Онтологические прогулки

II. Об экологическом картировании

Творчество Вернадского внесло в русскую науку очень важную конструктивную черту, которая, хотя и не осталась незамеченной, но по достоинству не оценена в «вернадсковедении» по сию пору. Речь идёт о творческой самостоятельности методологической стороны исследования. Вернадский был первым не только в естествознании, но и среди держателей крупногабаритных научных нарративов, кто сознательно задействовал двучленную модель познания: эмпирическая часть – теоретическая часть. Хотя этих названий нет в терминологическом багаже Вернадского, но он уверенно обособлял в своих постижениях эмпирическую стадию исследования (называемой онтологией или предметным бытием) и теоретическую стадию познания (называемую гносеологией или феноменологией). В этой связи за Вернадским числится особая заслуга за использования в этих условиях философского метода, в отношении чего учёный продемонстрировал summum modificabile (высшее мастерство).

Именно это summum modificabile, как показывает советское «вернадсковедение», служит камнем преткновения при понимании научных достижений Вернадского, и оно же составляет подавляющую удельную долю «недопонимания» учёного в отношении его антикризисного экологического декрета. Все претензии к Вернадскому, касающиеся его философской квалификации, а равно, как и восхваления по этому же поводу, страдают общим недостатком: незнанием того, что философия, принятая учёным, вовсе не принадлежит его авторству. Гениальная интуиция Вернадского сказалась в том, что в невероятном бурном, самом древнем виде человеческого познания – философском, творец выбрал единственном направление. Это направление суть русская духовная философия.

Один из лидеров русской духовной доктрины Семён Франк поучает: «Поэтому всякая философия есть по самому своему существу онтология, потому что вне реальности в широком, всеобъемлющем её смысле вообще нет ничего… В качестве таковой философия есть не «критика» и не анализ отрешённого от реальности «разума», а – пользуясь недавно введенным термином – «фундаментальная (основоположная) онтология» (термин принадлежит М.Хайдеггеру – Г.Г.) или – употребляя старое, простое и хорошее обозначение Аристотеля – «первая философия» (С.Л.Франк «Непостижимое». В книге «Сочинения», 1990, с.с.304,305). И, по определению русского философа, «первая философия» – «…есть мышление, трансцендирующее за пределы рациональности и почерпывающая свои итого в сфере трансрационального». Требует пояснения, что термином «трансрациональный» Франк обозначает то, что выходит, транспортируется за пределы рационального, иначе называется иррациональное. В разрушении гегемонизма рационального мышления состоит самый важный момент, а скорее, даже суть той схемы познания, которая вытекает из русской духовной философии. Для материалистической экологии, к которой принадлежит вся современная экологическая отрасль знания, это положение не пригодно по определению.

Итак, познание невозможно без философии, а в истинной философии отсутствуют разграничительные барьеры между эмпирическим состоянием, «первой философией» или предметным бытием, и теоретическим отвлечённым мышлением, – между ними наличествуют когнитивные переходы. Такова познавательная хартия биосферного воззрения натуралиста Вернадского.

В связи с тем, что экологическая антикризисная альтернатива излагается здесь не в авторском конструктивном исполнении, а строится из фрагментов и интуитивных соображений, исходящих из общего мировоззренческого кругозора Вернадского, то сохранение творческого духа великого натуралиста в генерируемом продукте априорно вытекает главнейшей задачей при построении. А это, в свою очередь, необходимо потребовало указания на родственную связь этого творческого духа с русской идеалистической философией. Собственно, для этого было бы достаточно сослаться на научный статус Вернадского как соавтора русской философской концепции человека как культа личности, если бы это последнее существовало в качестве аналитического знания в современной российской философии.

Итак, антикризисный декрет будет соответствовать творческому духу Вернадского при условии, если его опознание (онаучивание) осуществляется посредством двухчленной методологии, – раздельно через эмпирический и теоретический этапы. Различию между ними Вернадский придавал принципиальное значение и в основу ложил философский подход: если в теоретическом виде философский способ является доминирующим, то в эмпирическом случае Вернадский, как он говорил, решительно отказывается от всяких философских и религиозных видений.

