный организм» (С.Н.Булгаков «Религия человекобожия у
Л.Фейербаха». В сборнике «Избранные статьи», т.2, 1993,
с.199).

Фейербах и Шпенглер, – один с чисто философской, традиционно
европейской, стороны, другой – с собственно гносеологической,
познавательной, стороны (имеется ещё одна сторона, соединяющая
эти две – позитивистская идеология Огюста Конта и эволюция
Герберта Спенсера, – но они представляют собой особые темы для
специализированной аналитики), творили эпоху в
западноевропейской культуре, и они оба действовали в качестве глашатаев
материалистического мироощущения: Фейербах выступал с
отрицанием христианского Бога, поменяв его на человечество, а
фаустовский человек Шпенглера выступал с категорическим
утверждением материалистических директив (фаустовский человек, как
разнузданный материалист, по словам Шпенглера, не поддавался
влиянию христианства, а переделывал христианство).
«Человекобожеская» идеология (религия человечества) ещё более, чем в
философии, получила распространение в научной сфере, где на
базе ньютоновской классической науки формировалась новая
научная картина мира, утвердившая в конце XVIII-XIX веков
приоритет «точного» знания. Известный популяризатор науки Артур
Альмендингер написал: «…в девятнадцатом веке, в эпоху
Просвещения и рационализма многие учёные, как например, великий
французский учёный Лаплас, пришли к выводу, что в Боге нет
вообще никакой нужды. Вселенная была, по их мнению, вечной, без
конца и без начала, и поэтому они и не видели нужды в
первородном толчке (Big Band)» (камешек в огород Ньютона).

Европейская катавасия духа этого времени, хотя аналитически ещё до
конца не расшифрована, но обладает твёрдым пониманием
экологической природы всего процесса. Генеральным направлением
цивилизованного прогресса было формирование нового
экономического бытия Европы, основным хребтом которого являлись
промышленная революция XVII-XVIII веков и «третий элемент» – машинное
производство: сотворялась новая общественная величина –
экономика, и, как следствие, оформлялся основной вопрос:
экология – экономика. Новое экономическое бытие характерно только
для Европы послепросвещенческих времён, и оно стало, –
парадоксальная особенность, – результатом христианской
интеллигенции европейского духа: если избавление от христианской
духовной деспотии постулата первородного греха было приобретением
европейского духа, то замещение христианского Бога на
человечество было ниспадением европейского духа. Европейское
мудролюбие, какое не доросло до науки о человеке, не могло
принять в анналы своего глубокомыслия эту истину, – она была
осмыслена в русском философском гнозисе, как науки о человеке.
Бердяев гениально раскрыл: «Повторяется та парадоксальная
истина, что человек себя приобретает и себя утверждает, если он
подчиняет себя высшему сверх человеческому началу и находит
сверхчеловеческую святыню как содержание своей жизни, и,
наоборот, человек себя теряет, если он себя освобождает от
высшего сверхчеловеческого содержания и ничего в себе не
находит, кроме своего замкнутого человеческого мирка» (Н.А.Бердяев
«Смысл истории», 1990, с.141).

Фейербах, основав религию человечества, стал крестным отцом
фаустовского человека Шпенглера, а Шпенглер, создав властелина
машины, принёс бессмертие Фейербаху. Ниспадение европейского
духа, обеспеченное этими гениальными мыслителями, сказалось в
бешеной материализации европейской жизни, какое доказывается и
опытно подтверждается во всех действительных аспектах –
науке, философии, искусстве, государстве, хозяйстве, технике,
морали и этике. Материализация европейского быта дало о себе
знать более всего в исторических видах
безбожно-атеистических течений или формах человекобожия: гуманизме, социализме,
анархизме, нигилизме, а также в бурном расцвете потусторонней
мистики. Стремительная фетишизация материализма стала
основной особенностью экологического состояния человека в
природе, и именно оно предопределило собой первопричину и родовой
источник экологического кризиса человечества наших дней.
Гегемонизация материалистического метода привела, что следует
повторить, к двум главным параметрам человеческой экзистенции
нашего времени: во-первых, переход противоречия в
противоборство в области общения человека и природы, и, во-вторых,
деформация основного вопроса экологии в сторону экономики в
самой человеческой среде.

