Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Глава 9

Около школы в Мастике в снегу завязла полицейская машина. Мент
оставил ее здесь на ночь. И вот под Рождество завалило снегом.
Большое пустынное место с футбольным полем за решетчатым
забором. Он даже не сигналил редким автомобилям, проезжающим
мимо. Он бродил вокруг в недоумении, попинывая наст черным
ботинком. Мы с Монèк остановились. Когда я открыл дверь, из
салона выпала пустая бутылка из-под пива.

– Помочь, босс? – завизжала черная дурочка. – Никогда в жизни не
помогала правоохранительным органам.

– Давай, – сказал парень. – Но потом я догоню тебя и арестую за
вождение в пьяном виде.

– Не арестуешь, – сказал я. – Она не за рулем. Тебе помочь?

Он неожиданно смалодушничал и сказал жалким голосом:

– Пожалуйста.

Мы вытолкали его «Форд» секунд за пять. Монèк хлопнула на прощанье
по серому никелированному капоту. Мужик вышел с важным видом,
поинтересовался, почему девица не в школе.

– Ты когда-нибудь смотрел в календарь? Сегодня выходные. Хочешь
обратно в сугроб? – Монèк опротивели разговоры о школе.

Я извинился перед мужчиной, узнал на всякий случай, что его зовут
Ромеро. Он извинился тоже, но моего имени спрашивать не стал.

– За нами гонятся, Ромеро, – сообщил я тревожно. – Будь начеку.

– Вы пьяные или нет? Что вы все бормочете?

В тот же миг на пришкольной дороге появился джип Уолли. Негр
затормозил перед нами, изрядно раскатившись на снеговой дорожке,
выскочил из машины и тут же бросился ко мне, расставив руки
для удушения. Монèк ловко пнула его в пах, оставив
полицейского разбираться в происходящем.

– Дуем в резервацию, – сказала она. – Там ментам нет хода.

– Монèк, это глупости. Давай поговорим с Ромеро.

Уолли гнался за нами от самой Ронконкомы. Монèк попросила у меня
защиты: отвезти ее куда-нибудь подальше от громилы отца.
Подробности я уже знал, но был вынужден спасаться бегством. На
рождественской вечеринке в школе она успела хлебнуть чего-то
спиртного. Думаю, пива. Но ей, чтобы окосеть, достаточно было
наперстка. Изъяснялась она сумбурно: отец хочет оторвать ей
голову за пьянку. Повод для воспитания хороший, но Уолли,
как известно, мог не рассчитать своих сил и в последнее время
был слишком вспыльчив.

С чернавкой мы не виделись уже несколько месяцев. После возвращения
Наташи из госпиталя с маленькими Грэгом и Катариной полярная
ночь еще плотней сгустилась над нашими головами. Мы были
счастливы лишь в том смысле, что знали, что должны таковыми
быть. Младенцы моментально захватили своим присутствием весь
дом, кардинально изменили распорядок жизни, превратив нас в
испуганных малокровных сомнамбул. Мы с нетерпением ждали хоть
малейшего их повзросления. Любые изменения, казалось нам,
должны привести к лучшему.

Малы и беззащитны они были невероятно. Человеческих существ таких
немыслимо крошечных размеров ни Наташе, ни мне видеть не
доводилось. Жена кормила их грудью раз по восемь в сутки, вела
график, попеременно меняя грудь для того или иного малыша. Все
ее время уходило на это занятие. Поспать ей почти не
удавалось. То же происходило и со мной то ли из чувства
солидарности, то ли от всеобщей нервотрепки. Оставить ребенка одного
плачущим в его комнате она не могла в силу материнских
чувств, но иногда ей приходилось делать это только для того, чтобы
немного отдохнуть.

Она была на грани помешательства: дети поначалу были капризными,
крикливыми, требовательными. Особенно отличалась дочь.
Успокоить ее можно было лишь обманными способами: погремушками,
свистками, шуршанием целлофанового пакета. Когда она была еще
совсем маленькая, любила засыпать у меня на груди. Грегори
казался более самостоятельным. Его мрачноватые черты лица
постепенно расправлялись, светлели, к трем месяцам он научился
улыбаться обезоруживающей улыбкой до ушей. Это стало наиболее
характерным выражением его лица, страхи по поводу его
недружелюбия и коварства ушли сами собой.

Наташа начиталась каких-то популярных брошюр по детскому сну, начала
прививать им необходимые навыки. Теперь дети спали у нас по
расписанию два раза днем и (что особенно хорошо) с 8 вечера
до 6 утра. После долгих трудов удалось, наконец, найти
нянечку, она приезжала на четыре дня в неделю, что означало, что
я хотя бы отчасти могу вернуться к работе. Финансовое
положение раздражало нас обоих. Деньги в общем-то были, но мы
тратили их беспрестанно. Цены на продовольствие за последнее
время повысились в полтора раза, на бензин – почти в два,
детская одежда и продукты всегда были недешевым удовольствием.
Все бы ничего, если бы наши партнеры Сингатики пошевелились
чуть-чуть и довели какой-нибудь из наших контрактов до
логического завершения. Уолли должен был государству 200 тысяч
долларов и, хотя их выплатил, оставался должен штату 50. В
сертификаты на собственность он был вписан повсеместно, и его
должки и грешки серьезно застопорили бизнес. От нас уже ушло
несколько покупателей, и, хотя мы нашли новых, никакого
прогресса пока не намечалось.