Как можно понять из предыдущего изложения, в теоретическую часть антикризисного декрета входит целевая установка с её специфической атрибутикой, а эмпирическая часть сообразуется с практической программой, обладающей своими смысловыми особенностями. Целевая установка включает в себя теоретические предписания – отрицание войны и оппозиция демократии демоса, которые впоследствии сливаются в единую конструкцию, и приобретает итоговое выражение: война против войны. Хотя любая война и любая армия представляют собой конечную реальность предметного бытия, или, как можно сказать, атрибуты ультраматериализма, но в данном случае относить их к сентенциям эмпирического толка и понимать фактами практической программы невозможно в принципе. Тезис «война против войны» и суждение об ооновской армии существуют в настоящее время на правах самозначимых идей или мыслительной данности, являя собой плоды умозрительного созерцания, но никак не акты предметного бытия. Таким образом, целевая установка, данная в качестве теоретического обобщения антикризисного декрета, хотя и может считаться оригинальной, но не может претендовать на радикальную новизну, ибо в своём отвлечении она уравнивается с любой другой, более или менее остроумной, пацифистской фантазией. Поэтому теоретическая часть здесь названа «утопией», но не в смысле «невыполнимого» вообще, а в понимании отсутствия в реальной действительности нынешней человеческой жизни, своего рода экологической сказки.

Самое существенное в общей конструкции антикризисного образования, какое объективно может противостоять экологическому злосчастью человечества, сосредоточено в эмпирическом отделе декрета, вытекающего из биосферно-ноосферного радикализма учения академика В.И.Вернадского. Самобытность этого отдела не только утверждает свою собственную оригинальность, но и лишает теоретическую часть его утопической неопределённости, и превращает последнее в целокупный агрегат идей и мыслей; другими словами, эмпирический капитал антикризисного декрета выявляет прелесть и ценность экологической сказки. Только в этом отделе, вдали от философской отрешённости и всеобщности, полезной в ином ситуационном порядке, а исключительно в конкретной определённости располагается источник, питающий практические программы антикризисной декларации, удовлетворяя их качественную специфику. Собственно говоря, этот источник есть не что иное, как самое экологическое (ойкосное) бытие, очищенное от социологических и политических примесей и императивов. И главным здесь содержится не столько в этом экологическом бытие per se, сколько в том средстве, посредством которого это экологическое бытие объективируется в данные, формирующие исходные и изначальные компоненты практических программ. Это средство называется экологическим картирование или экологической съёмкой.

В своём биосферном повествовании Вернадский остановился перед гностическим освоением ноосферы, как качественно нового состояния биосферы, то есть перед ноосферой как философией экологии. Поэтому в учении Вернадского нет прямых предпосылок, оснований, даже упоминания о «экологическом картировании», и может создаться при поверхностном подходе впечатление, что процедура картирования выпадает из биосферной тематики Вернадского, а экологическая съёмка,– этот производитель «первой философии», – не касается ноосферной компетенции. Это ложное впечатление, – как раз наоборот: весь фактический арсенал экологическая съёмка вкладывает в фундамент теоретического глубокомыслия целевой установки, – без метода нет идеи, а идея управляет методом. Как бы не определять функциональную суть экологической съёмки, одно должно незыблемым: идея экологического картирования исходит из идеологии теории биосферы Вернадского.

Экологическое картирование, аккумулировавшее биосферную идеологию Вернадского, по своей сущностной содержательности не имеет ничего общего с казенным «экологическим картографированием». Экологический словарь сообщает, что «Картографирование экологическое – один из видов картографирования тематического, отражающий состояние экосистем и воздействие на них (нагрузка антропогенная, степень загрязнения различных компонентов, размещение заповедников и др. охраняемых природных территорий, распространение редких и исчезающих видов животных и растений, специфических биотопов и т.п.)». По отношению к экологическому картированию, о которой идёт речь, предмет, определяемый Экологическим словарём, есть не более, чем нечто, аналогичное инвентаризационной ведомости, и ценность его не превосходит значения рядовых фиксаций, хотя польза в этом плане несомненна. Генеалогическую линию и колыбель экологического картирования, взятого как способ получения эмпирической информации («первой философии»), следует извлекать непосредственно из геологического картирования, при котором изучение геологического строения данной территории ведётся посредством особого приёма – геологической съёмки.

