Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Начало

Часть 2

П О Г Р У Ж Е Н И Е

  
                                                               «У нас нет другой планеты, на
                                                                которую мы могли бы переехать» 


                                                                                               Фидель Кастро

ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ ТРИДЦАТИ СЕМИ

Человеку всегда нужно многое – но это часто оказывается таким
немногим. Бывает, что ощущение многого рассеивается, как дым, или
оказывается слишком мелким. И тебе уже кажется, что на
большее ты не способен, что у тебя нет на это ни времени, ни сил.
Что нужно мне? Я не мог это точно понять – сейчас, в моем
подступающем конце серебряного десятилетия. Почему я называю
десятилетие от тридцати до сорока серебряным? Потому что
десятилетие человеческой жизни от двадцати до тридцати лет
принято называть золотым. А оно у меня давно кончилось.
Следующим, как видно, будет серебряное. А потом, после сорока…
бронзовое? А под старость – медное. И перед смертью, наконец –
каменное? Или может быть, песчаное… А что, если бы – морское?
Хотелось бы, чтобы морское, океаническое. Потому что очень
хочется, несмотря на все библейские тексты и научные теории,
чтобы жизнь наша появилась из воды. Что-то очень чистое есть
в океане, море реке, озере – совсем не то, что в черной
гниющей земле или в желтом песке пустыни. Сначала –
околоплодные воды матери, а после – соскальзывание в прозрачную влажную
толщину по стапелям с корабля, как во время морских
похорон. Все правильно – путь туда, откуда прибыл. Что мне нужно
сейчас, а? Если бы я получил, как мечталось последние годы,
любовь – что дала бы мне эта любовь? Что? Сомневаюсь, что я бы
ожил. Что дала бы мне эта любовь сегодня, когда вечность
уже пройденный этап, когда лица людей начали вдруг стареть.
Да, именно ближе к сорока все и происходит. До этого ты
пребываешь в окутывающей с детства блаженной дымке, в которой
конечность мира кажется фантастикой, угрожающей многим, но не
тебе, твоим родственниками и друзьями. А потом – внезапно: в
месяц, полгода, год – ты начинаешь видеть тех, кого время
никогда прежде не меняло – резко постаревшими. Стареют актеры,
чьи фильмы ты смотрел все детство и всю юность. Стареют
руководители стран. Стареют мать, отец, братья. Стареют подруги
и жены друзей. Стареют твои бывшие любимые девчонки. Даже
дети их, слишком быстро начинают расти и меняться – тоже, по
сути, стареть. И ты сам, глянув однажды в зеркало, замечаешь,
что тихо сдвинулся и пошел в сторону смерти. Нет, раньше
ты, конечно, тоже шел в ее сторону, только едва родившись – но
то было веселое, легкое и вальяжное восхождение на гору, а
теперь – уже как видно, начался спуск с нее. Страна вечной
молодости, озвученная на ТВ и впечатанная в глянцевые журналы
– кончилась. Кричащие, танцующие, энергичные массы остались
по одну сторону горы, а ты – по другую.

Приехав два года назад в свой родной город, я однажды увидел в
продуктовом магазине очень старую и плохо одетую женщину – и
внезапно, со смущающей душу тревогой опознал в ней нашу школьную
«железную леди», учительницу физики, неизменно ставившую
мне тройки. Забыл, как ее звали… Помню лишь, как крепко
обхватывала она меня в школьном классе во время диктовок заданий
по физике своей стальной, подчиняющей себе волей, грозной
походкой, своим сухим, с хрипотцой, голосом и неседеющим лицом
древнеримской матроны – словно срисованной с репродукций
учебников истории. А сейчас, в продуктовом магазине начала
21-го века, моя грозная «физичка» сморщилась, сплюснулась, лицо
ее искромсали морщины, и лишь глаза смотрели на мир
отстраненно и задумчиво-жестко – по этим глазам я и узнал ее,
несмотря на то, что и их выражение тоже постарело.

Я проснулся. Была тихая оранжевая вечерняя тишина.

