Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Начало

А САМ ТЫ – КТО?

В аэропорту меня встретило движение человеческих тел – местных
жителей и сотен прибывших из разных стран туристов. Туристы толклись
нервными, неровными, шумными кучками, как стада животных, которых
сейчас куда-то будут распределять – на работы или в забой. А вокруг,
обтекая эти кучки, плавно проносились худые и темные арабские
работники аэропорта, чиновники, механики, таможенники, грузчики,
уборщики. Мне показалось, что двигаются они вокруг нас как-то
чрезмерно энергично, словно и не спешат никуда, а совершают телодвижения
для бравады, по привычке. Меня потом еще не раз поражала эта способность
арабов в туристических центрах вызывать ощущение какой-то бурной
деятельности, хотя на самом деле они почти ничего не делали. Но
не все египтяне были так суетливы. Вокруг аэропорта спокойно и
непринужденно, даже надменно, без всякой суеты прогуливались или
стояли вооруженные автоматами и пулеметами АКМ солдаты в касках
и в светло-зеленой форме. За их спинами расстилалась желтая пустыня
без единого дерева. Стоя в очереди к застекленной стойке, где
выдавали визы, ориентируясь на торчащую из толпы смуглую руку
с табличкой «Пирамида тур», слыша крик: «Пирамида тур! Пирамида-тур
тут!», выделяемый моими ушами из десятков голосов других туроператоров
со своими торчащими из толпы табличками, я вспомнил сбежавшего
из Берлина Мюллера. «Не стоит делать святых из отбросов» – могло
быть написано на табличке, торчащей из толпы человеческих голов
разных стран мира. А место это – аэропорт в Хургаде – вполне мог
быть застекленной и огороженной автоматчиками зоной Чистилища,
концлагерем для вновь прибывших, распределяемых для отправки в
зоны безжизненной желтой пустыни. Интересно, наступит ли время,
когда начнут продавать туры в рай или ад, чтобы отдохнуть на каникулах
в своем посмертном будущем?

Странно, приехал вроде бы на отдых, а ощущение пыльной тревоги.
Хотя у моих соседей по очереди – русских из Сибири, москвичей,
белорусов, немцев, французов, венгров, чехов, словаков – настроение,
судя по лицам, было нормальное. Только они были несколько усталые.
Они словно очутились в своей стихии, – а я нет. Как-то внезапно
и остро я почувствовал, что мой книжный герой из «Адаптации» сейчас,
в эту минуту, шагнул из книги прямо в меня. Это было глупо и тяжело.
Не хотелось становиться собственным героем. Похоже, мой герой
сильно испугался той жизни, которую вел и прибежал спрятаться
в своего создателя, как в нору. Словно моя жизнь, его автора,
лучше? Чтобы выплюнуть лишнее тело из себя, нужно было дальше
писать. Девушка с ребенком стояла в соседней очереди. Один раз
она бросила в мою сторону рассеяно улыбчивый взгляд и отвернулась.
Я подошел к ней – беспокоило чувство какой-то незавершенности.
Спросил первое, что пришло в голову:

– Вы не знаете, как тут деньги менять, лучше здесь, или в городе?

– Я здесь поменяла, – как-то безразлично буднично, совсем по-московски ответила блондинка. – сотку сразу, чтобы потом не париться.
И вам советую.

Бытовая деловитость ее слов в сочетании с легким городским слэнгом отрезвили меня. Пахнуло отсутствием уникальности, каким-то
улыбчивым муравьиным распорядком, столь любимым теми, кто называет
себя в России средним классом. Я вспомнил, что в самолете она
почти не разговаривала со мной, а только уютно перечисляла названия
тарифов, услуг, рекламных красот – но своего ничего не вносила.
А сейчас она как бы впервые заговорила от самой себя. Я кивнул
и некоторое время стоял с ней рядом. Вскоре девушку с ребенком
поглотила высасывающая сила движения людской массы – ее выплюнули,
куда-то распределили, она села на автобус и уехала.

Встречи, события в жизни – это как наша одежда, которая может
быть к лицу или нет, безвкусной, гармоничной, короткой, длинной,
не по размеру или идеальной по фигуре. Моя мимолетная самолетная
встреча была никакой – словно я оказался возле прилавка с одеждой
и ничего не купил. Да и меня не купили. Кто знает, может, это
была все же моя судьба? Или часть, крохотная частичка судьбы?
А я в своем глупом надменном соединении с собственным героем,
двумя душами и двумя ртами – сделал идиотское заключение из всего-то
пары слов, вылетевших изо рта стройной милой женщины? Но – вряд
ли. Ведь меня самого очень трудно представить хоть частью, даже
крошечной песчинкой ее женской судьбы – а ведь проникновение при
встрече друг в друга имеет право быть хоть немного взаимным. И
еще, человек – существо многоликое. В отличие от красивого гастрономического
блюда, которое почти всегда оказывается вкусным, внешне привлекательные
люди нередко безвкусны. Или оказываются совсем не на твой вкус.
Современный представитель среднего класса напоминает безвредно
теплое, не горячее и не холодное блюдо. То, чем никогда не обожжешься,
не чертыхнешься из-за того, что оно черствое, недопеченное, из-за
того, что не дали доесть, его не запихаешь кусками восторженно
в рот из-за того, что жутко проголодался. Вовремя разогретое,
в меру сытное, плюсоминусовое, толерантное по вкусу, как либеральная
идеология – вот такое оно, это блюдо. Пицца из фабрики пицц, которая
вкусна только свежей и разогретой. Меня оттолкнула унылая среднекалассовость,
которую я в ней почувствовал. То, что не докажешь, не отспоришь,
не аргументируешь – а ощущаешь на уровне подсознания, «классового
чутья», как сказали бы в эпоху революций.