Положение о глобальном экологическом катаклизме стало на рубеже
XX-XXI веков едва ли не вселенской истиной, приобретя
респектальное наименование – научно-техническая революция (НТР). Но
совершенно бесспорно, что НТР не является революцией как
таковой по своей природе, – ни по резким и внезапным внешним
изменениям, ни по качественному перелому внутреннего содержания;
НТР не соответствует смыслу словарного определения:
«коренное преобразование производительных сил на основе превращения
науки в ведущий фактор развития общества, в
непосредственную производительную силу» («Современный словарь иностранных
слов», 1999); НТР никак не есть «локомотив истории»
(К.Маркс). (Единственное, что в НТР напоминает о бурном характере
требуемых революционных преобразований, есть прогрессирующая
интенсивность изменений, но при этом требуется знать, что в
геологии существует закон нарастающего усиления тектонической
активности в четвертичное (современное) время, применимый
для вещества всей планеты). НТР и сопутствующая экологическая
катастрофа суть органическая часть материалистической
экологии во всех отношениях: функциональном, историческом и
философском. НТР опознаётся как сингулярно-дискретное (единичное)
событие исторически последней эпохи материалистической
экологии, а её первофеноменом стала методологическая аберрация
материалистического мышления: превращение метода в идею,
первичность материи и примат логики ratio. Это духовное
потрясение мыслительных основ составило непосредственный источник
закономерного, планомерного и организованного искажения всего
института НТР, воплощённого в процесс обезображивания
естественных отношений под влиянием испорченного мировоззрения.

В экологическом кризисе сполна сказалась вся когнитивная
недостаточность материалистического абсолютизма и максимализма, а
истинный смысл этой порочности может быть вскрыт только, как уже
доказывалось, в философской проекции, о чём лучше всего
узнать из слов Н.А.Бердяева: «Произошла какая-то непоправимая
катастрофа в судьбе человека, катастрофа надрыва его
человеческого самочувствия, неизбежная катастрофа перехода его
человеческого самоутверждения в человеческое самоотрицания,
катастрофа ухода от природной жизни, отрывания и отчуждения от
природной жизни. Этот процесс есть страшная революция,
происходящая на протяжении целого столетия, заканчивающая новую
историю и открывающая новую эру» (Н.А.Бердяев «Смысл истории»,
1990, с.131)

Подобное филигранное осмысление предмета, естественно, принадлежит
избранным и одиночным мыслителям, гораздо больше в литературе
отзывов, являющихся по своему содержанию не точкой зрения и
не логическими умственными усилиями, а чувственной мольбой
и воплем отчаяния, – нечто подобное гоменоидному
общечеловеческому плачу. Образцом аналогичного вербального заявления
может служить безымянная апофегма из интернет-сайта: «То, что
сегодня происходит в мире вызывает вопрос: это свидетельство
прогресса или регресса современной цивилизации? Самым
драматичным является то, что с каждым днем становится все тяжелее
различать добро и зло, истину и неистину, красоту и
некрасоту, справедливость и несправедливость, героизм и
преступление, хороших людей и плохих, предпринимательство и
псевдопредпринимательство, свободу и своеволие, действительность и
иллюзии, порядок и анархию, право, и неправо, демократию и
псевдодемократию, нравственность и аморальность, и так далее
Однополые браки приравниваются к бракам между мужчинами и
женщинами, политическое мошенничество цинично называют невинной
«политической технологией», эксплуатацией биологических
свойств (инстинктов) человека в литературе, музыке и на
телевидении заменяют настоящее искусство, мистикой пытаются
«исправить» реальность и тому подобное. И все это в современных
обществах маскируется под видом прогресса»
(http://gtmarket.ru/blog/evropeez/2008/12/07/1835)