Третий египетский день. Третий день с утра я ходил на пляж, купался
в прохладной и тяжелой от соли воде, писал в тени
«Адаптацию». Часа в три возвращался в отель и ложился спать.
Женщина-чайка появлялась на пирсе после обеда, но я так и не решился
к ней подойти. Не захотел – похоже, мною и здесь, за тысячи
километров от Москвы, овладело знакомое состояние пустоты,
лишь иногда шевелящееся от редких приступов жизни. Вечерами
такие приступы тоже случались. Однажды я съездил в центр
Хургады, но орущая толпа торговцев быстро выплеснула меня назад
и не дала найти подходящее место для тишины. Поэтому желтые
египетские вечера я просиживал в каком-нибудь ближайшем
кафе. Пару раз по какой-то автоматической инерции пытался
познакомиться с какими-то девчонками. Но при малейшем признаке
невнимания ко мне, при малейшем проблеске банальности или
пошлости в словах моих собеседниц на меня сразу накатывала волна
равнодушия. Разговоры становились неинтересны, ничтожны.
Даже секса с ними не хотелось – настолько неприятно было
понимание того, что я должен заигрывать с женщиной лишь только для
временного обладания телом, и все. Такого раньше со мной не
было. Любой мужчина при знакомстве с женщиной
подсознательно чувствует в ней либо свою будущую жену, либо временную
любовницу. Я же, похоже, действовал просто по инерции, не желая
особенно ни того не другого. Неужели мир, который прежде
меня сильно и спокойно радовал, до такой степени изменился? Я
не верю, что до такой степени я сам изменился, не верю.
Конечно, такую мысль высказал бы на приеме какой-нибудь
среднеклассовый психотерапевт в ухоженном московском кабинете. Все
дело в тебе, а не в окружающем мире, нужно мирно принять его
таким, какой он есть – участливо проговорил бы мне этот
неплохо зарабатывающий психотерапевт. Какая чушь! Тогда и
эмигрантам не надо было уезжать из Советской России, и солдатам на
фронтах Великой Отечественной умирать было бы не нужно. В
чем проблема? Измени внутри самого себя отношение к внешним
обстоятельствам, и все станет великолепно. Белые помирятся с
большевиками, нацисты с евреями, евреи – с газовыми печами.
Нет, что ты! – скажет мне слегка недовольно мой успешный
московский психотерапевт, – войны и расовая неприязнь – это
совсем другое… Да, другое, – кивну я, – но суть то одна. Если
всегда менять свое отношению к меняющемуся миру, а не
пытаться сохранить свое собственное мнение к нему, то зачем тогда
научные и культурные открытия, Коперники, Эйнштейны,
Ван-Гоги, Достоевские, Толстые? Они не нужны, потому что в любом
открытии или книге всегда необходимо идти в поход против
общепринятого – иначе не было бы ни технического прогресса, ни
прорывов в искусстве. Но ты же не Ван-Гог и не Коперник –
усмехнется знакомой толерантной усмешкой психотерапевт, – это они
могут и должны что-то менять, а ты-то, средний человечек,
куда лезешь?

И вот здесь хорошо, очень неплохо заехать в морду этому успешному
психотерапевту, выбить хуком снизу вверх несколько его
дорогих, чрезмерно белых металлокерамических зубов, а затем
крикнуть этой бездарной сволочи – лучше, нет, не крикнуть, а тихо
сказать, нагнувшись над ним, четко и внятно – что именно
из-за таких как он, и из за миллионов похожих на него, внушивших
себе и внушающим другим, что жизнь элементарна и проживать
ее надо тоже элементарно, что именно из-за них и гасится тот
божественный огонь, что горит с рождения в каждом из нас,
что именно из-за такой вот психотерапевтической сволочной
идеологии глупеют и превращаются в атавистических медуз наши
души в наших солнечных сплетениях.

Но никто никому в рожу, конечно, не заедет. Страх показаться
сумасшедшим инфантильным ребенком – не позволит, нет. Ты заплатишь
ему, психотерапевту, неплохие деньги за его идиотский прием
и гениально-примитивную лекцию. И уйдешь, взяв рецепт на
покупку каких-нибудь цветных таблеток в аптеке. Жизнь
примитивна, господа – она ярка и полезна, как десяток плавающих в
последождевой луже червяков. Есть, спать, сношаться, искать
пищу, добывать ее, снова сношаться, снова есть, снова добывать
еду и снова спать. Все. Пока какой-нибудь херувим сапогом от
фирмы «Экко» не раздавит в этой луже парочку из вас. Или
небесное колесо от фирмы «Мишлен» с ревом не переедет все лужу
вместе со всеми вашими жизнями разом. Такова уж реальность.
Прими ее как есть, приспособься.