А сам ты кто? – спросят меня. Да, сам – кто!? Не пробивающийся
ли в средний ли класс человек-росток, работающий на телевидении,
получающий в пересчете с рублей от тысячи до двух тысяч долларов
в месяц? Но что-то насмешливо говорит мне, да и вам сейчас – что
дело вовсе не в деньгах и не в месте работы, господа современники
21-го века. А в том, разделяешь ли ты душой эту средне испеченную,
теплую идеологию – или нет? Считаешь ли ты, что существует отдельно
– бодрые трудолюбивые будни, в которых нет места философскому
самоуглублению, и отдельно – расслабленный, экстремальный отдых,
в котором немодно и отвратительно тосковать, а позволяется лишь
изредка стильно скучать – или нет? Считаешь ли ты, что абсолютно
каждый в этой жизни при вынужденных обстоятельствах может и должен
бросить не приносящую денег работу (шахтер – шахту, учитель –
учительство, беспризорник – беспризорничать, алкоголик – пить
и т. д.) и стать менеджером, продавцом консультантом, секретарем-референтом,
клаббером, миллионером – или нет? Вот в чем вопрос, господа сограждане
театра современных событий. Считаете ли вы, что люди равны, как
стопки газет – или они пожизненно разные по силе воли, таланта,
уму, доброте, глупости, пошлости, слабости, злу? Будете ли вы
презирать тех, кто опустил руки, не смог уйти с шахты, учительской
должности, из пьющей деревни, из беспризорников в офисы, ресепшены,
бутики, бизнес-планы, чил-ауты, четырехзвездочные отели и систему
«все включено» – или нет? Самое странное – часто думал я (да и
мой герой тоже) рассуждая о среднеклассовом обществе нашего большого
остывающего до средне теплой температуры мира, самое странное
и смешное – что наш современный русский средний класс, вроде бы
презирая и отрицая советский коммунизм, сам является светочем
массового коллективизма, эдакой большой комсомольско-партийной
ячейкой, где принято толерантно выражаться, модно тусоваться,
хорошо зарабатывать (неважно каким способом), считать, что все
люди одинаковы и имеют равные возможности, но при малейшей угрозе
своему благополучию называть всех остальных быдлом и сетовать
на то, что не каждому дано подняться до их уровня. Можно получать
миллион в месяц, сто долларов в месяц – но все равно разделять
эту идеологию, разделять. Мечтать о ней, готовиться к ней, упиваться
ею, скучать с нею, даже жаловаться на нее – но всегда быть рядом
с нею и возвращаться только в нее.

Я заплатил 25 долларов за египетскую визу и разменял 100 долларов
на местные фунты.

Мы сели в автобус. Туристов стали развозить по гостиницам. Гид,
русскоговорящий усталый араб, торжественно выкрикивал название
отеля. И каждый раз возле объявленного отеля выходили из автобуса
пятеро, трое, двое человек. Вскоре я остался в автобусе один.
«Отель Синдбад Мирамар…» – вспоминал гид, листая листы в папке
в руке… Водитель тоже не мог понять, где в Хургаде находится отель
с таким названием. Я порадовался за попутчицу с ребенком, которая,
оказывается, не все знала или что-то перепутала. «Отель Мирамар…»
– бормотал гид. «Синдбад Мирамар» – напомнил я, делая ударение
на первом слове. «А, ну да, окей, йес…»

Мы долго блуждали по пыльным улицам, наконец, подъехали к трехэтажному
зданию. «Синдбад-Мирама-ар»! – выкрикнул гид, словно объявляя
выход на арену цирка знаменитого артиста.

ЭНИ, МУХХАМЕД, КИРИБАТИ

Население Египта не сплошь мусульманское. Здесь есть христиане,
копты – как они сами себя называют, показывая запястье или внешнюю
поверхность кисти, где вытатуирован маленький черный крест. «Я
христианин» – многозначительно кивают египетские потомки коптов
и называют свои неарабские имена: Роман, Александр, Энтони…

В отеле Синдбад Мирамар среди обслуживающего персонала были как
мусульмане, так и христиане. Одного из них, бармена, все время
с мечтательной улыбкой и прищуренными глазами стоящего за стойкой,
звали Муххамед. Другого, усатого, редко улыбающегося уборщика
этажей и номеров – Эни. Мусульманин и христианин. Разницы между
ними я не заметил никакой. Знакомясь со мной, они тут же сливались
в одну общую массу, главным желанием которой было как угодно вытащить
из клиента чаевые, выпить где-нибудь алкоголь и переспать с какой-нибудь
женщиной.

В моем номере, который оказался классом явно ниже, чем заявленные
в туристическом контракте четыре звезды, не работал кондиционер,
отсутствовал холодильник, в душевой не было не мыла, ни туалетной
бумаги, а на полу под унитазом все время натекала большая лужа
воды. «Все о кей?» – бодро спросил меня Эни, прежде чем уйти из
номера и получить пять фунтов чаевых. «О кей» сказал я ему и попросил
принести в номер мыло и сделать так, чтобы вода не натекала. Мне
было лень, да и противно ругаться из-за номера, наверное, если
бы я был с женой или с девушкой, я бы это сделал, а так – нет.
Хотелось побыстрее пойти на пляж, искупаться.