Аналитическое достоинство геологической съёмки не просто необычайно высокое, но и уникальное, ибо ни одно методологическое средство в естествознании по уровню проникающего потенциала не может сравниться с геологической съёмкой, – для получения эмпирической информации здесь задолжены: биология (палеонтология и стратиграфия), физика (геофизика), химия (геохимическое опробование), механика (складчатость), оптика (микроскопия и аэрофотосъёмка), техника (бурение и горные работы). По глубине и разносторонности обобщения и систематизации полученного фактического материала геологическая съёмка не имеет себе равных среди аналогичных процедур в науке: конкретная информация обрабатывается в геологической съёмке посредством составления карт – особого приёма кодирования всех составных элементов геологической среды. Карты разделяются на так называемый комплекс обязательных карт (геологическая, геоморфологическая, четвертичных отложений, гидрогеологическая, структурно-тектоническая, полезных ископаемых) и ряд дополнительных карт, схем, диаграмм и графиков.

К числу наиболее ярких особенностей геологической съёмки должно отнести то малопонятное обстоятельство, что геологическое картирование как таковое получило в Советском Союзе необычайно сильное развитие, с чем не могла сравниться ни одна держава мира. Основная тяжесть в этой эксцентрической странности падает на то, что процессуальная сторона картирования в советской геологии определялась и стимулировалась общим методологическим руководством, которое имело в себе, как положительные, так и отрицательные качества. Положительное заключалось в том, что таким способом проводилось суммирование полученного опыта и сохранение исторической преемственности механики картирования. А отрицательное состояло в том, что предустановленная методологическая схема картосоставления волюнтаристски внедрялась во все регионы Советского Союза, обладающих самобытными характеристиками геологического строения. Это противоречие составляло действующую пружину и регулятив механики получения эмпирического геологического материала, и в итоге, в Советском Союзе спонтанно выкристаллизовалась самая мощная в мире геологическая служба. Последняя была разрушена в связи с общим крушением советской государственности, и этот факт является невосполнимым ударом не только по советской геологии (которой в действительности не было и нет), не только по естествознанию, но и по всему комплексу русской культуры.

Геологическая съёмка, входящая в состав советской геологической службы, удивляет не только потенциальной мощью исследовательского процесса, но и поражает парадоксом своего существования в Советском Союзе. Высокая продуктивность съёмочной функции геологического изучения природы осуществлялось на просторах огромной страны, где большая часть территории ввиду аномальной суровости климатических условий непригодна для человеческого обитания. Парадоксом выступает то, что данное героическое напряжение происходило невзирая и вопреки достославной советской бюрократии и номенклатуре, которые свили себе тёплые гнёздышки на всех этажах геологической службы, в условиях, когда малейшая геологосъёмочная потребность грозила стать дефицитом, а постоянная нехватка всех атрибутов геологосъёмочного быта, – от пикетажных книжек до транспортных средств, – была моментом геологической съёмки, и даже, когда зачастую приходилось отправляться в геологический маршрут «не солоно хлебавши», попросту голодным (я был очевидцем), – рождалась качественная продукция, достоверная во всех отношениях.

 Этому обстоятельству имеется только одно объяснение: традиция русской геологии, унаследовавшая от незабвенного Геологического Комитета, основавшего в XIX веке геологическую науку в России, главные качества геолога: самоотверженность, невзыскательность и добросовестность. Эти качества экологическая картирование не просто должна перенять у геологической службы, а на их основе сформировать духовное ядро, с какого экологическое картирование повинно начинать свою экзистенцию.

Кроме идеологического родства между экологическим и геологическим картированием наблюдается генетическая связь, что делает их органически совмещёнными звеньями. Геолог-съёмщик, по сути дела, есть первый из людей, кто вступает с природой в тесный и обстоятельный контакт, качественно превосходящий поверхностные наблюдения, ознакомительные путешествия, экскурсии и странствия; короче говоря, геологическая съёмка есть выразитель экологической миссии в её начальных, зародышевых формах. Поэтому генезис экологического картирования необходимо связывать только с геологическим картированием, и ни с чем иным.