Адаптируйся.

Полюби то, что отвратительно, посмейся тому, что не смешно, стань
добрым к тому, что агрессивно, равнодушным к тому, что
несправедливо. Одно из психотерапевтических упражнений: стоя перед
зеркалом каждый день, улыбаться и весело говорить себе, что
ты сильный, влиятельный, удачливый, красивый, умный. А потом
идти на улицу, в мир. Навязывание своему лицу улыбки рано
или поздно изменит настроение твоей осьминожьей души, и она
тоже начнет по утрам улыбаться – как бы станет по утрам зубы
чистить, как и ты.

Адаптируйся.

Мой коридорный копт Эни удивил меня за эти дни. Однажды он тихо
постучался в номер, и когда я открыл, несколько смущено спросил,
не налью ли я ему виски. У него было хмуро-жалостливое
лицо, в руке он держал маленький стеклянный стаканчик. Когда Эни
выпил грамм сорок «Джеймесон», лицо его засветилось
сознанием глубочайшего счастья. Я даже ему позавидовал, вспомнив,
как когда-то в глубоком детстве я попробовал впервые
привезенную из Москвы «Пепси-колу» и тоже примерно так же был
счастлив.

Зря я ему, конечно, налил. Здешний мир не знает категорий
тактичности. На следующий день, рано утром, Эни вновь постучался и уже
панибратски спросил виски, но я ему отказал – скривив
гримасу и промямлив нечто вроде: «No, I am very busy». Странная
форма отказа, правда? К вечеру, вернувшись с пляжа, я
обнаружил, что содержимое бутылки «Джеймесон» немного уменьшилось.
Было неизвестно, использовал ли при этом Эни свой стаканчик,
или прикладывался к бутылке губами. Я вылил остатки виски в
раковину, а бутылку выбросил в мусорное ведро.

Было шесть вечера. Я встал, принял душ, побрился. Спустившись в
холл, спросил ужин. Мечтательно улыбчивый Муххамед мягким жестом
пригласил меня сесть за стол, сам вышел из-за стойки и
скрылся в двери возле лестницы. Я сидел и смотрел вправо, на
стену за колонной, где висели трое часов. На одних было
показано время в Берлине, на вторых в Каире, на третьих – в Москве.

Муххамед на подносе принес ужин – тонкие темные лепешки, залитый
коричневым соусом рис, тарелку с длинными кусками тушеного
мяса, два персика и киви на блюдце. «Сок или пиво?» – спросил
он. «Пиво «Стелла» – сказал я. Муххамед вытащил из стоящего
возле стойки холодильника бутылку «Стеллы», изящно– было
видно, что ему нравится вести себя вот так, – наполнил пивом
стакан и изящно поставил рядом бутылку.

Я начал есть и он тактично отошел, грустно улыбаясь, если мы
встречались глазами, уже издали. Над стойкой работал телевизор –
там шли арабские музыкальные фильмы, по театральности
напоминающие индийские, и Муххамед с меланхоличной завороженностью,
подперев рукой щеку, смотрел на экран. Была в Муххамеде
какая-то гуттаперчевая пластичность и тихая, даже почти
интеллигентная задумчивость. И в то же время не хватало в нем, как
мне казалось, чего-то настоящего. Еда была под стать
Муххамеду – меланхоличная, без изысков вкуса, но если запивать ее
светлым холодным пивом, было неплохо и сытно.

Поев, я подошел к стойке, расплатился за пиво и оставил Муххамеду
три фунта чаевых. Он улыбчиво поблагодарил меня. Я спросил,
давно ли он работает в этом отеле.

– Год, – ответил Муххамед, – прошел курсы для служащих отелей, и приехал в Хургаду из маленькой деревни под Каиром.

– Ну и как?

