Проза

Я по многим причинам люблю стихи, – сказал он. – Одна
из них в том, что они улавливают настроение воинов и объясняют
то, что вряд ли можно было бы объяснить иначе.

Карлос Кастанеда «Сила безмолвия»

«Вы так уверены в исходе?» – спросил бармен. – «Думаете,
у «Арсенала» нет ни одного шанса?» – «Не в этом дело»,– сказал
Форд. – «Просто скоро наступит конец света.

Дуглас Адамс «Автостопом по Галактике».

Поэт сидел над чистым листом бумаги и никак не решался осквернить
его чернилами. Он уже прибрался в квартире, вынес мусор (да, Поэты
тоже этим занимаются), дочитал последние пятнадцать страниц одной
хорошей книги, стараясь растянуть удовольствие.

Больше отговорок не оставалось.

Поэт зачарованно смотрел на белый прямоугольник бумаги. Стол разросся
непостижимым образом; чтобы дотянуться до ручки, Поэту пришлось
совершить дальнее путешествие. Он взял ручку, втайне надеясь,
что она закончится. Для пробы изобразил в уголке загогулину; ручка
была в полном порядке. Поэт слышал, что главное – начать. Это
у него выходило просто замечательно. Он не менее сотни тысяч раз
выводил первую строчку своего будущего произведения:

Мир хрустальный вдруг разбился

– и на этом останавливался. Поэт перебрал тьму вариантов, но ни
один из них ему не подошел. Он хотел как можно точнее передать
томившие его ощущения. Они были очень сильны, но Поэт никак не
мог подобрать верные слова. Это должно быть по-настоящему великое
произведение, которое будет живо и через сотни лет, на меньшее
Поэт не был согласен. Воображение рисовало ему, как в каком-нибудь
миллион первом году детям в школе рассказывают: «То был Поэт –
настоящий гений одной ночи. Среди всей ерунды, которую он писал,
чтобы набить руку, сверкает подлинный бриллиант. Поэт потратил
всю жизнь, шлифуя его. Невыразимая образность, уникальная поэтичность
и глубокий смысл – вот то, что обеспечило произведению бессмертие.
А начинается оно так..». Как начинается, Поэт знал, но пока не
представлял себе, что там дальше. Посмотрел в окно, выходившее
во двор. Ветер лениво перебирал охру листьев; качели замерли без
движения; незримый художник поленился расписать серый холст неба,
и оно висело над землей, как готовая вывалиться из опрокинутой
тарелки манная каша недельной свежести. В этот час было безлюдно:
дворник уже закончил царапать землю, дети ещё изнывали от тоски
в школах, старушки не решались примоститься на продрогших скамейках
и только приумножали богатство телефонных компаний, час за часом
упоенно делясь друг с другом последними сплетнями.

Только вдалеке, как муха в супе, двигалась в небе черная точка
– какая-то птица. Поэт сосредоточился на ней, на её равнодушных
перемещениях. Он смотрел на птицу, которая, кажется, в ближайшую
вечность не собиралась оставлять свой патруль. Поэт всё больше
становился ею. Поэт чувствовал тугие струи ветра, бьющиеся о его
грудь, его охватывало сладостное безумие, рожденное переплетением
свободы, скорости и высоты. Он раскинул крылья, растопырил пальцы-перья.
Краешком сознания отметил, что Состояние, в ожидании которого
рассеянно пачкают полотна жизни Художники, уже совсем близко.

Мир хрустальный вдруг разбился

Поэт почти видел вторую строчку, но «почти» – «почти» не считается.
Поэт переполнился непоколебимой уверенностью в том, что зачарованные
слова сейчас сами проступят на бумаге. Было ощущение приближающегося
чуда; вот-вот завеса упадет, и таинство откроется Поэту. Сам Поэт
исчез из мира; он сидел на стуле, но он и летел; хрустальный мир
и черные перья разрывали его. Осталось лишь коснуться – заставить
себя коснуться! – ручкой бумаги, и больше усилий не пришлось прилагать:
руководило бы само Искусство.