Однако экологическое картирование не может быть полностью отождествлено с геологическим картированием, ибо оно по определению должно обладать самобытными и специфическими особенностями. В этом находится самый тонкий и сложный момент проблемы экологического картирования, поскольку из этого спонтанно выходит совершенно особая тема о новом научном воззрении, а качественная особенность экологического картирования упирается в то, что я назвал «русской либеральной наукой» и становым хребтом которой служит система Вернадского. Русский научный радикализм, в рамках которого постижения Вернадского ещё не рассматривались, является нетронутой целиной аналитического пространства и не только в естествознании, и необходимо должен быть освещён и профессионально прорефлексирован в специальном обзоре, чего я не могу здесь произвести. Потому эту тему я затрону конспективно и фрагментарно, соблюдая жанровые интересы ведущейся беседы в экологическом ключе.

Глубокомысленный английский физик Джон Бернал, анализируя состояние естествознания XX века, пришёл к заключению, что науки о Земле «…являются скорее графиями, чем логиями. По этой причине, хотя они выросли колоссально в своём объёме, изменения, которые в них произошли, были обусловлены, главным образом, новыми техническими методами и идеями, заимствованными у физики и химии» (Д.Бернал «Наука в истории общества», 1956, с.428). Геология является ключевой отраслью цикла наук о Земле, и, если вспомнить, что геологическая съёмка, являясь главным методом познания современной геологии, есть блестящее мастерство графического искусства, воплощённое в картосоставление, то окажется, что в современной геологии отсутствует теория, признаваемая, как «…сети, предназначенные улавливать то, что мы называем «миром», для осознания, объяснения и овладения им» (К.Поппер).

Теоретическая часть геологии целиком захвачена эмпирическим объективизмом, и Дж.Бернал совершенно прав: теоретическая геология, не имея собственных, свою логию строит на внешних законах, почерпнутых у биологии, физики, химии, механики, геометрии, астрономии. Современный идеолог геологии В.Ю.Забродин утверждает, что «мир геологических тел и явлений есть часть физического мира, где действуют законы ньютоновской механики и евклидовой геометрии» («Развитие учения о времени в геологии», 1982, с.157). Эту сентенцию. резко порицал В.И.Вернадский в своей теории биосферы. Теоретическая стагнация геологии стала первой мишенью для наибольшего возмутителя спокойствия в эмпирической геологии Н.Е.Мартьянова, заложившего основы «пульсационной геологии» – ветви русской либеральной наука в естествознании. В этом же русле лежит «недопонимание» Вернадского, и именно в геологии это «недопонимание» обладает наиболее видимым обликом, а само «недопонимание» вытекает из незнания, что наука Вернадского есть на настоящее время совершенный образец русской либеральной науки. Требуется дополнить, что помимо эпопеи Вернадского и логии Мартьянова, русскую либеральную науку представляют в естествознании учение о геохимических ландшафтах академика Б.Б.Полынова и генетической селекции академика Н.И.Вавилова.

Следует разъяснить, что классическая геологии представляет собой первый антипод русской либеральной науки, и геологическая съёмка, при всём своём положительном колорите, необходимо включает в себя качества классической геологии. А экологическое картирование, в свою очередь, будучи органически связанным с геологическим картированием, впитывает в себя, наряду с положительными признаками, и эти последние. Избавление от данного негативного багажа классической (академической) геологии составляет специфику и имманентную потребность экологического картирования, в связи с чем стало необходимым упоминание русской либеральной науки.