– Здесь другая жизнь, цивилизация, деньги, – с доверительной улыбкой сказал он, – Конечно, в пятизвездочном отеле больше чаевых,
но все же неплохо. И девушки кругом очень красивые…

Он поинтересовался, чем я занимаюсь в Москве и сколько зарабатываю.

Сейчас ничем, ответил я, а раньше получал на телевидении полторы
тысячи долларов в месяц. Иногда больше.

Муххамед улыбчиво посочувствовал:

– Мало, наверное? У вас такая дорогая страна, я видел по телевизору.
Мне нравится Россия.

– Чем? – улыбаясь, спросил, я.

– Тут ваши девушки русские в отеле есть – сказал Муххамед с прищуренным выражением меланхоличного счастья на лице, – ты познакомился с ними?

– Нет, они не захотели знакомиться.

– Это нехорошо, – печально покачал головой Муххамед, – Они и со мной
не хотят знакомиться. Плохо без женщины. У вас, людей с
Запада и из России, обычно все с девушками, у нас – нет...

Он произносил английское слово girl протяжно-мечтательно, закатывая
глаза: «ги-и-ирл».

– А у тебя есть девушка, Муххамед?

– Есть. Она живет в моем родном селе под Каиром. Но мы не можем с
ней пожениться. Это очень трудно в Египте, у меня мало денег
для свадьбы.

Я вышел из отеля на ступеньки, выходящие на улицу. Закурил. От
асфальта под ногами поднималось тепло. Мимо проходила компания
иностранцев с рюкзаками. Слева, у подвального магазинчика
сувениров, где горел свет, стоял усатый Эни – он курил и
негромко, отрывисто оглядываясь, говорил о чем-то с арабом, сидящем
на раскладном стульчике.

– О, май френд!» – увидев меня заулыбался Эни, – Как дела?

Я кивнул ему в ответ и приветственно поднял руку, но Эни уже
отвернулся и продолжил свой разговор с человеком на стульчике.

Когда Эни проходил мимо, я спросил, не знает ли он, где в Хургаде
ближайший ночной клуб, где продают алкоголь и собираются
туристы.

– О, знаю, знаю, конечно, – быстро заговорил Эни, оглядываясь. – подожди здесь, я сейчас переоденусь и мы пойдем.. – он уже вошел в
гостиницу, когда я сказал ему вслед:

– Эни?

– Да?

– Ты пойдешь со мной?

– Ну да, друг, конечно. Покажу тебе лучший клуб.

– Но.. я могу пойти один.. – сказал я.

– Нет, нет проблем, друг, – весело улыбался Эни, – я пойду с тобой,
и ты купишь мне одно только пиво. Или маленький виски. Но
пиво дешевле для тебя. Подожди, я сейчас, всего минута.….

И он ушел.

Чем-то все это напоминало жизнь «по понятиям», когда любое обращение
к кому-то сразу подразумевает возникновение определенных
обязательств. Почему я сразу не дал понять, что не нуждаюсь в
его обществе?

Выбросив окурок, я спустился по ступенькам и пошел по улице в отель
«Саунд бич». Как было написано в проспекте компании
«Пирамида тур», в холле этого отеля каждый день в восемь вечера
появляется менеджер по работе с туристами, некий Али, с которым
можно решить все вопросы, в том числе и по поводу экскурсий.

Уличные торговцы и хозяева магазинчиков приставали ко мне уже не так
бодро – ведь многие закончили трудовой день и запирали
лавки. Лишь микроавтобусы чаще, чем днем, резко визжали
тормозами чуть ли не в десяти сантиметрах от моего плеча, из окон
высовывалось орущие головы: «Эй, друг, поехали! Куда надо?
Хелле! Хелле!?» – звуки автомобильных клаксонов прорезали
тишину, словно озвученные вспышки фейерверков Я не отзывался и
продолжал идти молча дальше. Но автобусы настырно ехали рядом
и вопили свое звенящее «Хелле!? Хелле? Хелле!?» – кажется,
водители всерьез полагали, что с помощью хамской
настойчивости уговорят к ним сесть.