«О кей, все будет, и мыло и вода,» – пообещал на плохом английском
с широкой улыбкой Эни и быстро ушел. Я разделся, одел шорты и
стал его ждать, чтобы принять душ. Без мыла как-то мыться было
странно. Но в течении часа он не вернулся. Я спустился на первый
этаж. Эни стоял и разговаривал с портье, молодым чернявым парнем
с бархатными черными глазами. Увидев меня, христианин-копт радостно-кисло
заулыбался и громко спросил: «Все о кей?» Слева облокотился локтями
о стойку бармен мусульманин Муххамед, мечтательно улыбаясь, он
смотрел в мою сторону, думая о чем-то своем. Этот бармен вообще
немного выделялся от остальных египтян в «Мирамаре» – тем, что
как-то трогательно искренне смотрел постояльцам в глаза, словно
хотел поведать о чем-то сочувственно-личном, но не решался.

– О кей» – кивнул я Эни.

– Смотри, ваши русские девушки здесь живут. Красивые, секси! –
вдруг панибратски наклонившись ко мне, заговорил Эни, показывая
на двух идущих мимо девушек – одна была в шортах, другая в короткой,
едва прикрывающей ягодицы юбке. Проходя мимо, девушки не повернули
в нашу сторону голов. На вид им было лет по девятнадцать, двадцать.
У одной был очень надменный вид – нацепив на глаза темные очки,
она так задрала голову, что глядит, казалось, в потолок. Фигура
у нее была вызывающе сексуальной, особенно зад, едва прикрытый
белой теннисной юбкой.

Я решил вернуться в номер, принять душ как есть. Поднимаясь по
лестнице, я видел, как Эни, кивая портье на выходящих на улицу
девчонок, с восторженной улыбкой дергал бедрами, показывая, как
бы он отымел эту пару подруг. Портье быстро кивал бархатными ресницами.

Через полчаса, спустившись в холл, я узнал, что своего пляжа у
отеля нет, но постояльцы могут ходить загорать на территорию другого
отеля под названием «Саунд Бич Хотел». Это была еще одна новость,
о которой меня не предупредили в Москве. В любом четырехзвездочном
отеле положен холодильник в номере, – говорил Максим Максимович,
– и кондиционер, и пляж рядом. Все как у свободного человека,
который заплатил за временное обладание кусочком цивилизации деньги.

Но, похоже, все дело в размере заплаченных сумм. Если бы я взял
тур подороже, как мне предлагали, с системой «все включено», то
там непорядок наверняка бы тоже имелся – только менее заметный.
Например, личинки ленточных червей во льду для коктейля, что иногда
подают в барах на средиземноморских курортах, если официант из-за
презрения, спешки или безразличия заморозит вам лед из водопроводной
воды, а не из очищенной. А чем больше платишь, тем сильнее недостатки
мира услуг вытесняется из материальной области в духовную. Состоятельные
граждане – по крайней мере, в России – нередко несчастливы в личной
жизни, они страдают от неврозов, заключений в тюрьму, убийств,
самоубийств. У бедных же людей основные беды сосредоточены в нищете.
Все их услуги, купленные на малые суммы, оборачиваются физическими
или материальными страданиями. Например, отравление некачественной
пищей, дурное медицинское обслуживание, трескающиеся дешевые ботинки,
бесправие в суде, милиции, ломающиеся на дороге старые автомобили.
Средний класс, который находится между, призван вычертить в жизни
человека золотую середину. Для этого они опрощают свои эмоции
и чувства, гасят тревожное ощущение прекрасного, заменяя его улыбчивым
чувством красивого, средне преуспевают, создают средние предприятия,
средние семьи и становятся средне счастливыми.

Но есть ли абсолютные счастливчики на свете?

Тищик как-то рассказывал мне, что в бытность свою матросом на
советском судне он заплыл однажды на крохотный островок в Тихом
океане под названием Кирибати. Их судно потерпело аварию и шторм
пригнал его к этому острову. Жители Кирибати встретили матросов
радостно – ведь корабли заходят туда только раз в год, еще иногда
прилетит самолет, нанятый какой-нибудь исследовательской экспедицией
или богатыми туристами. Архипелаг Кирибати раньше принадлежал
Франции, недавно обрел независимость и сейчас ведет автономное,
закрытое от всего мира существование. Он лежит в стороне от морских
путей. Чтобы добраться туда, надо совершить длительное и затратное
путешествие с несколькими пересадками во многих странах, начиная
с Франции. Тищик рассказывал, что кирибатийцы не знают, что такое
влево и вправо, и живут в хижинах без дверей, потому что им в
голову не приходит что-то друг у друга воровать. У них нет излишеств,
неравенства, нищеты. Одежды там особой не нужно, еда есть в изобилии
в море и на суше. Еще Кирибати славится тем, что это единственное
место в мире, где начинается на планете временной отсчет Нового
Года. Поэтому иногда сюда приезжают богатые западные туристы и
первыми на Земле встречают Рождество и Новый Год. Вести с больших
континентов доходят до кирибатийцев редко и с трудом – поэтому
на острове нет соблазнов. А также почти нет телевидения, телефонов,
интернета – все это имеется только в маленьком поселке – столице
страны с единственной на всю страну больницей. Свое имя житель
Кирибати может поменять, когда ему вздумается. Некоторые кирибатийцы
для разнообразия меняют имена почти каждый месяц. Старики и больные,
чтобы не докучать близким, обычно заканчивают свою жизнь самоубийством
– для этого они выпивают специальный отвар из растений и легко
отходят в мир иной. Их родственники относятся к такому выбору
с пониманием и не сильно расстраиваются.

Генка Тищенко, который с командой ждал на Кирибати помощи почти
месяц, получил на острове новое имя, которое в переводе значило
Шар-рыба. Почему рыба, да еще и шар? – спрашивал я Гену. Он объяснял,
что поймал однажды в рифе странную рыбу, которая раздувается,
как шар и ощетинивается иголками – таким образом она защищается
о нападения хищных рыб и поэтому практически неуязвима. Тищика
так восхитила эта рыба, что одна местная девушка, которая полюбила
его и обещала, что родит от него сына, стала называть его Рыбой-шар
– чтобы Гена всегда был защищен от невзгод и опасностей. Но это
имя осталось на острове: пришел советский тральщик и отбуксировал
судно, которое доплелось до ближайшего порта, лежащего в десяти
тысячах милей.