Итак, подытоживая, следует высказать, что геологическая съёмка по самой своей природе не может не содержать в себе представлений академической геологии, чреватых переходом в содержательную сферу экологического картирования. Такое, подогнанное под классическое воззрение, определение современной геологической съёмки дано в следующем словарном выражении: «Геологическая съёмка – комплекс полевых геологических исследований, производимых с целью составления геологических карт и выявления перспектив территории в отношении полезных ископаемых». Классическое понимание здесь воплощено в самом распространённом в нынешней геологии понятии «полезное ископаемое». Н.Е.Мартьянов высказал новое осмысление этого расхожего термина: «… представление о том, что есть руда или что есть полезное ископаемое, чуждо науке о Земле, ибо целиком уходит в область экономики, то есть в область чисто человеческую. Если мы попытаемся абсолютизировать представление о полезном ископаемом, то перед нами неизбежно встанет вопрос о том, что, собственно говоря, считать ископаемым бесполезным. И мы немедленно обнаружим, что бесполезных ископаемых нет» (Н.Е.Мартьянов «Размышления о пульсациях Земли», 2003, с.223-224).

Итак, в природе нет бесполезных ископаемых, в природе всё полезно, – такова логика пульсационного воззрения Н.Е.Мартьянова – стержня неклассической геологии. Эта логика, дополненная основным экологическим постулатом (что выгодно человеку, то полезно природе), открывает путь экологии в пульсационную геологию Мартьянова. Иной угол зрения заложен в смысле классического понятия «полезное ископаемое»: во-первых, степень полезности ископаемого (объекта природы) определяется волюнтаристски через внешний коммерческий фактор (индустриальный, экономический или политический), как правило, далёкий от конкретных нужд личности или от условий природы; во-вторых, данная польза ископаемого исчисляет только антропогенные интересы человека, взятые в полном отрыве от природных параметров, и роль природы при этом исключается полностью. Чтобы ощутить специфику отношений, свёрнутых в этом явлении, достаточно задаться вопросом, – почему, к примеру, уголь, как объект природы, является «полезным ископаемым», и появится масса причин, прямого отношения к экологическому порядку не имеющих. В действительности, такое «полезное ископаемое» не является полезным для природы, а, соответственно экологического постулата, возникают большие сомнения и в отношении пользы для человека.

Этот классический подход к геологической съёмке ставит перед ней целевую установку, переплавленную в неукоснительную целенаправленную процедуру: разработка полезных ископаемых. В основе последнего полагается избирательный подход к природной среде, продиктованный классическими директивами о порабощении природы и заключающийся в выделении из объективно единого геологического комплекса особых полезных ископаемых, определённость которых выводится из негеологических и неприродных источников. В экологическом разрезе это означает ликвидацию основного вопроса экологии, ибо экономика полностью поглощает отношение экология – экономия. Техносфера в итоге становится persona regis (высшая персона) геологической съёмки, ибо разработка или извлечение из недр литосферы природных тел и структур составляет ведущую операцию техносферы и функционально осуществляется действием структурных образований типа угольного комбайна. Таким образом, геологическая съёмка предназначается классической геологией в конечном итоге для осуществления материалистической стратегии порабощения природы, и в рамках техносферы, под протекторатом научно-технической революции современности, происходит не просто разрушение и разграбление, а массовое мародёрство достояния природы.

Таким образом, экологическое картирование, исходя на начальных этапах генетически и идеологически из основ геологической съёмки, на финишном отрезке эмпирической операции резко противостоит показателям академической (классической) геологической съёмки. Дабы избавиться от классического загрязнения в процедуре картирования, экологическое картирование необходимо должно изменить целевую установку: технократическая разработка полезных ископаемых принципиально не пригодна для экологического картирования, как средства исследования природной среды (геосреды и биосреды). Это вовсе не означает, что следует отказаться от освоения природных богатств или тесного общения с природой на предмет получения выгоды для человека, а означает, что присвоение природного изобилия и извлечение естественного потенциала должно осуществляться в ином хозяйственном ритме, отвергающим воинствующий материалистический погром.

Естественно, что экологическое картирование обратилось к идеалистической экологии с излюбленным образом коровы. Здесь следует поставить в центр внимания то обстоятельство, что корова взята в качестве примера совершенно особой деятельности человека, которое называется одомашниванием. Википедия – свободная энциклопедия даёт следующую формулировку этого явления: «Одомашнивание или иначе доместикация – это процесс изменения диких животных или растений, при котором на протяжении многих поколений они содержатся человеком генетически изоляционными от их дикой формы и подвергаются искусственному отбору». Одомашнивание или доместикация (употребляется название «культивация») протекает в животном и растительном мирах, и ему придаётся большое значение в теории эволюционной генетики, но экологический аспект явления не принимается во внимание, равно как в материалистической экологии не признаётся доместикация.