В отеле «Саунд Бич» сидели в креслах и расхаживали по холлу в
основном русские, среди них я заметил двух девчонок из Перми, с
которыми я в первый день пытался познакомиться на пляже. Обе
они сидели в креслах, эффектно показывая торчащие из-под юбки
и шортиков загорелые ноги и курили тонкие сигареты. Одна из
них – кажется, Света – подняв подбородок, крутила
напряженно головой, кого-то высматривая среди входящих в отель. Мы
встретились с ней глазами – и оба с одинаковым равнодушием
сделали вид, что хотя, по видимому, мы и знакомы, но желания
общаться друг с другом не испытываем. Одиноких симпатичных
девушек почти не было – а если и были, то со своими мужчинами
или детьми.

Я курил, листал лежащие на столике проспекты дайвинг-туров,
путешествий по Нилу, в Луксор, в Александрию. Прошло более получаса.
Девушки из Перми докурили третьи сигареты, никого не
дождались и со скучающе-недовольными лицами встали в очередь к
стеклянному окошку обменного пункта, за которым египтянин с
пухлым темным лицом обменивал доллары на фунты. Когда девушки
проходили мимо, я услышал обрывок их разговора: «Да понятно,
они динамо крутят. Сами поедем… Сколько менять, Свет? Баксов
пятьдесят хватит». Рядом со мной в соседнем кресле сидела в
изящной позе балерины с чрезвычайно выпрямленной спиной
девушка в синих брюках и в белой рубашке с длинными рукавами.
Судя по всему, она была менеджером турфирмы – рядом, на
столике, лежали проспекты и стояла пластиковая табличка с
логотипом туристической компании.

Я спросил у девушки, не знает ли она Али.

– Да Али в Египте каждый третий, – улыбнулась она, – Но если у вас сказано, что он приходит в восемь, значит, он может прийти и в
девять. В Египте вообще нормально опаздывать.

Рядом с отелем было кафе под зеленым бархатным навесом. Как всегда,
посетители иностранцы – на этот раз в основном европейцы. Я
сел за столик, заказал бутылку пива, не спеша ее выпил,
покуривая сигарету.

Подошедший официант с улыбкой собрался было снова наполнить мой
стакан. Я сказал, чтобы принесли счет. Официант с мелькнувшей
гримасой презрения лениво отошел. Счет долго не несли. Уже
было девять. На лицах обслуживающего персонала в Хургаде, как
на лице ребенка, легко можно прочитать все истинные их мысли,
в том числе и отрицательные – они даже и не пытаются их
скрыть. Улыбки на этих лицах отличаются от натянуто-резиновых
улыбок западных людей какой-то своей тотальной искренностью.
И эта искренность, как и улыбчивая западная поддельность,
тоже вызывала отторжение – потому что являла собой
простодушное желание побыстрее выманить у тебя деньги.

В половине десятого, по шуму и движения возле стойки, я догадался
что Али появился. Это был плотного сложения улыбчивый
египтянин лет тридцати двух, почти без акцента говоривший по-русски.
Я дождался, пока он пообщался с большинством туристов и
подошел к нему.

– Здравствуйте, – подняв брови и широко улыбаясь, словно старому
знакомому, пожал мне Али руку. – Как отдыхается?

– Спасибо, нормально. Я хотел бы заказать экскурсию.

– Первый раз в Египте?

– Да.

Али, жизнерадостно вздыхая, засуетился, достал папку с туристическими проспектами. Мы сели за один из столиков в холле. Не
опуская удивленно-грустных бровей, Али зачитал стоимости
всех имеющихся туров. Я спросил, когда ближайшая поездка к
пирамидам в Гизу.

– Этой ночью поедете? – спросил Али.

Я согласился.

– Вы один? – спросил он.

– Да.

– О-хо-хо, – вздохнул Али, – одному плохо. Девушки или жены, что,
совсем нет?

Я сообщил, что разошелся с женой и приехал в Египет отдыхать. Легче
соврать – так все становится свободней. Али с сочувственной
улыбкой закивал, заговорил о женщинах, о том, какие они
изменчивые существа. Сообщил, что учился в Москве и помнит,
какие у нас красивые девушки. И у него самого жена русская.
Говоря со мной, Али с ласковой улыбкой посматривал вбок – там
шли к выходу из отеля обе фигуристые девчонки из Перми.