Медленно, осторожно, балансируя на грани Состояния, Поэт потянулся
за ручкой. Ближе... ближе... Пальцы коснулись её, привычно устроили
между средним, указательным и большим пальцами.

Дзыр-р!

Поэт вздрогнул и выронил ручку. Мерзкий трезвон не прекращался.
До Поэта дошло, что это звонит телефон – треклятый телефон, как
всегда не вовремя! Поэт с досадой скомкал лист бумаги с первой
строчкой и, на ходу отшвыривая комок прочь, отправился в соседнюю
комнату усмирять телефон.

– Да? – безропотно спросил он, и в ответ полился жизнерадостный
щебет:

– Привет, привет! Что-то ты давно не звонил, братец! Ну конечно,
ты у нас великий литератор, но смотри, не зазнавайся! Ладно, в
первый раз прощается! Как у тебя дела? Что делаешь?

Поток благостно подействовал на Поэта, к нему быстро возвращалось
хорошее расположение духа.

– Как тебе сказать.. Бумагу перевожу, а так – ничего.

– Как, совсем ничего? – сестрица сделала вид, будто поражена да
глубины души. – Не пойму, как только ты до сих пор не умер от
скуки!

– Не умер, как видишь. Если бы умер, ты бы со мной не смогла говорить,
– мрачно пошутил Поэт.

– Думаешь, я такая обидчивая? Вовсе нет! Слушай-ка, приходи ко
мне завтра в гости, что скажешь?

– А что?

– У моего благоверного день рождения, вот и всё. Не думаю, что
будет много гостей. Приходи, совсем уже отшельником стал!

Положим, Поэт себя отшельником не считал, но эти слова породили
в нем некоторое сомнение: в самом деле, нужно же в гости ходить
иногда.

– Хорошо, я приду.

– Жду тебя завтра к трем. Как работа?

Поэт улыбнулся тому, как ловко его сестра темы меняет – по ним
прыгает так же, как коза по утесам.

– Кажется, меня собираются отправить на какой-то концерт.. Что-то
из классики. Пока не знаю точно. И совершенно не представляю,
что можно написать о виолончелях, ну да разберусь, как до дела
дойдет.

– А-а.. Понятно. Может, тебе повезет, и это будет орган. Опишешь
каждую из его труб – и всё, дело в шляпе.

– Будем надеяться. Ты-то там как? – спохватился Поэт.

– И у меня всё замечательно, в гости приедешь – тогда расскажу!

– Теперь меня жди наверняка, не приду – погибну от любопытства,
ты меня знаешь.

– Знаю, ага. Ну, до встречи!

– Пока!

В трубке зашуршало, и пошли гудки. Хмыкнув, Поэт положил трубку
на место.