В самом слове «одомашнивание» выражено содержание экологии как познания «ойкоса» человека, но весь этот раздел выпал из поля зрения экологии как отрасли науки, и домашние структуры, исконно природно-человеческие, обычно не включается в описание техносферы. Генеральная новация идеалистической экологии состоит в том, что она не только вводит в техносферу все окультуренные и одомашненные системы, созданные человеком, но сами принципы их создания делает основными и ведущими для всей технологической деятельности. Окультуривание или одомашнивание техносферы есть цель и перспектива идеалистической экологии, а также целевая установка экологического картирования. Любое технологическое предприятие человек «сажает» так, как он сажает дерево, – в строгом соответствии с условиями окружающей среды. Технико-эксплуатациооная особенность такого производства состоит в ненужности каких-либо дополнительных природоохранных мероприятий, ибо количество неизбежных отходов заранее предопределено в размерах, не угрожающих среде обитания человека. Данное производство нельзя назвать безотходным, ибо таковым оно не может быть в силу своей технологической природы, но оно всё-таки безотходно в том смысле, что его отходы безвредны для окружающей среды. Основное, что при таком подходе имеются технические возможности конденсации избытка отходов в форме искусственных минеральных образований – некий рукотворный аналог месторождений полезных ископаемых.

Итак, вместо целевой установки «разработка полезных ископаемых» экологическое картирование выставляет свой функционально-идеологический тезис: доместикация (одомашнивание) техносферы и создание искусственных месторождений Итогом должна выходить сентенция, что в основе принципиальных расхождений между геологическим и экологическим картированием положена целевая установка, то есть то, что существует в методическом средстве как идея, генерированная научным мировоззрением. Геологическое картирование, обладая неизмеримыми познавательными возможностями действующего метода, по сути дела, находится в негласном противостоянии со своей идеей, данной классической теорией, и которая в общем диалектическом плане подлежит снятию. Таким образом, геологическая съёмка, в очищенном от порочной установки виде, представляет собой неклассический метод эмпирического изучения геологической среды (геосреды), а экологическое картирование самопроизвольно включается в состав процедуры геологической съёмки на правах отдельной модификации, обладающей специфическими аналитическими особенностями.

Приобретя собственную целевую установку, экологическое созерцание закономерно вырастает из когнитивного процесса картирования в практически действующую операцию-программу – экологическую съёмку. Если на стадии картирования основной упор в экологическом исследовании должен приходиться на отрицание идеи целевой установки геологического картирования («разработка полезных ископаемых»), то экологическая съёмка зиждется на восприятии и прямом впитывании всех конструктивных компонентов геологической съёмки, как практического метода, вне порочной установки, – как-то: аналитические и синтетические карты, легенды, цветовая гамма и буквенная индексация, типизация территории по условиям съёмки, кондиционные нормы и прочая. Эти процедуры я обобщил в общую концепцию геологической съёмки, поданную в качестве неклассического способа познания в геологии под названием принципа ФДМА (формализация (Ф), директивность (Д), моделирование (М) и абстракция (А); см. мой трактат «Философия геология. Том 1»).

Дабы стать самостоятельной исследовательской акцией, экологическая съёмка, прежде всего, должна правильно и адекватно раскрыть содержание основного понятия съёмочного процесса – объекта картирования (map unit). Раскрытие (овеществление) своего map unit экологическая съёмка берёт из теории геохимических ландшафтов Б.Б.Полынова – ещё одной ветви русской либеральной науки. В противовес общепринятому пониманию ландшафта как конечного материального объекта (слоя, сферы, оболочки), Полынов представил ландшафт как динамический тип взаимодействия трёх компонентов: биологической, геологической и техногенной сред. Первично-активная роль и инициативная сила человеческого фактора образуют то условие, вне которого полыновский ландшафт не существует, как не существует экологическая сущность, а наличествует лишь система геобиоценозов (организмов) без человека и без природы.

