Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

(потрошенная и фаршированная)

Виктор Ерофеев, обращаясь к русскому менталитету, описывает разговор
с таксистом, спрашивающим его правда ли, что в Париже
все ходят в белых штанах ? – Это лубочное сознание, сознание
потребителя лубка. Тяга к фантастическому, за которым не стоит
ни миф, ни мир, ни бог; пустой знак голой небывалости, знак, не
требующий денотанта. Он никогда не сложится ни в знание, ни в
вопрос, ни в абсурд. Он плавает наряду с другими подобными знаками
в пустоте бытового любопытства, не оставляя следов ни в своей,
ни в чужой памяти: мир велик, хаотичен, случаен.

Но он визуален! И пустые знаки тяготеют к телу, тяготеют к полу:
штаны. Париж и штаны – вот два уравнения, не
имеющие корней. Лубочное сознание перебирает такие уравнения как
бесконечные четки, оно хватает их и тут же бросает. Это ребяческое
сознание. Оно огорошено, но оно не озадачено. Оно, впрочем, склонно
предпочесть ДА отрицательному ответу.

Четки – теперь это интернет и телек – всегда под рукой.

Реклама тоже лубочна. В Техасе, скажем, все настоящие
мужики курят и курят они только Мальборо.
В офисах все дамы пьют только нескафе. Выкурить
сигаретку – это значит спорхать в Техас, надеть на минуту белые
штаны.

Реклама радикальнее в том отношении, что это уже шаманство: действие,
рассчитанное на результат.

Но сдвиг относительно прошлого есть. Рыба-Мелузина
(лубок XVIII века) – небывалая контаминация, получившая единое
имя. Она есть, но она живет нигде. Ее в принципе нельзя увидеть.
У ней нет облика. Мелузина – мучение желания. Лубок, то есть визуальное,
идет вслед за этим нигде-мучением, он – след этого нигде, обещание
здесь.

Сигареты Мальборо нечто непосредственно доступное,
как Техас – многократно недоступное и во всех отношениях банальное.
Они топичны. И теперь имя ведет за собой визуальность. Так что
значение намазывается сверху, но посредством имени:

Мальборо.

Только опираясь на имя можно дать фото ковбоя.

На языке Андрея Платонова можно было бы сказать, что реклама работает
до упора. Лубок же упора не имеет. Лубочный мир, если можно так
выразиться, извечно подвижен, лишен центра, избавлен от иерархии
уровней, аморфен, – это необъятная и пустая ценность в себе. Все
может быть! И притом все может быть всем, чем угодно
и где угодно. И, пожалуй, это где – единственная
определенность лубочного мира: он склонен к упорядочению через
топос. Он манипулирует набором контрольных точек (Париж, Бермудский
треугольник, Сан-Франциско, быть может, но никогда Байрет). Ему
не нужны когда и почему. И это
отсутствие почему – знак того, что детство миновало.
Лубочный мир застрял где-то между детством и старчеством, это
какой-то странный провал, маракотова бездна малогабаритной кухни.
Попытка отразить натиск реальности своеволием видений. Не стала
ли сама реальность тоже видением?

Небесный ад

От такого сочетания слов вздрогнешь и перекрестишься: Яшмовый
владыка смилостивился и велел жизни ее не лишать, а отправить
в небенсный ад... _ ¹ Ясно,
что это момент, узелок мифологической ткани, без которого она
расползается.

В этот небесный ад яшмовый император помещает, впрочем временно,
Сятую Тетушку – лису-оборотня, овладевшую 72 земными превращениями.
Это ее второе трансцендентое пребывание. В 25 главе Бу Цзи, спущенный
в колодец на поиски мертвого тела, пробираясь во мраке выходит,
наконец, на свет. И попадает в прекрасный дворец, где видит Святую
Тетушку, окруженной Небесными девами и отроками, с сияющим молодым
лицом и седыми волосами, его потчуют сказочными яствами: – подземный
рай.

Сам по себе подземный рай не новость: таково московское метро,
куда я не раз спускался и без сожаления возвращался. Умолчу об
успальнице Тутанхамона, гвардии циньского императора Шихуана,
сказах Бажова: некрофилия повсеместна и всевременна. Но только
здесь в этом удивительном романе – Хэйяочжуань
– она входит как необходимое звено в объемлющую ее систему.

Видимо, небесный ад и подземный рай не безразличны друг другу...
Как связать их?

Если мы на полоске бумаги напишенм последовательно:

рай...............................земная жизнь.............................ад,
а на обороте:

небесный ад...............................................подземный
рай,

разместив, как здесь показано, небесный ад под раем, а под адом
подземный рай, поскольку топологически рай и небесный ад близки,
то перекрутив полоску на пол оборота и склеив ее концы, мы получим
переход из рая в подземный рай, а из ада в небесный ад. Теперь
мы выполним требование смысловой (аксиологической) топологии .

Мы восстановили непрерывность бытия оборотня. Как адское бытие
так и райское, размещенные по разные стороны бумажной ленты, окажутся
в соседстве. С той, впрочем, оговоркой, что у ленты Мебиуса оборотный
стороны нет. И только такая безобротная лента дает очевидное топологическое
решение бытия оборотня. Мы можем перейти из ада в небесный ад
так же, как некогда Бу Цзи из гибельного колодца, (из него уже
извлекли погибшего ныряльщика) попал в сияющий дворец и отведал
небесных лакомств. Инобытие оборотня не линейно, как наше: рождение
– жизнь – смерть, оно замкнуто. И оно содержит в себе не один
трехчастный цикл, но два таких цикла.