Можно было и не пытаться повторить вхождение в Состояние – безнадежно.
Так просто это не дастся; Поэт не смог бы опять искать Состояние,
даже приободренный сестрицей, когда с предыдущего эксперимента
прошло всего ничего. И Поэт весь день то бесцельно бродил по квартире,
то, желая отвлечься, листал случайные книги. Приготовил обед,
чтоб хоть как-то занять своё время. Послал сообщение Редактору
– текст набирал полчаса, дюжину раз его правил, меняя формулировки,
потом решительно щелкнул на кнопку «Отправить». И тут обнаружил
– на улице уже потемнело. Ничем не занятое, время породило самые
разные мысли о тьме. Поэт догадался, что тьма, в сущности, должна
быть неплохим проводником меж мирами: если не видишь, куда ты
идешь, то можно придти в неизвестное место. Поэт загорелся желанием
немедленно опробовать метод – что не придет в голову скучающему
Поэту! Он погасил весь свет в своем доме, лампу за лампой – благо,
их было немного. Последний светильник горел в коридоре. Нажимая
на выключатель, Поэт додумался и до того, что за дверью комната
возникает только из нашей уверенности в том, что мы её там увидим.
Мы не всегда знаем, что это будет за место, но уж наверное, не
ожидаем увидеть за дверью что-то иное, чем просто четыре стены.
На ощупь Поэт добрался до двери в комнату, крепко зажмурившись
– просто на случай. На всякий же случай он покрутился на месте.
Он был абсолютно уверен в успехе своей затеи, но, взявшись за
ручку, вдруг испытал искру сомнения, что-то в нем дрогнуло. Поборов
это чувство, Поэт, по-прежнему жмурясь, малюсенькими шажками осторожно
крался вперед и уже почти верил, что всё у него получилось, когда
натолкнулся на собственную кровать. Он открыл глаза; в полумраке
были видны привычные взгляду кровать, стул, стол со стоящим на
нём холодно мигающим компьютером. Поэт постарался не огорчаться
– в следующий раз нужно будет сильнее сосредоточить внимание.
Тут он осознал, какой редкой чушью только что занимался и, плюнув
на всю эзотерику, разделся и лег, и даже свет гасить не пришлось.
Забравшись под одеяло, быстро уснул. Колобок Солнца успел далеко
убежать от бабушки Ночи, когда Поэт отрывистой трелью звонка дал
знать, что приехал к сестре. Дверь распахнулась мгновенно – можно
подумать, сестра специально караулила брата. Она, улыбаясь, встречала
Поэта алеющей бабочкой губ.

– Я, кажется, немного опоздал..., – виновато Поэт произнес, делая
шаг ей навстречу.

– Но только чуть-чуть, – успокоила Поэта сестра, помогая снять
ему куртку. – Пошли, там сейчас самый разгар!

Она провела брата в гостиную, где шумно спорили за праздничным
столом немногочисленные гости.

– Чушь это! Полная! – вскрикивал полный ярко-пунцовый мужчина.

– А я усёравно верю, – упрямо бормотал в свой бокал какой-то очкарик.

А в то же время сутулая женщина сквозь грохот музыки рассудительно
говорила:

– ..с учетом всех факторов и вероятностей, можно сказать, что..

Почти трезвый молодой человек, до того всё молчавший, заметил
Поэта и оживился:

– Поэт! А, ты нам и нужен! – он быстро встал из-за стола, подобрался
поближе. – Нам обязательно надо узнать мнение творческой личности,
друг, – он взял Поэта под локоть.

– В чем дело? – полюбопытствовал Поэт.

– А мы конец вселенной обсуждаем, – ответила ему сестра. – Календарь
майя закончится, ну и планеты все встанут в ряд, всё такое...
Ты веришь?

Поэт высвободил локоть.

– Я думаю, – начал Поэт, садясь на свободное место, – Я думаю...

– Тихо! – вдруг заорал молодой человек. – Слушайте все! Поэт говорит!

Как ни странно, это им помогло. Гам утих, и только голос Фогерти
радостно вещал из колонок: «. . . I see the bad moon a-rising...
«♪. Все ждали, что скажет Поэт.

– Я думаю, это всё ерунда. Человек предрекал себе гибель дюжину
раз, если не больше. Удивляюсь, как не надоест! – он улыбнулся.

– А майя? – спросила сутулая женщина.

Поэт наполнил бокал, осторожно из него отхлебнул и ответил:

– Подумаешь, майя... У майя закончится календарь, у нас – нет...
И майя нет, а мы – есть...

– А планеты? – женщина не отставала.

– А ещё каждый день солнце восходит, это не странно? Разве не знак?

– Но это совсем не глобально! – был возмущен здоровяк.

– А это как посмотреть, – заметил Поэт и попросил передать ему
огуречный салат.

Разговор потихоньку стал дрейфовать и перешел на темы немного
другие – такие, как ливень тут, за окном, и всемирный потоп, и
недавний смерч в другой части света. Компания благополучно добралась
до десерта, и гости слегка заскучали. Очкарик сквозь мутные стекла
смотрел на хозяйку.

– Милая.. Кажжся, среди нас есть рифмач? – настороженный кивок
– Пущь читает! – он был очень горд.