Итак, для экологической съёмки map unit являются конструктивные составные экологического акта: биосреда, геосреда и техносфера. При этом изучение каждого члена триады осуществляется в тесной связи эмпирической и теоретической форм, закономерно удаляясь то в одну, то в другую сторону. Такова общая гносеологическая особенность экологической съёмки в отличие от геологической.

Познание геосреды экологическая съёмка ведёт в сложном функционально-смысловом сочетании отвержения идеи (целевой установки) геологического картирования и признания метода геологической съёмки. А теоретическая стать при этом обуславливается не классической геологией Чарлза Лайеля, а неклассической пульсационной геологией Н.Е.Мартьянова.

Самая сложная ситуация складывается при экологическом освоении биосреды. Никакая из трёх экологических сред на сегодняшний день не имеет более весомой и более выдающейся теоретической основы, чем биосреда, в лице гениальной генетической селекции Вавилова. Наука Вавилова, выставив закон гомологических рядов, является теорией доместикации растительного царства, и есть единственная доктрина безотходного производства. А само учение Вавилова в собственно экологическом контексте определяется как научное руководство по приведению потребностей человека в соответствие с условиями окружающей среды, но равноценно и другое: приведение условий окружающей среды к потребностям человека, – но как раз этот контекст менее всего привлекает внимание в аналитическом постижении гнозиса Вавилова в советской науке. И сложность здесь вызывается не теоретической обусловленностью, – как раз в этом плане биосреда самая обеспеченная, – а самим съёмочным процессом: необходимостью картирования такого важнейшего элемента природы, как почва – носительницы плодородия жизни.

Почва, будучи биокосным веществом, принадлежит одновременно геосреде и биосреде, и картируется в обеих областях: в геологии на карте четвертичных отложений и в биологии в виде своеобразных почвенных карт в почвоведении. Сложность (или парадокс) в том, что при этом детальность изучения почвы при одном масштабе различна в разных средах: четвертичная карта по объёму и подробностям почвенного map unit намного уступает детальности изучения почвы в почвоведении. Это положение решительно нарушает генеральную директиву съёмочного процесса о соответствии данного масштаба определённому уровню детальности изучения map unit’а (кондиционная норма). Корреляционная соразмерность картирования почвы в двух средах одного природного комплекса есть первейшая апория экологической съёмки.

Самая важная и тяжёлая часть при экологической съёмке выпадает, естественно, на исследование техносферы, не только потому, что именно здесь экологическая съёмка исповедует свою целевую установку – доместикация техносферы и создание искусственных месторождений, – но и потому, что только здесь экологическая съёмка демонстрирует свои специфические казусы, не проявляемые в других средах. Да и познавательные задачи, стоящие перед экологической съёмкой здесь выделяются наибольшим своеобразием и типичны только для экологической субстанции.

Небезизвестная Делия Стейберг Гусман, современная гуманистка, пацифистка, пианистка, писательница, руководитель философской школы «Новый Акрополь», с горечью заметила: «Проблема современного человека в том, что он забыл древние знания о «сакральной географии», потерял чувство «сакрального» в географическом пространстве. Сейчас мы живём и строим в любом месте и любым способом. Мы не умеем определять те места, которые наиболее благоприятны для жизни». «Сакральная география» есть образное название экологической аркадии – благополучного счастливого местообитания человека, и выбор таких мест инстинктивно заложен в поведении человека и влияет на его отношение к природе. Умение «определять те места, которые наиболее благоприятны для жизни»; типизация производственных предприятий и урбанических комплексов в отношении человеческих потребностей по линии неизбежных отходов, а также обязанность не распылять эти отходы в качестве загрязнителей природы, а концентрировать их в искусственные, рукотворные месторождения уже по-настоящему полезных ископаемых., – в совокупности всё это можно и должно числить моментами «сакральной географии». Доместикация техносферы, в которой можно увидеть кинетику сакральной географии, – это нацеленное стратегическое стремление человека расширить свой ойкос и ввести в домашний, исконно потребный человеку, домашний обиход элементы окружающей среды: корова как производственная система есть часть дома человека, а угольный комбайн, разумеется, нет.