Получив деньги за поездку к пирамидам, Али выдал мне чек, сказал,
что в три ночи за мной заедет автобус и посоветовал попросить
портье меня разбудить. Я спросил, куда можно пойти в Хургаде
ночью. Али жизнерадостно назвал несколько клубов и сообщил
входные цены. «Кстати, здесь в отеле тоже есть ночная
дискотека, бесплатная», – добавил он.

Он пожал мне руку и пожелал приятного отдыха.

ПЛАНЕТА СОЛНЕЧНОГО СПЛЕТЕНИЯ

Чем заняться? Съездить в центр Хургады? Завтра у меня день рождения.
Тридцать восемь лет. А сегодня пока тридцать семь.
Интересно, кто бы позвонил мне завтра с поздравлениями, будь у меня
мобильный? В груди, чуть выше живота, что-то толкнулось, и
поплыло вверх, несильно сжимая внутренности. Похоже, это был
толчок элементарной жалости к себе. Интересно, почему
чувство страха, тоски, восторга, и вообще многих переживаний –
рождаются именно в этом месте под ребрами, почти что в
солнечном сплетении? Меняется ток крови в сосудах, идущих к сердцу?
И почему переживание вспыхивает сначала внизу – а потом
скачет вверх? Солнечное сплетение… – странное название. Там, что
ли, сидит человеческая душа, заведующая сжатием и несжатием
сосудов и нашим душевным состоянием? Я представил, как эта
душа выглядит: вероятно, она похожа на маленькую
светло-желтую, круглую и с короткими туманными отростками по краям, как
у медузы, космическую планету. Такая единственная, медленно
вращающаяся по кругу маленькая планета солнечного
сплетения… Я читал где-то, что когда в матке женщины зарождается
человеческий эмбрион, то сначала появляется сердце, а потом уже
к нему прирастает все остальное.

Может, позвонить из автомата Анне и сказать, что я здесь, в Египте,
тем самым напомнив, что завтра постарею на год?

Странные эти праздники у людей – дни рождения. Дни легального,
концентрированного внимания к собственной личности, к своему «я».
Ты привыкаешь к этому с детства, тебе это нравится, потому
что дает комфортное ощущение неодиночества. Анна всегда
помнила мой день рождения. Она бы позвонила. А я ее… сейчас
вспомню… да, вот он, этот день. Хотя могу и перепутать – на
один-два дня. Из двоих всегда кто-то один более внимательный и
отзывчивый. Закон противоположностей, блин.

В отеле «Саунд Бич», как и говорил мне Али, работала дискотека. Я
вошел в темноту танцевального зала. Там гремел какой-то
странный шлягер: смесь рок-н-ролла с арабским текстом и вплетенной
вязью восточных припевов. Было темно – кто-то из
посетителей сидел, другие танцевали. Я занял один из свободных
столиков. Сразу подскочил гибкий, едва удерживающийся на месте от
танцевальных телодвижений официант.

«Вы один?!» – громко проорал он мне.

«Один!» – крикнул я в ответ по-русски. – «Мне не повезло, понимаешь,
родиться вдвоем с кем-то, втроем, вчетвером. А ты, что,
родился с кем-то, да?! А я вот один. Понимаешь? О-дин!»

«Тогда вам сюда…» – подрагивая, но не переставая улыбаться, официант
указал мне на стойку возле бара.

Я сел на высокий кожаный табурет со спинкой. Полистал меню и заказал
виски со льдом. Затем, обернувшись, стал разглядывать
посетителей. В основном все с семьями. Большинство русских.
Полные женщины и мужчины скачут под музыку. Иногда танцующие
женщины взвизгивают. В толпе мелькают длинные, гибкие тела
египетских танцоров-аниматоров. Их руки, высоко воздеваемые над
пышными прическами и покрытых блестками платьев телами,
походят на упругие щупальца осьминогов. Странно, что в роли
анимации выступают не девушки, а парни.

Время от времени некоторые пляшущие женщины с радостными воплями
падали прямо в руки аниматоров, а те их ловили. Один раз оба
свалились на пол: дородная женщина в коротком блестящем платье
и обвившие ее щупальца-руки танцора. Араб с трудом поднял
свою смеющуюся спутницу, повел ее к столику, усадил. Рядом,
тяжело дыша, смеясь и обмахиваясь ладонями, опустились
несколько ее подруг. Только сейчас я заметил, как много в зале
женщин в возрасте за тридцать и за сорок – а с ними весело
разговаривают, смеются о чем-то стройные и смуглые молодые
египтяне.