Остальные сочли идею хорошей и поддержали её. Поэт подавал умоляюще
знаки сестре, но она не заметила их.

– Но у меня даже нет.. В смысле, мне нечего даже..

– Да ладно, прочти что-нибудь, – мягко просил его парень.

Поэт покачал головой.

– У меня нет настоящих стихов.

– Зачем прибедняться? – укорила Поэта сутулая женщина. – Ваши
стихи печатают в разных журналах. Мне нравятся.

– Мне – нет, – отрезал Поэт.

– Прочтите.

– Ну, нет.

– Ну, пожалуйста.

– Нет. – Прошу Вас.

– Нет.

– Вы должны, – заметил толстяк, – раз назвались поэтом – извольте
читать нам стихи.

– Ничего я не должен! – Поэт едва себя сдерживал. – Вы никто не
понимаете сути! Так нельзя!.. – он взмахнул рукой и случайно задел
свой бокал.

Тот, повинуясь закону всемирного тяготения (да, распространяется
и на посуду), соединился с полом в коротком поцелуе. Поэт осекся
и уставился на брызги хрустальных осколков.

– Посуду бить – к счастью, – донесся откуда-то голос сестры.

Это стало последней соломинкой – Поэт и сам не мог бы сказать,
почему. Он перестал смотреть на кровавую винную лужицу. Сестра
продолжала ему говорить:

– ..Ничего страшного. В самом же деле, на кой нам дались стихи...

– Да ну всех вас, – отмахнулся Поэт.

Он был раздосадован тем, что никто не мог понять очевидное. И
Поэт вышел в прихожую, взял свою куртку и быстро ушел, не хлопая
дверью и не обращая внимания на уговоры. Чтоб немного остыть,
он решил не ехать домой, а пройтись пешком через парк. Поэт ступал
по осеннему ковру мертвых листьев; его лица норовила коснуться
пакостная водная пыль, совсем непохожая на недавно лившийся дождь.
Всё же он понемногу опять остывал. Выйдя к дороге, он был уравновешенней,
чем аптекарские весы. Автомобили носились, как водные божества,
окруженные веером брызг, и не давали пройти – Поэт опасался простуды
и, чтоб не намокнуть, спешил всякий раз отшатнуться от мокрой
машины. Затем он опять приближался к дороге – чтобы опять отскочить.
Поэт забавлялся, ничуть не жалея о том, что поблизости нет светофора.
Он сделал ещё попытку попасть на другую сторону дороги – на этот
раз дважды неудачную: не только попал ногой в лужу, но и толкнул
прохожего. Тот, не удержав равновесия, сел прямо в лужу – и не
в переносном значении. Поэт, чертыхнувшись, полез к нему и, героически
встав среди лужи – коль промокать, так до нитки! – помог бедолаге
подняться. Они выбрались на берег лужи.

– Простите, – нервно начал Поэт, – Мне очень жаль, что так вышло
и Вы весь намокли. Надеюсь, что Вы никуда не спешите по делу...
Было бы очень некстати...

– Врать нехорошо. Врать нехудожественно – преступно.

– Что? – не понял Поэт.

– На самом деле тебе совершенно все равно, что там случилось с
моими брюками, – охотно пояснил пострадавший. – Может, тебе отчасти
неуютно из-за того, что ты явился причиной. Каждый втайне считает
себя идеальным человеком, это нормально. Но в действительности
тебя гораздо больше волнует такая мелочь, как собственные промокшие
ботинки – только посмотри, на что они похожи!

Послушно глянув вниз, Поэт увидел свои разнесчастные ботинки,
которым и правда досталось. Когда он от них поднял взгляд, прохожего
как не бывало. «Ребячество», – думал Поэт, – «Что за ребячество..».
Он пересек пустую проезжую часть. До самого дома Поэт не трудился
глядеть себе под ноги – а чего ради? – и не огибал небольшие моря,
тут и там блестевшие на сухопутной тропе, а вседозволенно переходил
лужи вброд. Ледяная вода таинственно хлюпала в бедных ботинках,
и Поэт с удовольствием размышлял, что не нужно из-за того заморачиваться.