Тищик иногда говорил мне, когда начинал выпивать: «Саш, а может,
бросить все и свалить на Кирибати? Там меня ждет женщина, которая
не знает, что такое влево и вправо, дом без дверей, и сын, которого
неизвестно, как сейчас зовут. И я там стану Рыбой-Шар, которую
никто не может проглотить…А не понравится – так выпью отвар и
дело с концом!» – смеялся он. «Ты и здесь можешь поменять имя
в паспорте, – смеясь, отвечал я ему на это. – Сейчас ведь все
возможно. И можешь выпить хоть яд, повеситься, или из окна выпрыгнуть,
какие проблемы?» «Не-е-е-т, Саш, – кисло улыбаясь, мотал головой
Гена и смотрел с задумчивой негой куда-то внутрь себя, – ты не
понимаешь… Ты не понимаешь, что есть такие удивительные места,
где особенно как-то чувствуешь, что именно тут тебе будет хорошо
умереть! Вот в таких местах и жить надо, Сашка! А здесь, в этой
склизкой, неоновой Москве – помрешь, и отнесут тебя за тридевять
земель, в пустое, как Луна, поле, где грязное небо над головой,
а в земле уже муравейник мертвецов гниет… Серо это все, пошло
для человека. Неужели не понимаешь?»

РЫБА-ШАР И ЖЕНЩИНА-ЧАЙКА

Я вышел из отеля на улицу. Здесь было солнечно, но не жарко. Особенное
преимущество солнца в Египте – оно светит не сверху, а как бы
рассеянно со всех сторон, даже от земли, поэтому, когда надеваешь
темные очки, глаза не болят и не напрягаются, потому что лучи
не слепят с боков. Даже если посмотришь в небо, солнца не увидишь
– только беловатая мгла, будто состоящая из полупрозрачных песчинок.

Пляж был метрах в трехстах – нужно было пройти по одной улице,
перейти другую и через отель Саунд Бич попасть к морю. На этом
пути меня сразу встретили местные торговцы: продавцы сувениров,
духов, одежды, фруктов, всего. Это была внезапная атака, живая
завеса, словно палочный строй в царской армии, через который иностранцу
на улицах туристических городов в Египте нужно обязательно проходить
– только бьют их не палками по телу, а настырностью, наглостью,
хамством по нервам.

Завидев меня, торговцы волнообразно – по мере того, как я приближался
– вскакивали со своих мест и шли, быстро бежали ко мне. Некоторые
кричали, оставаясь сидеть на ступеньках домов, на раскладных стульчиках
и в креслах. Их крики и призывы слились в один звенящий гул. Хэллё!
Хеллё-о-о-у! Эй, май френд, друг., – галдели они на дурном английском,
русском, немецком, польском. Стоило повернуть голову, как сразу
же рядом оказывался улыбчивый торговец, который протягивал тебе
руку, желая поздороваться, а потом тянул тебя к разложенному на
земле или висящему в магазине товару: «Эй, заходи, смотри какая
шапка, только для тебя, это древние папирусы, прямо из гробницы
фараона, а вот шлепанцы, духи по древним рецептам для твоей леди,
футболки, джинсы, рубашки, эй, друг, купи, как дела, джаст э момент!
Вэн ау ю фром? Ты откуда, из России?, как там Путин, купи для
своей герл эти бусы, иди сюда, почему не отвечаешь, эй, ты что,
не слышишь?!

Если я проходил мимо, не оглядываясь или отвечал по-английски:
«Нет, спасибо, мне не нужно» – я видел, как лица некоторых из
них кривились от злобной досады, а один, который, чтобы предложить
свой товар, перебежал с другой стороны улицы, как цыганенок в
России, и выпалил мне вслед с искаженной улыбкой на лице : «Гет
аут, фак ю!»

Но не все египтяне были столь бешено активны. Я прошел мимо нескольких
чайхан, где в тени под вращающимися вентиляторами в каменных залах
молча сидели арабы-мужчины – расслабленно, неподвижно курящие
кальян или пьющие чай. На меня, проходящего мимо, они не обращали
никакого внимания, лишь иногда задерживали на туристах немного
мрачные или усталые взгляды. А на улице все время гудели, пиликали,
трезвонили клаксоны проезжающих автомобилей и такси. Маршрутные
мини-автобусы резко тормозили, останавливались, оттуда высовывались
чернявые головы и с широкой улыбкой громко предлагали куда-то
довести. Молчать было невозможно. Я сразу понял, что молчанием
здесь не отделаешься – нужно было хоть жестом, хоть словом показать
свое нежелание куда-то ехать и что-то покупать – иначе маршрутка
могла бесконечно долго ехать за тобой, а торговец настойчиво идти
рядом, дергать за локоть или плечо и что-то без умолку говорить.
Но если ты вежливо и настойчиво отказывался – от тебя все рано
долго не отставали. Казалось, они только и ждут слабого всплеска
твоего голоса, чтобы с новой, удесятеренной энергией взорваться
звенящими выкриками на каком-то уменьшительно-детском английском:
«Хелоло, май френд! Вэн а ю фром? Кам хиа!», и бежали за тобой,
бежали до тех пор, пока их лавка с товаром не оставалась уже слишком
далеко позади, и только тогда они, кривя в досадливой злобе лицо,
отворачивались и медленно возвращались. Кажется, толерантные европейцы
и вежливые работники турфирм называет все это национальной ментальностью,
к которой приезжим надо относиться с улыбкой и пониманием.