Таковы задачи и утопии экологической съёмки, которые достигают своего апогея на заключительном этапе в виде результатирующей карты экологического прогноза. Прогноз включает в себя ряд предначально осмысленных директивных императивов: закартированная территория должна быть районирована по условиям благополучного проживания, типизирована по размеру экологического индекса и нормирована по безопасным и эффективным перспективам новостроек (жилищных, индустриальных и сельскохозяйственных).

Метод геохимического опробования является одним из наиболее эффективных средств изучения горных пород в процедуре геологического картирования. Таким же определяющим это средство является и при экологическом картировании, с тем, однако, что здесь оно приобрело свой специфический, чисто экологический, облик, и обратилось в так называемый принцип предельно допустимых концентраций (ПДК). ПДК есть условное искусственно-волюнтаристское образование, но, тем не менее, он, как никакой другой метод, удовлетворяет основным требованиям экологической съёмки: всесторонности и своеобразия.

Ёмкое, достаточное для общей характеристики ПДК, как познавательного инструмента эмпирической природы, определение сформулировала Википедия – свободная энциклопедия: «Предельно допустимая концентрация (ПДК) – утверждённый в законодательном порядке санитарно-гигиенический норматив. Под ПДК понимается такая концентрация химических элементов и их соединений в окружающей среде, которая при повседневном влиянии в течение длительного времени на организм человека не вызывает патологических изменений или заболеваний, устанавливаемых современными методами исследований в любые сроки жизни настоящего и последующего поколений…ПДК устанавливались из расчёта, что существует некое предельное значение вредного фактора, ниже которого пребывание в данной зоне (или, например, использование продукта) совершенно безопасно. Поэтому значения ПДК, устанавливаемые на основании экспериментальных данных о токсичности и иных привходящих обстоятельств, не одинаковы в разных странах и периодически пересматриваются…Для установления ПДК используют расчётные методы, результаты биологических экспериментов, а также материалы динамических наблюдений за состоянием здоровья лиц, подвергшихся воздействию вредных веществ. В последнее время широко используются методы компьютерного моделирования, предсказания биологической активности новых веществ, биотестирование на различных объектах».

В таком виде представляется умозрительно общая и методологически округлённая схема экологического картирования и экологической съёмки, – предметов, ответственных за эмпирическую базу экологической сущности в теории биосферы Вернадского. Однако эта схема никогда не была реализована в действительности, перенасыщенной экологическими фактами, сведениями, имажинациями и эмоциями. Правда, автор сих строк принимал участие в первом и единственном опыте по использованию этой методики в реальных полевых условиях Львовского промышленного узла на западе Украины в 1993-1995 годах. Этот узел обладал типичными для крупных мегаполисов критериями: стихийным ростом инфраструктуры, неконтролируемым и самопроизвольным умножением отходов и загрязнений, мародёрским и хищническим обращением с рельефными формами и лесным покровом природной структуры. Общий развал хозяйственно-государственного режима республики прервал опыт в момент, когда стали появляться первые результаты: работы были приостановлены, штат сотрудников был распущен, полученные результаты были утеряны. Я привожу данное сообщение только с тем, чтобы акцентировать внимание на том обстоятельстве, что немалые технические, научные, методологические сложности и полное отсутствие соответствующего опыта оказались, однако, преодолеваемые на уровне возможностей рядовой геологической организации.

Мне подумалось, что в Израиле, где в отличие от многих государств, существовало министерство экологии, возможно продолжать или же начать с начала исследования и апробировать эту методу в условиях Израиля. Но израильская реальность оказалась ещё горше украинской. Выявилось, что министерство экологии в Израиле есть наибольший курьёз среди государственных учреждений в мире: тут никто, – от министра до последнего клерка, – не знают, что есть экологические исследования. В стране бытует крайне примитивное, просто элементарное, экологическое сознание, и публичное представление об экологии здесь соизмеримо с пониманием ветхозаветных левантийских пастухов. В силу этого в Израиле спокойно, свободно, не отягощая себя угрызениями совести, уничтожили уникальное образование на земном шаре – Мёртвое море. В государстве Израиль отсутствует геологическая служба, а это означает, что страна не способна создать свой антикризисный декрет, и для неё нет спасения от экологической проказы.