Дома Поэт повесил сушиться штаны, ботинки оставил у батареи, а
сам полез отогреться под душ, дав себе молчаливую клятву никогда
не ходить пешком в непогоду. Вылезши, включил компьютер; его ожидало
сообщение Редактора. В нем говорилось, что скоро Поэт должен будет
пойти на концерт и послушать немецкий романтизм – через полторы
недели, если точнее. Была там приписка: «Кстати, ты о планете
Нибиру не слышал? По слухам, она уничтожит Землю». «Нислышал»,
– отправил Поэт и пошел на кухню заваривать чай. Он считал, что
чай – панацея, тем более, если с лимоном. Семь простуд – один
лимон!

Лимон или нет, но Поэт даже насморка не получил на память о вымокших
брюках прохожего, и полторы недели прошли, не отмеченные ничем
интересным. Поэт пару раз пытался продолжить работу; вторая строка
упорно скрывалась, как прежде. Вот и в день концерта Поэт отчаянно
бился над строчкой, и в результате он не успел к началу концерта.
Неловко прося извинений, Поэт в темноте пробирался на свое место.
Найдя его, обнаружил, что кто-то уже там сидит. Последовал спор
жарким шепотом, со всех сторон раздавалось шикание. Но справедливость
восторжествовала, Поэт плюхнулся в кресло. Такое начало сердило
Поэта, и он прошептал: «Ну и чушь!». Его услышал сосед и, склонившись,
тихо ответил:

– Не любишь Брамса?

Поэт неопределенно мотнул головой. Что-то в лице, интонациях говорящего
показалось ему смутно знакомым. А тот продолжал:

– Сейчас начнут Шумана... – удивительно, его шепот ничуть не беспокоил
окружающих – ...Можно подумать, он уже тогда знал, что однажды
этот хрустальный мир разобьется...

Поэт дернулся от неожиданности.

– Откуда Вы знаете? – тихо спросил он.

– Я всё знаю, – скромно признался сосед. – Между прочим, рад видеть,
что с твоими ботинками всё в порядке.

И, пока Поэт удивленно смотрел на него, он встал и спокойно растворился
во тьме под гаммы немецкого пессимиста. Поэт их слушал вполуха.
Припомнив первую встречу с таинственным типом, сник до конца.
«Нехудожественно врать – преступно, кажется, так он сказал?»,
– погрустнев, думал Поэт. – «Вот что я делаю – вру нехудожественно...
Ерунду я пишу, а о главном – никак... Одни только чувства, без
слов...».

Поэт досидел до конца, хотя будь его воля – не стал бы. Дома на
скорую руку наляпал стандартный отчет. Полез в холодильник, нашел
там «палочки крабовые», обозвал их «крашеной рыбой», захлопнул.
«Ну, нет», – он решил, садясь за компьютер и отправляя статью.
«Мне срочно надо развеяться». Взгляд зацепился за яркую кляксу
рекламы. Поэт машинально прочел, что ему предлагают сходить в
Дом Бабочек. Идея была неплоха, и Поэт назавтра последовал ей.
Войдя же в Дом Бабочек, он обомлел.

Снаружи и серо, и шумно; внутри – хорошо. Везде мягко светили
лампы, фонтанчик журчал, всюду зелень. Под «Аве Мария» вальяжно
порхали бесчисленные обрывочки радуги – бабочки. Уставая, они
опускались кто куда – на цветы, и на стены, и на пол, и на гостей.
Из угла доносился стрёкот сверчка. Умиротворенный, Поэт сделал
пару шагов и застыл: увидел давешнего соседа. Он сидел на корточках,
спиной к Поэту, и всё же Поэт человека узнал. Осторожно приблизившись,
он убедился – ну да, так и есть, этот самый прохожий. Глядит на
огромную бабочку, на её синие крылья.