Совершенно опустошенный, будто побывавший в каком-то душевном
крематории, я вошел в двери отеля «Саунд Бич». Охранники хотели
взять с меня семь фунтов за вход, но когда я почти с ненавистью
выдернул из кармана визитку своего отеля, с насмешливым сожалением
пропустили. У меня мелькнула мысль: а не взять ли билет и сегодня
же улететь обратно?

На территории пляжа было тихо. Рай тишины и плеска волн. Я вспомнил
слова Инны, что отель в Египте надо заказывать с собственным пляжем,
чтобы вообще не ходить по улице. Она была права. Вероятно, мир
постепенно подстраивается под удобную среднеклассовую модель,
где все распределяется по нишам. Странный отдых, будто в резервации.
На лежаках и в креслах лежали и загорали на полосатых матрасах
европейцы. Слева, в тени навеса, отдыхали и арабы: женщины в одежде
и голые по пояс мужчины. Некоторые женщины были закутаны тканью
по самые глаза.

Я вошел в пляжное кафе под деревьями, сел за столик. Заказал шаверму,
минеральную воду и коктейль Гавана Либре, обозначенный в меню.
Курил и смотрел на загорелых туристок в бикини, идущих мимо стоящих
по колени в воде арабок в длинных одеждах. Европейки заходили
в море, ныряли, а египтянки, ополоснув лицо и замочив низ платья,
выходили и возвращались на свои шезлонги. Шаверма была отменная,
Гавана Либре оказалась коричневой газировкой с добавлением спирта
– наподобие нашего русского коктейля в железной банке под названием
«ром-кола».

Перекусив, я расплатился, разделся до плавок, положил вещи на
свободный шезлонг и вошел в едва прохладную воду. Проплыл несколько
метров, нырнул пару раз и вернулся. «Надо будет взять напрокат
маску и трубку и посмотреть на рыб» – подумал я.

Неподалеку под пальмой полулежали в шезлонгах те самые девчонки,
про которых улыбчивый Эни сказал, что они русские. Обе были маленькие,
с маленькими грудками и с неплохими, но не спортивными фигурками
в ярких китайских купальниках с блестящими золотыми вставками
на бретельках и со стекляшками пирсинга в пупках. Одна из девушек,
лежа на животе, читала иронический женский детектив Донцовой.
На ее сосредоточенном лице было написано сонно-недовольное выражение:
«Ну что еще здесь делать, кроме как книжки читать?» Вторая, откинувшись
спиной на поставленный, как кресло шезлонг, загорала, запрокинув
лицо в солнцезащитных очках и заложив руки за голову. Я переставил
свой шезлонг поближе к пальме, где сидели девушки – там было больше
тени.

– Привет! – сказал я и поднял руку. – Давно приехали?

Обе слегка шевельнулись, посмотрели на меня, но промолчали.

Я встал и подошел ближе. Наклонился к той, что читала:

– Интересно?

– Да так, смешно, – ответила она без улыбки, – а что?

– Хотите пивка, холодного?

Девчонка повернула голову к загорающей подруге:

– Слышь, Кать! Пиво предлагают.

Пиво я заказал в павильоне, стоящем тут же, на пляже, метрах в
десяти. Бармен принес нам три «Стеллы» вместе с бокалами прямо
к шезлонгам. Девушки оказались из Перми, прилетели три дня назад.
Звали их Света и Катя. Спросили, чем я занимаюсь в Москве. Услышав,
что работаю на телевидении, заинтересовались, стали задавать вопросы,
на которые мне было неинтересно отвечать. В конце концов, разговор
немного затух.

Вскоре Света зевнула:

– Жарко. Может, еще пива?

Улыбнувшись, я встал и пошел за пивом в павильон. Вскоре бармен
принес новые три холодные бутылки, мы стали пить.

– А вечером что делаешь? – спросила Света.

– Да не знаю еще. А вы?

– Тут неплохие ночные дискотеки есть, Аквафан, Папас бич. Мы
уже ходили. И рыбный ресторан в центре, суперский, там на пятнадцать
баксов с каждого можно поесть, и мидии, и осьминоги.

– Осьминоги? – повернула голову Катя – гадость, я пробовала. Суши
лучше.

– Вы там были уже?

– Где, в рыбном ресторане? Нет еще. – Света посмотрела на меня.

– Пирамиды видели? – спросил я.

– А, да, вчера.

– Ну и как вам?

– Да как… Катька хотела слазить немного вверх по камням,
чтобы фотку классную сделать, так к ней полицейский пристал, стал
кричать, чтобы слезала.

– Ненавижу обезъян этих, – с брезгливым пренебрежением сказала
Катя, кивая в сторону проходящих арабов.

– Почему? – спросил я с улыбкой.

– Пристают к нашим девчонкам. Меня один не здесь, на другом
пляже за грудь ущипнул, так я ему ногой врезала.

– А он?

– Он? Че он? Они же боятся к иностранкам приставать, если
те в полицию пожалуемся, их сразу уволят. А нас они за иностранок
не считают.

– А за кого считают? – не понял я.

– За русских. Русские бабы для них все шлюхи. Немок и голландок
боятся, а нас нет. Но когда я его ногой по заднице долбанула,
он заулыбался так, а в глазах бешенство. Ничего, с уродами так
и надо!

– Злая ты какая-то, – не удержался я, – маленькая и злая.

– Маленькая? Думаешь, школу вчера закончила?

– А, кстати, девчонки, чем вы занимаетесь?

– С тобой говорим, – сказала Катя и хохотнула.

– А тебе, кстати, сколько лет? – спросила Света.