– Что же находится на «оборотной стороне» ленты напротив того
места, где мы начертали «земную жизнь»? – Там находится жизнь
оборотня в качестве животного. Жизнь в качестве животного размещается
как между своими пределами между небесным адом и подземным раем.
Заяц, который взмывает в небо в когтях орла, крот, укрытый и обеспеченный
пищей, помечают своей реальностью эти пределы мифа.

Существенно, что судьба, так сказать, оборотня имеет свой конец
и предел. Оборотень находит свой конец в тождестве, оно для него
смертельно. Инструментом тождества оказывается небесное зерцало.
Пред ним оборотень бессилен. Оно возвращает ему его подлинный
вид и природу. Но и без зеркала персонаж этого же романа – хэшан
Яйцо – находит свою смерть тогда, когда видит праведника Чжугэ
Суйчжи, облик которого он принял. Заметим, что хэшан – персона
добродетельная и его смерть не наказание Неба, он и сам становится
праведником. Тождество, это – не казнь, оно топологически противно
оборотню в его качестве оборотня.

Святую Тетушку ждал нетривиальный конец. Она была заключена в
Пещеру Белых Облаков, где на стене написана Книга 72 земных превращений.
(Некогда она перевела эту книгу и стала обладателем ее тайн.)
После этого вход в пещеру обвалился: она претерпела последнее
и необратимое обращение: в текст. Она была отражена в начальную
немоту чреды писанных знаков, в чистое означающее. Она стала человеком
без свойств и рыбой – Мелузиной сразу.

…..........................................................................................................

Во что нам не дано обернуться, так это в животное. В Дуинезских
элегиях Рильке бытие животного становится предметом ностальгии.
Но в это же время Кафка разрабатывает тему оборачивания в животное
в таких вещицах, как Доклад для академии, Превращение
и Стройка. В Хазарском словаре
Павич оборачивает одного персонажа в зверя (кабана), в труп, а
также в лицо другой эпохи, нации и языка. Для этого довольно окунуть
голову в лохань с водой. Как страшно! Приходится убивать труп.
Вечное возвращение равного настигло нас.

Мы обитаем в небесном аду рядом с подземным раем. Мир оборачивается
вокруг нас: все рядом. – Ну куда ты денешься от мобильника? –
Ты среди оборотней и сам оборотень.

Пущая печаль: оборотень избавлен от настоящего желания: ведь он
держит рыбу-Мелузину за хвост. Этим удержанием и занята реклама.

Кто протянет нам небесное зерцало, вернет нам тождество?

Вернуться бы в исходный текст, порвать ленту Мебиуса. Но каждый,
кто попытается сделать это, сам окажется, держа правой и левой
рукой ее концы, ее частью.

Июль 2004, июль 2010,

Екатеринбург

Вот вам пример такой попытки.

Рыба – мелузина это проявление неведения, как
фундаментальной страсти _ ². Неведение
порождает ее, неведение питается ее плотью, которая не насыщает.
И это же самое неведение (или оно может иметь другой, неведомый
нам облик?) плодит оборотней.

Ведь животное начало в оборотне – это реальное,
а на стыке реального и символического
Лакан размещает неведение. Животное, которого боишься, стыдишься
и которым бесстыдно смеешь (не смеешь) быть. Рыба-мелузина – означенное
реальное, означенное, впрочем, как воображаемое.

Если ленту Мебиуса китайского романа позволительно рассматривать
как самовысказывание культуры, то формула его интересна полнотой
цикла: как ужас (перед адом), так и инфантильная сладость рая
перемежают человеческую и животную природу и притом соскальзывание
лишено всяких препон, разрывов и щелей.

Что же касается Рильке и Кафки, то для них решающим оказывается
сам разрыв. Ведь в Дуинезских элегиях разрыв
– предмет ностальгии: это форма человеческой конечности и, в то
же время, позитивное определение человека. Разрывая связь животного
с человеком, Рильке разрывает и другую: с Ангелом: Каждый
Ангел страшен... Для Кафки, который искусно провоцирует
как бы непрерывность перехода, то есть оборотничество, оно – повод
ужаснуться существованием в целом, осудить его. Такой суд предполагает
религиозную инстанцию, остающуюся в его вещицах неназванной.

У Павича оборотничество приобретает опереточный характер: чистая
игра с Нечистым, перетасовка означающих. Это избавляет его от
религиозной инстанции и сопряженной с ней тяготой чтения.

Что же до плачевной судьбы Святой Тетушки, так ведь Книга
исполнения желаний изначально пребывала на Небесах запечатанной
в ларец. И чиновник из Литературной палаты только лишь проверял
печати ларца. Она была табуирована, трижды недоступна. Когда текст
был перенесен на стены пещеры, она была недоступна заодно с пещерой.
Собственно, пещера лишь повторяла ларец. Когда же монах Яйцо снял
оттиски со стен пещеры, ее нельзя было прочесть при дневном свете.
А когда он переписал ее при лунном, никто не знал письма.

Святая Тетушка одна ведала знаки никем не виденной (и никем не
писанной) книги. То есть: она изначально была ее частью.

Она вернулась к самой себе.

Недоступное, но в принципе означенное, имеющее природу языка –
это бессознательное Фрейда. Когда это бессознательное выходит
из под контроля и овнешняется, наступает психоз. Сюжет китайского
романа – коллективный психоз. Это – китайский Чевенгур. А наш
Чевенгур – Книга Исполнения Желаний.

____________________________________________________________________

Примечания

1. Ло Гуаньчжун, Фэн Мэнлун Развеянные чары Полярис ,1997
2. Лакан Семинары Т. 1