– Кто Вы? – негромко спросил Поэт.

Незнакомец улыбнулся, не изменив положения.

Это был Волшебник – один из тех темных Волшебников, что несут
людям свет. Темным Волшебника называли не потому, что он мыслил
недоброе – просто никому не было дало понять его природу. Строго
говоря, даже термин «Волшебник» не был совсем точен, но лучшего
нельзя было подобрать. Он был вечен; умерев в одном теле, Волшебник
воскресал в другом, всегда мужском обличье, никогда не зная заранее,
где и когда. Иногда он приходил в себя тем же днем, а однажды
обнаружил, что прошло одиннадцать лет. Волшебник легко приспосабливался;
он чувствовал остатки природы в творениях человеческих рук, и
первоэлементы слушались его. Волшебнику нравилось учиться, чтобы
потом учить других, и это было частью его миссии. Он сам старался
держаться в тени, но его ученики часто выбивались в люди. Чему
бы Волшебник ни учил – обращению с кистью или с кактусами, астрономии
или астрологии – в его словах всегда было нечто, просветляющее
учеников; одним из его секретов было то, что с каждым из них он
говорил особенно. Ученики, в выборе которых он всегда полагался
на судьбу, невольно несли вложенный в них свет, и мир держался
крепче. Волшебник мог многое, но почти ничего не использовал,
довольствуясь даром убеждения, облегчавшего ему начало каждой
новой жизни. Он прожил их столько, что сам уже не помнил, с чего
всё начиналось. Обнаружив себя во времени Поэта, он по привычке
занялся преподавательством. А потом вспомнил одну важную вещь
и начал поиски. Они завершились чуть больше полутора недель назад.

– Кто Вы? – повторил Поэт. Пахло цветами и фруктами.

Не поворачивая головы, незнакомец ответил ему.

– Я тот, кто знает, – произнес он, окруженный беспорядочно танцующими
тенями легкокрылых бабочек. – Между прочим, я тогда не шутил –
календарь майя не врет.

– Откуда Вы знаете? – понизил голос Поэт.

– Я написал его, – просто ответил Волшебник и встал. Обернувшись,
добавил:

– Я ещё немного за тобой понаблюдаю, хорошо?

Поэт открыл рот, но Волшебник не стал ждать и ушел.

– Мда-а... – протянул Поэт, провожая взглядом бабочку, которой
до того любовался Волшебник – похоже, она решила за ним последовать...

Поэт присел на стоявшую в этом райском саду скамеечку и расслабился.
«В жизни есть много совпадений и психов», – повторял он себе.
Тепло, спокойная музыка, неброские цвета – всё излучало неспешность
и покой. Это был совсем другой ритм жизни, чем снаружи, и Поэт
позволил ему накрыть его. «Всё суетимся, суетимся, а для чего
– и сами не знаем», – лениво думал Поэт. – «Все беды от суеты.
Спешим жить, спешим умереть.. Как просто. Зачем ещё конец света?
И так всё понятно...».

Зазвонил мобильный телефон. Поэт не сразу взял трубку.

– Да?

– Привет, братишка, это я! – раздался из трубки немного виноватый
голос. – Я долго думала о той вечеринке.. Наверное, мы не должны
были приставать к тебе с этими стихами...

– Я уже забыл.

– ..Я думаю, ты очень замкнут. Я вот к чему – слушай, мы отправляемся
в небольшое путешествие, хочешь с нами?

Она умолкла. Поэт тоже молчал. Когда пауза начала затягиваться,
он все-таки ответил.

– Нет, – сказал Поэт. – Я не поеду.

– Если это из-за денег, то мы всё берем на себя, и..

– Нет, – снова сказал Поэт. Его голос звучал слегка удивленно.
При чем здесь какие-то деньги? – Мне надо закончить своё произведение...

Кто-то ехидный в его сознании подсказал: «..для всего человечества,
которое скоро исчезнет, как же, как же». «Сам исчезни», – мысленно
огрызнулся Поэт и после небольшой запинки продолжил вслух:

– .. А закончить я его смогу, только если буду один.