Мне налили странного вкуса виски по цене хорошего ирландского. Я
выпил сразу, одним махом. Улыбающийся бармен вновь снял с полки
бутылку «Уокера»:

Я положительно качнул головой.

Включили свет.

Я выпил. Полуобернувшись, смотрел в зал. Там был перерыв. Все сидели
за столиками, оживленно разговаривая между собой.

– Ой, ну уморил… уморил… – вытирая салфеткой пот с покрытых
блестками щек, с задыхающейся улыбкой говорила краснолицая блондинка
сидящему напротив молодому смуглому парню, – жарко, слышь!
Воды принеси. Во-ды! Дамы пить хотят, слышишь? Эй, как там
тебя?

Минут через пятнадцать, когда вновь брызнула музыка и визжащие
осьминожьи танцы вспыхнули с новой силой, я вышел из отеля на
улицу.

Муххамед встретил меня улыбкой. Я вяло спросил, как протекает его
жизнь. Он блаженно закрыл глаза:

– Летаю…

– Да?

– Водка…

– Водка?

– О, да. Эни достал немного водки, и я выпил, – он показал пальцами, – вот столько. И теперь я полетел, полетел…

На его лице было написано безоблачное счастье.

Из двери возле стойки бара высунулся Эни. Увидев меня, он быстро
восторженно заговорил:

– О, друг, где же ты был? Я так ждал тебя!

Я пожал плечами:

– Very busy.

Эни, не прекращая улыбаться, закуривая на ходу, проскочил мимо и
исчез в желтой темноте выхода из отеля.

– Разбуди меня пожалуйста, Муххамед, – попросил я, – В три ночи за
мной придет автобус, я еду к пирамидам.

– О, небесные пирамиды… – блаженно сказал Муххамед, это очень хорошо, просто великолепно. У тебя есть подруга, друг?

– В Москве осталась, – сказал я.

– И у меня в Каире. Чтобы жениться, у нас нужно большой калям платить. Не заплатишь – семьи нет. Знаешь, тут опять две ги-ирл из
России приехали, два часа назад, они пошли на дискотеку в
«Саунд Бич». Ты видел их? Вам не надо калям платить, вам
хорошо. А мне хочется улететь к своей любимой.

– Калям везде платят, – сказал я, – только у вас это делается официально.

Разбудить не забудешь?

– О, не беспокойся, – мечтательно заверил Муххамед. – Я ведь в душе
европеец, Саша, – настоящий пунктуальный, толерантный
европеец, я люблю всех, русских, девушек, американцев…

– А евреев? – спросил я.

Но он не понял моего английского, или сделал вид, что не понял.

– Ну ладно, спокойной ночи… – усмехнувшись, я стал подниматься по лестнице.

Казалось, едва я заснул, как раздался телефонный звонок. Это был Муххамед:

– Пора, Саша, пирамиды…– сказал он почтенным, грустно-пьяным голосом.

– Да, спасибо, встаю…

Муххамеда за стойкой не было. Заспанный портье вынес мне коробку с
сухим завтраком

На улице сидел на ступеньках араб в белом халате и в наброшенной
сверху кожаной куртке, он безразлично посмотрел в мою сторону и
отвернулся.

Бесшумно подкатил автобус «Мерседес» с затемненными окнами.

Выглянувший из дверей смуглый, интеллигентного вида человек в очках
взял мой чек, свидетельствующий об уплате за экскурсию. Я
опустился в кресло рядом с дремлющей женщиной. Надел на уши
наушники плеера, включил «Джетро Талл». Звук флейты с тихим
сопровождением барабана и гитары показался на горизонте и стал
медленно приближаться, маршируя трубадурами по улицам
ночных средневековых городов. Внизу, в середине тела, в районе
солнечного сплетения стало тепло и покойно. Планета-душа,
кажется, уснула. Чувствуя, что сон все плотнее окутывает и меня,
я нажал на плеере кнопку «стоп».