Данный психо-философский симбиоз, сочетающий в себе глубочайшее
проницание умственной одарённости с тончайшей перцепцией органов
чувств, служит наилучшей гарантией достоверного аргумента
наличия имманентного свойства материалистической экологии,
какое выразил с научной стороны академик Д.С.Лихачёв, который
сказал, «…что техническая культура уже зашла в такую стадию,
когда она перестаёт быть управляемой, она начинает пожирать
сама себя, и природа начинает пожираться ею независимо даже
от желания человека: это называется необходимостью». В этих
словах априорно сказывается философский смысл самого этого
явления и самопроизвольно вырисовывается тезис, дающий
понять суть экологического кризиса: знания против сознания.
Современная экологическая аналитика не располагает таким
силлогизмом, и, следовательно, исключает из своего обихода и
арсенала традиционные философские средства. А поэтому
содержательная характеристика НТР, общепринятая в настоящее время, весьма
далека от истинной философии НТР. Аналитические средства,
используемые при этом не принадлежат к разряду философских
аподиктических умозаключений, здесь нет осмысления того, что
НТР есть абсолютное торжество материалистического пафоса, а
способ мышления склоняется к внушению посредством argumentum
baculinum («палочный аргумент», сила голого факта).
Особенности современного стиля познания НТР по нефилософской схеме
наглядно изложены на интернет-сайте: «Начало
научно-технической революции (НТР) принято относить к середине 50-х годов XX
века. В этот период был сделан целый ряд фундаментальных
открытий в естественных науках и осуществлено их
производственное применение. Это время овладения энергией атома, создания
первых ЭВМ и квантовых генераторов, выпуска серии
полимерных и других искусственных материалов, выхода человека в
космос. Современная научно-техническая революция является
сложным, многоплановым явлением. С известной долей условности можно
выделить три ее важнейших составляющих, неразрывно
связанных между собой. Во-первых, научно-техническая революция
характеризуется глубоким процессом интеграции науки и
производства, притом такой интеграции, что производство постепенно
превращается как бы в технологический цех науки. Формируется
единый поток – от научной идеи через научно-технические
разработки и опытные образцы к новым технологиям и массовому
производству. Повсеместно идет процесс инновации, возникновение
нового и его быстрое продвижение в практику. Резко усиливается
процесс обновления и производственного аппарата, и
выпускаемой продукции. Новые технологии и новые изделия становятся
воплощением все более современных достижений науки и техники.
Все это приводит к кардинальным изменениям в факторах и
источниках экономического роста, в структуре экономики и ее
динамизме. Когда говорят о научно-технической революции, то в
первую очередь подразумевают именно процесс интеграции науки
и производства. Однако было бы неправильно все сводить
только к этой, на наш взгляд, первой составляющей современной
НТР. Во-вторых, понятие «научно-техническая революция» включает
в себя революцию в подготовке кадров по всей системе
образования. Новая техника и технология требуют нового работника –
более культурного и образованного, гибко
приспосабливающегося к техническим нововведениям, высоко дисциплинированного,
имеющего к тому же навыки коллективного труда, что является
характерной чертой новых технических систем. В-третьих,
важнейшей составляющей НТР является подлинная революция в
организации производства и труда, в системе управления. Новой
технике и технологии соответствует и новая организация
производства и труда. Ведь современные технологические системы обычно
базируются на взаимосвязанной цепочке оборудования, на
котором работает и которое обслуживает довольно разносторонний
коллектив. В связи с этим выдвигаются новые требования к
организации коллективного труда. Поскольку процессы
исследования, конструирования, проектирования и производства неразрывно
связаны между собой, переплетаются и взаимно проникают друг
в друга, перед управлением стоит сложнейшая задача – связать
воедино все эти этапы. Сложность производства в современных
условиях многократно возрастает, и чтобы соответствовать
ему, само управление переводится на научную основу и на новую
техническую базу в виде современной
электронно-вычислительной, коммуникационной и организационной
техники».(http://zacheta.net.ua/referat-38693.html)

Философский смысл тезиса знания против сознания скрывается в том,
что вся НТР есть триумф рукотворного человеческого творчества
(или машинного производства), направленного на
противоборство с естественной консистенцией природы. Это противоборство
не просто выражает материалистическое мировоззрение экологии,
но и формирует особую разновидность материалистической
философии, взятой не в образе отдельного метода, а в качестве
самостоятельного мышления, – модификации воинствующего
материализма. С помощью философского метода в НТР раскрывается
значение этого последнего как результата полного искажения
основного вопроса экологии в сторону примата экономики или
превалирования машинного производства. Философское освоение тезиса
знания против сознания приводит к выявлению в рукотворной
способности человеческого духа нечто противостоящего
«антропоцентрическому чувству» человека. А, говоря другими словами,
машинное (индустриальное) производство далеко не всегда
нацелено на положительное удовлетворение экологических нужд
человека, а то подавление человека машиной, на которое упорно
акцентировал аналитическое внимание Н.А.Бердяев, как раз при
НТР превращается из потенции в актуальность. Это качество
рукотворной способности для удобства оперирования я назвал
эгоистическим индексом человека.

(Продолжение следует)