– Я понимаю, это неожиданно... Но ты подумай, хорошо? Мы уезжаем
через месяц, – с надеждой сказала сестра.

– Хорошо, – не стал разочаровывать её Поэт и, коротко попрощался.
Обвел взглядом зеленое пристанище трепетнокрылых существ и с сожалением
его покинул.

Ему нужно было поразмыслить в полном одиночестве. И без подслушивающих
его мысли бабочек. Бабочки – это мысли, а мысли – это бабочки.

Дома Поэт присел на постель и принялся упорядочивать свои мысли.
Ему всегда помогало, когда он мысленно разговаривал сам с собой.

«Этот человек сказал, что наступит конец света, уже в этом году»

«Ты ему веришь?»

«Мне трудно ему поверить, но на психа он не был похож»

«Ты его боишься?»

«Я никому не говорил о хрустальном мире. Откуда он узнал? Это
настораживает»

«Возможно, это была демонстрация. Раз он знал об этом, почему
бы ему не знать о конце света?»

«Это не одно и то же»

«Но ты ему веришь»

Это было утверждение, а не вопрос. Поэту стало не по себе: он
уже не был уверен в том, с кем говорит.

«Допустим, ты меня убедил. Что с того?»

«Тогда ты веришь и в конец света»

«Не думаю, что воспринимаю это всерьёз»

«Это нелегко. Но если ты ему веришь, то верь и в это»

«Мне не страшно. Наверное»

«Не в этом дело. Скоро никого не останется»

«И что?»

«Ты ещё не передумал писать своё произведение?»

«Нет, конечно»

«А для кого?»

Тут Поэт зашел в тупик. В самом деле, для кого? Для себя? Но Поэт
хотел поделиться своими чувствами со всей Вселенной, для него
они секретом не были. Успеет ли он закончить свой труд до конца
света, в котором уже не сомневался? Поэт не знал. Но даже если
у него получится, все равно не хватит времени на то, чтобы человечество
оценило его «мир хрустальный». Логика подсказывала наплевать на
затею и провести последние деньки в развлечениях. Поэт вдруг проникся
глубочайшим равнодушием к миру. «Чем я хуже других?», – резонно
задался вопросом Поэт, цифра за цифрой набирая сестрицын номер.
Он вслушивался в гудки; ему стало неуютно, и Поэт сбросил вызов.
В трубке загудел соль-диез; Поэт не стал его обрывать. Ему стоило
поторопиться: чем дольше он будет мешкать, тем меньше будет его
шанс успеть вовремя. Подгоняемый этой мыслью Поэт кинулся к столу,
вытащил ручку и бумагу.

Мир хрустальный вдруг разбился

Поэт не испытывал ни малейшего сомнения в том, что уж на этот-то
раз у него должно получиться. Он подобрал три или четыре, а может,
и все пять разных строк, претендующих на почетное второе место,
как любят говорить спортивные комментаторы. Один вариант Поэту
особенно понравился, но, перечитав его, он вычеркнул и эту строку.

– Что такое! – удрученно воскликнул он.

Затем придумал ещё одну возможную строку и хотел записать её,
но ручка скользила по бумаге, не оставляя следов. Поэта уже ничто
не могло удивить.

Он вышел на улицу. Путь до канцелярской лавочки был близким, но
Поэт не спешил. Он вспоминал персонажей, знавших о подходящем
конце их истории. Подражая им, любовался мутными зеркалами луж
и скелетами деревьев. Он был настоящий Поэт и всегда видел их
очарование, но часто забывал о нём – а сегодня специально возвращал
его. Обогнавшая Поэта молодая парочка смеялась о чем-то, и он
улыбался вместе с ними. Часть Поэта по-прежнему отрицала Апокалипсис,
и постепенно она всё больше занимала душу Поэта. Ему было легко
и радостно; упоенный воскрешенной красотой, Поэт не сразу заметил,
что рядом с ним шагает Волшебник, и обратил на него внимание лишь
тогда, когда тот заговорил.