– Тридцать восемь, – сказал я. И сразу ощутил двойное неудобство –
оттого, что забыл, что тридцать восемь мне будет только через
четыре дня. И потому, что вдруг показался самому себе вялым и
старым.

– Ничего себе, – ухмыльнулась Света, – хорошо сохранился. – А
ты чего, один, что ли, сюда приехал?

Я кивнул.

– Чего так? – подняв брови, насмешливо спросила ее подружка.

Я не сразу нашел, что ответить. Похоже, я устыдился своего возраста
и уже злился, что подошел к ним.

– Ну, так. Иногда одному нравится, – неопределенно сказал я,
криво улыбаясь.

– А, ну бывает, – сказала Катя и, шевеля оттопыренными губами,
отвернулась.

Напрягаться и развивать дальше разговор было неприятно, да и лень.
Девушки тоже почти потеряли ко мне интерес. Я стал смотреть на
слепящее море.

– Пойду погляжу на дно, – сказал я подружкам.

Если бы мы жили в одинаковом возрасте последние лет сорок-пятьдесят,
то наверняка бы заметили, как в массовом сознании менялось понятие
престижности возраста. В конце пятидесятых главными героями западных
вестернов, хичкоковских и джеймс-бондовских фильмов были седовласые
подтянутые джентльмены под пятьдесят. В них влюблялись как тридцатилетние
дамы, так и двадцатилетние леди. Шестидесятые – взрыв молодости,
появление юных беспечных ездоков на Западе и романтиков в СССР,
которым многие стали подражать. В семидесятые – культ тридцати
пяти-сорокалетних героев мужчин типа Делона и Бельмондо во Франции
и Басилашвили с Мягковым в СССР. Популярным женщинам тогда – тоже
было часто за тридцать. Середина восьмидесятых – постепенное омоложение
модного возраста. В конце девяностых и начале XXI века – начался
повсеместный культ красивой, ловкой, мобильной и активной юности.
Реклама, кино, карьера в престижных компаниях – только молодым.
Чем юнее – тем лучше и, пожалуй, вечнее. Мужчины за сорок сегодня
красят волосы, учатся сленговому молодежному языку и стараются
не показывать при смехе рта из-за плохих зубов. Женщины – если
имеются деньги -делают пластические операции. Те, у кого денег
и сил нет – живут как бы отдельно, в своих стареющих резервациях,
пьют дешевую водку, спорят с телевизором и донашивают старую китайскую
одежду. Старость и смерть сегодня синонимы, они немодны, их отменили
ввиду низких рейтингов у населения. Причем как на Западе, так
и у нас. Интересно, когда снова введут?

Начало пятидесятых в Европе, романтические шестидесятые, эксперименты
Годара, неореализм, «Новая волна», советский режиссер Хуциев,
киносценарист Шпаликов. Пожалуй, юность тех главных героев была
какой-то другой – не правда ли? Как сказал генеральный продюсер
нашей передачи «Красная Шапочка» Роберт Сергеевич Ланских, она,
та шестидесятническая юность, была отстойной и состояла сплошь
из лентяев, которые ничего не умели делать, а только читали книги,
бренчали на гитарах и мечтали. Сам наш продюсер по возрасту тоже
из шестидесятников. Однажды Роберт Сергеевич, на одном из послепередачных
фуршетов в ресторане «Петрович», хорошо подвыпив, высказал такую
мысль: «Книги – вообще вредная штука. Я конечно, имею в виду хорошие
книги, художественную, а не примитивную коммерческую литературу.
Будь моя воля, я бы их совсем запретил.» «Почему?» – спросил кто-то
из нас, кажется, секретарша Даша. «Да потому, – грузно, надувая
щеки и жуя губами, ответил продюсер, – что там описывается выдуманная
жизнь, которой на самом деле в реальности не существует. И человек,
начитавшийся таких вот хороших книжек, никогда не сможет нормально
функционировать в нашем современном мире. Он не сможет нормально
зарабатывать, достойно содержать семью и себя, он всегда будет
как бы предателем для общества и близких – потому что будет помнить,
что там, в книге, он видел нечто такое, чего в жизни нет. И он
часто будет это самое нечто искать, мучиться. И как результат
– ослабление воли, деградация личности, потеря самоуважения, приличных
денег, желания достойно жить. Ну, это знаете, как оргазм у женщины…»
– сказав последнюю фразу, Роберт Сергеевич сильнее зажевал губами,
нахмурился и, кажется, немного даже покраснел. Регина Павловна
пронзительно-недоуменно, решив вероятно, что шеф оговорился, посмотрела
на него. Даша отвернулась в сторону и хихикающе улыбалась. Марина
Рутгерт сидела в изысканной позе, курила тонкую сигарету и бесстрастно
ухмылялась – ее трудно было чем-то удивить. «М-да… – вот такое
сравнение, прошу, конечно, прощение у дам, – кашлянув, продолжил
продюсер. – но оно, пожалуй, наиболее точно передает мою мысль.
Психологи ведь давно заметили, что если женщина, никогда ранее
не испытывающая оргазм, все таки однажды его испытает – то она
уже никогда этого не забудет и втайне будет мечтать, как бы ей
увильнуть куда-нибудь и снова испытать оргазм. Но это ни к чему
хорошему, как правило, не приводит. Семьи разрушаются, люди беднеют,
женщина становится несчастной. В наше время лучше уж функционировать
без всяких оргазмов – счастливей будешь. Вот и хорошие книги –
тот же оргазм, уводящий от реальности в страдания и несчастья.
А долгие несчастья человеку противопоказаны, это еще Эпикур говорил,
древнегреческий мудрец – единственный, пожалуй, которого можно
читать, да и то в ранней юности… Ну! – тут Ланских высоко поднял
свою рюмку с водкой, – давайте-ка, господа телеангелы и телеархангелы,
выпьем за то, чтобы поменьше было в нашей жизни несчастий! А книги…
ладно, бог с ними, прощаю. Я же не Гитлер какой-то. Сами, если
что, отомрут за ненадобностью».