– А ты молодец, – заметил Волшебник.

Поэт вынырнул и вопросительно взглянул на Волшебника. Поэта всё
ещё нельзя было удивить.

– Ты выбрал внутренний свет. Это очень хорошо; если бы я ошибся,
предстояло бы немало возни... Я рад.

– Хотите встретить свой хваленый конец света в приятной компании?
– поинтересовался Поэт. – Поздравляю, у нас ещё полмесяца.

– Можно и так сказать, – пожал плечами его спутник. – Но боюсь
огорчить тебя...

– Не стесняйтесь, Вы уже огорчили меня известием о конце света,
спасибо, – перебил его Поэт. Ему казалось, что этот странный тип
напускает на себя слишком много важности.

– Как пожелаешь, – странный тип ничуть не смутился. – Я хотел
сказать, что календарь майя все-таки врет.

Поэт не был уверен, как ему следует действовать – то ли вздохнуть
с облегчением, то ли броситься с кулаками на почем зря истрепавшего
ему нервы проходимца.

– Конец света отменяется?

К его удивлению, Волшебник медленно покачал головой.

– Это моя вина. Я немного ошибся в расчетах. У нас нет того времени,
о котором ты говорил. Смена произойдет сегодня – если только «сегодня»
ещё существует.

– Что?! – ага, Поэт вновь обрел бесценную способность удивляться.

– Где, по-твоему, мы сейчас идем? – вместо ответа спросил Волшебник.

Улица, лужи, деревья, прохожие – всё исчезло; спутников окружало
однообразное серое пространство, как будто весь мир превратился
в осеннее небо. Поэт вцепился в рукав Волшебника.

Они остановились.

– Не бойся, – сказал Волшебник. – Я понимаю, что ты должен чувствовать,
но я уже видел такое. Скоро закончится старый цикл, а ты начнешь
новый.

Внезапно он обхватил Поэта и прижал к себе. Поэт уткнулся носом
в грудь Волшебника, отчего-то ставшего выше ростом; легкие руки
Волшебника не давали Поэту шевельнуться.

– Не бойся, – повторил Волшебник, – Ты со мной.

Поэт изо всех сил старался последовать совету, но трудно не бояться,
когда мир умирает, и ты умираешь вместе с ним всеми смертями одновременно.
Поэту казалось то, что его жалит рой ос, то, что его топчут быки;
он захлебывался в невидимой воде, горел в невидимом пламени; он
разбивался, задыхался, его разрывало на части, и это было только
начало.

Закончилось всё так же неожиданно, как и началось. Волшебник опустил
руки. Спутникам понадобилось время, чтобы отдышаться.

– Можешь посмотреть, – сказал Волшебник, когда Поэт перестал походить
цветом лица на листья салата.

Поэт отлепился от Волшебника. Они стояли посреди бархатной тьмы,
в которой резвились переливчатые всполохи света.

– Волшебно... – прошептал Поэт.

«Поэтично», – подумал Волшебник, но ничего не сказал.

Поэт хотел задать ему миллион вопросов, но вдруг понял, что уже
знает на них ответы.

Пастырь Миров молча наблюдал за Поэтом – за Творцом. Творцам ни
разу не понадобилась его помощь; вот и сейчас он просто стоял,
а Поэт, напротив, присел на черную пустоту – праэлемент. Неспешно,
почти нараспев, он начал:

Мир хрустальный вдруг разбился

Поэт-Творец легко продолжил заклинание. Он говорил о хрупком бокале
мира, который, разбившись на сверкающие осколки, возникает вновь,
и вновь наполняется вином жизни.

Так продолжалось целую бесконечность, а может, и две. Податливая
тьма послушно переплеталась со всполохами, менялась.

Пастырь Миров смотрел на зарождающийся мир и улыбался. Он не знал,
но именно его улыбка была тем необходимым, что оживляло бездушную
ткань Мира.

И он улыбался.