В том же пляжном павильоне, где продавалось пиво, я взял напрокат
подводную маску с трубкой и длинные темно-синие итальянские ласты.
Войдя по колено в море, я натянул ласты на ноги, затем поплевал
на стекло маски, чтобы оно не запотевало и смыл все водой. Аккуратно
приладил маску к лицу, вставил под ремешок дыхательную трубку,
зажал зубами резиновый загубник и опустил голову в воду. Не спеша
лег, сделал несколько вдохов и, шевеля ластами, поплыл к выходу
из пляжной бухты. Песчаное дно постепенно перешло в каменистое,
с редкими водорослями и кустиками кораллов. Я проплыл под недостроенным
мостиком возле полуразрушенного мола. Здесь было метров шесть
глубины. Подо мной плавали рыбы – переливались сиреневыми, зелеными,
желтыми, красными цветами. Я несколько раз нырнул, чтобы поближе
их рассмотреть, но сразу резко начали болеть уши. Повернул обратно
– но не в бухту, а к молу слева от пляжа, там была видна железная
лестница, по которой можно было вылезти из воды.

В это время под собой я увидел странную рыбу сантиметров двадцать
в длину – она была толстой, чуть сплюснутой со спины и живота,
сужалась к хвосту, имела мощный округлый лоб и большие, как у
бычка, глаза. Вместо чешуи – сложенные к хвосту иглы. Рыба лежала
на дне под кораллом, едва заметно шевеля плавниками. Медленно
поднырнув, я очутился в сантиметрах тридцати от ее спины. Рыба
не пугалась и стояла на месте. Я подвел к ней руку и накрыл ладонью
ее спину. Рыба всколыхнулась в моих пальцах, стала открывать и
закрывать рот, раздуваясь, как шар. Поддерживая ее с двух сторон,
я всплыл. Диковинное животное уже полностью надулось и ощетинилось
иголками. Я отпустил ее – смешно переворачиваясь с боку на бок,
рыба пучила нахмуренные глаза, хватала ртом воду и быстро шевелила
пятнистыми плавниками, пытаясь плыть. Рыба шар? Да, похоже, что
это она. Так вот значит, ты какая. Я поддерживал Рыбу-шар с боков,
поглаживая ее плавники, лоб и иголки, которые совсем не кололись
– она была довольно легкой в воде, как надувной, немного наполненный
водой мячик

Я убрал руки из-под нее. Недовольно морща лоб, Рыба-шар начала
сдуваться и, набирая скорость, быстро растворилась в прозрачной
воде.

К подружкам из Перми возвращаться не хотелось. Но необходимо было
забрать свой рюкзак на шезлонге, где лежали деньги, сигареты и
CD-плеер с дисками.

Вернувшись на пляж, я увидел, что обе девчонки вошли в воду и
начинают, барахтаясь, плыть. Тем лучше. Я подошел к своему креслу,
взял рюкзак. В этот момент в рюкзаке, глубоко внутри, зазвонил
мобильный телефон.

Я вначале даже опешил – совсем забыл про свой мобильник. Но он
трезвонил переливчатой мелодией Моцарта. Я порылся в рюкзаке и
вытащил телефон: серо-белый старенький «Сименс А52» с вечно умирающей
батареей. На дисплее был высвечен номер Шумакова. Секунду поколебавшись,
я нажал на кнопку с нарисованной на ней зеленой трубкой.

– Алле, Саш! – раздался знакомый голос. – я тут в туннеле еду,
сейчас связь пропадет. Съемки начинаются завтра, предварительно
в двенадцать. Ланских просит снять сразу все программы на месяц
вперед, он в Швейцарию уезжает. Слушай, перезвони Регине, она
тебе сама все…

Связь оборвалась.

Я стоял и смотрел на телефон в своей руке. Похоже, объяснять
что либо было невозможно. Я был в Египте, съемки начинаются завтра.
Выходит, я сделал свой микроскопический выбор: полз, полз червяк
и решил храбро отползти в сторону?

Телефон снова зазвонил.

Взглянул на дисплей: Регина.

– Алло…

– Саша, добрый вечер. Я не поздно?

– Да нет… Хотя, в общем, да – сказал я.

– Я не знаю, звонил ли вам Игорь. Завтра срочные съемки…

– Да, звонил. Я не приду.

– Ну так вот, начало не в двенадцать, а в одиннадцать. Что?

– Меня не будет, Регина Павловна. Я в Египте.

– В «Ритме?» (Так называлась наша монтажная на улице Галушкина
возле ВДНХ). Что вы там делаете? Да нет, не сейчас, Саша, съемки
начнутся завтра, нужно срочно подготовить хотя бы примерный сценарий
и подводки на тему …

Я еще в конце монолога мчащегося в «Ниссане» по туннелю
Шумакова начал рыть ногой в горячем песке ямку. В сущности, ничего
героического, как и трагического не происходило – я терял довольно
денежную работу и немного «подставлял» свою компанию. Но замену
мне, если постараются, найдут быстро – на ТВ долгоиграющих гениев
не бывает. Жаль, что с деньгами теперь будет трудно. Особенно,
когда я вернусь в Москву – сбережений хватит на месяц, два…

Слушая длинные рассуждения Регины Павловны, я бросил «Сименс»
в ямку, придавил его носком ноги, а второй ногой быстро засыпал
его песком сверху и утрамбовал. Постоял, прислушался – тишина.

Когда я уже собрался, забросив рюкзак за плечо, уходить, телефон
вновь зазвенел. Вероятно, в момент похорон несколько песчинок
под тяжестью моей ноги надавили на кнопку с нарисованной зеленой
трубкой. И теперь было странно и как-то глупо слушать, как под
землей тихо позванивает мелодия Моцарта.

Я возвратился на пирс.

Возле полуразрушенной балюстрады я нашел пустое кресло, развернул
его к горизонту, сел и стал смотреть на море. Прохладный ветер
с легким запахом йода дул в лицо. Неподалеку, на краю пирса, на
полиуретановом коврике лежала в купальнике высокая женщина примерно
моих лет и что-то писала ручкой в большой тетради. Я вытащил пачку
«Голуаз», закурил. Смотрел на море и на женщину. Она время от
времени писала, а в перерывах поднимала голову, щурилась, сдвигала
с волос на глаза большие солнечные очки и смотрела на море. Время
от времени она доставала сигарету и выкуривала ее. Я тоже курил
и смотрел на море. Потом я надел на уши наушники, вставил в плеер
диск «The Doors» и стал, глядя на легкие волны, слушать песни
«People are strange» и «Strange days» Мне понемногу становилось
хорошо. Мое желание взять обратный билет, возникшее после прогулки
сквозь строй торговцев и усилившееся после разговора с девчонками,
улетучивалось. Все-таки здесь, наедине с природой, было вполне
неплохо. Я вспомнил слова Гуча о том, что если найдется место,
где захочется умереть, то там и нужно жить. Что-то в этом есть,
в этой мысли. Если бы не существовал чистилищный аэропорт Хургады,
унылый отель Мирамар, эти бегущие толпами навязчивые торговцы
– то здесь, в этом кусочке спокойного мира с пишущей женщиной
и плавающей неподалеку рыбой-шар можно было бы жить и умереть.
Или наоборот. Хорошо, что есть рыбы, которые молчат и светятся
нереально чудесными красками. Хорошо, что есть море, удивительно
прекрасное по сравнению с безжизненной желтой землей на берегу.
Хорошо, что есть эта спокойная женщина, которая лежит, как большая
сильная чайка на каменном пирсе и что-то пишет.

Было в ней что-то материнское, в этой женщине, хотя я с ней никогда
не общался и не знал, кто она. Русская, испанка, немка? Похожа
на иностранку. Мне хотелось принести сюда тетрадь, сидеть в этом
кресле на берегу и тоже писать свой роман. Но было отвратительно
думать, что придется возвращаться в отель сквозь строй уличных
торговцев.

И все же я встал. Прошел мимо загорающих под пальмой девчонок
из Перми, к которым уже подсели два чеха и угощали их пивом. Вошел
в прохладное фойе отеля Саунд Бич, спросил у портье, где находится
ближайший магазин канцелярских принадлежностей, где я могу купить
тетрадь. Портье долго не мог понять, чего я хочу, потом заулыбался,
подскочил к другому служителю, что-то ему сказал и тот сразу куда-то
убежал. «Вэйт, Вэйт», с улыбкой успокаивал меня портье.

Я сказал себе: это просто Египет, он такой, ну что тут сделаешь?
Или ты хочешь сейчас же улететь отсюда, или сесть рядом с женщиной-чайкой
и писать свой роман. А в перерывах слушать Дорз, Джетро Талл,
Лед Зеппелин, Дворжака и полонез Огинского, погружаться с маской
и трубкой в воду и смотреть на молчаливых рыб, медленно заплывающих
в свои коралловые своды и арки и выплывающих из них. И писать.
Сидеть в кресле на берегу старого пирса – и писать. Неужели это
плохо? Я дождался служителя, который пришел, важно держа тетрадку
под мышкой. У него был такой вид, словно я попросил его достать
немного снега – и он достал. Ну, понятно, что сейчас будет, –
снисходительно понял я. Пять фунтов, – объявил портье. Я не стал
торговаться и вытащил из кошелька бумажку в пять фунтов. Тут портье,
немного нахмурившись, быстро произнес: «Сэвен» «Почему семь?»
– удивился я. Он стал что-то важно объяснять, что какая-то иная
тетрадь, может, и стоила пять фунтов, а вот эта, что у него в
руках, лучше по всем параметрам и поэтому стоит семь. Я дал ему
семь фунтов.

Девчонки играли с чехами в карты. Смеялись о чем-то. Конечно,
вряд ли они слышали Моцарта из-под песка – если, конечно, звонки
моих бывших коллег продолжались. Я подумал, что для простоты общения
часто лучше плохо понимать язык того, с кем беседуешь – чтобы
не нырять в его душу и не разочаровываться. Увидев меня, Света
с насмешливой улыбкой сощурилась, выпятила губы и вновь повернулась
к собеседнику.

Я вышел на пирс. Женщина-чайка по-прежнему лежала на краю пирса
и что-то писала в своей тетради.

Я сел в кресло, открыл свою тетрадь. И с первой страницы стал
писать по памяти с того места, где повествование оборвалось в
Москве. Описывал все, что появлялось в моем воображении, весь
тот мир, что возникал, вспыхивал и обретал трепещущую, вибрирующую
плоть. Вначале это был лишь темный неясный хаос, как и положено
при очередном создании нового мира. Потом возникла какая-то твердь.
Позже в серой темноте вспыхнул неяркий свет. Наконец, зашевелились,
стали подниматься, вырастать и двигаться живые существа, люди,
животные, деревья, дома, трава, ветки, машины, птицы, мысли. Взошли
солнце, звезды, луна. И поплыли рыбы. Да, там была глава про молчаливую
и вдруг заговорившую Рыбу-Шар, которую поймал приехавший из северной
страны ныряльщик, подержал ее в своих руках и выпустил. И вот
что из этого вышло.