Незадолго до Рождества Айрис позвонила и пригласила нас на
вечеринку, устраиваемую в школе ее девочек по поводу предстоящего
праздника. Нянечка согласилась побыть с малышнею одна. В тот
день они хорошо себя вели и спали согласно Елкиному
расписанию. Для нас это было настоящим парадным мероприятием, мы давно
уже не баловали друг друга выходами в люди. Елка
приоделась, накрасилась, уложила свои рыжие, лошадиные патлы. Я оделся
попроще, без галстука, но и не совсем буднично, решил в
первый раз надеть новый ирландский свитер с национальным
орнаментом. В наших приготовлениях было нечто трогательное: мы шли
на концерт художественной самодеятельности пусть и в
хорошей, но все-таки деревенской школе.

Забегая вперед, скажу, что не ожидал увидеть то, что увидел. Мой
родительский опыт был еще слишком невелик, но детский концерт
потряс меня до глубины души. Даже Мусоргский в исполнении
русской пианистки производит меньшее впечатление.

Когда мы подъехали к школе (Наташа знала эту местность: мы когда-то
продавали в этих краях дом Гертруды Рубенстайн), парковка
была полностью забита автомобилями поклонников детского
творчества. Возбужденные родители, которым не осталось места на
асфальтовом поле, кружили во всевозможных направлениях,
спрашивали разрешения у школьных полицейских оставить машину на
пожарной линии или на участках, выделенных для инвалидов.
Полицейские по долгу службы не могли пойти им навстречу, и те
разочарованно разворачивались, ища свободного места в
полумраке заснеженных улиц. Мы последовали им и вскоре встали под
навесом какой-то погребальной конторы, уже закрытой на ночь.

В школьном актовом зале найти места также было трудно. Хорошо, что
Айрис и Уолли о нас позаботились. В партере сидели родители,
для них и было предназначено представление.

Между первым рядом и сценой оставался некоторый пустой промежуток,
там скопилась стайка совсем маленьких учеников с программками
в руках.

Я удивился: неужели они уже умеют читать? Дети в ожидании концерта
перешептывались или играли в тихие игры. Любое нарушение
спокойствия подавлялось женщиной с голубыми волосами, сидящей на
первом ряду.

Оркестр уже начал свое размещение на сцене, первыми должны были
выступать самые маленькие. Пока они рассаживались по своим
стульчикам, учительница в тоненьких летних босоножках на каблуках
проводила перекличку: Британни Карпентер... Захари Лаубэ...
Максин Мюррэй... Никол Джонс... Брианна Спано... Крис
Андерсон... Услышав свое имя, маленький музыкант отвечал «здесь»
и садился на свое место. Прослушивание фамилий доставило мне
немалое удовольствие: перед нами выступал большой
интернациональный коллектив. Малышами дирижировала женщина в золотых
босоножках. Они исполняли два ужасных произведения, первое –
про Санта Клауса и его оленей, второе – «Музыкальный
паровоз чу-чу» композитора Джона Ньютона. Дети безжалостно
оттрубили эти две маршевые пьесы, повергнув зал в испуганное
молчание.

– Пу-пу-пу, – сказал кто-то с галерки, но смеха не вызвал.

Разного размера, в разных одеждах, исполнители примерно одинаково
волновались, глядя в большие листы партитур. Исключение
составляли лишь несколько цветных человечков неизвестной
национальности да одна маленькая черная девочка, стоящая на
возвышении. Национальные меньшинства менее связаны обязательствами
перед обществом, чем мы. Они музыкальней и проворней.

Наблюдая за музыкантами, можно было заметить, что инструменты
подобраны согласно размерам детей. Девочке дали свистульку, не
сопоставив пронзительности инструмента с ее неугомонным
характером. Она пользовалась свистулькой при каждом удобном случае
в секунду затишья. Первые номера мне понравились, и я
поинтересовался у Айрис, когда сегодня должны появиться ее дети.
Та полистала недлинную программку голубого цвета:

– В третьем и четвертом отделениях. Будет еще один оркестр и потом
напоследок хор. Там дети постарше, может, тебе понравится...

– Что ты, мне нравится и сейчас. Не понимаю, почему далеко не все
разделяют моего умиления. А когда выступает Монèк?

Айрис ухмыльнулась.

– Она могла бы тебе станцевать танец живота, но педсовет не поймет.
Боб, это праздник для малышей. Монèк – старшеклассница. Ее
концерт – завтра, но если она узнает, что ты собираешься
прийти, выйти на сцену откажется. Они с девочками делают
какую-то танцевальную композицию по Бобу Марли.

– Я и не собирался смущать ее. Просто давно не виделись.

– Она должна быть где-то здесь, – сказала Айрис спокойно. –
Обязательно подойдет к нам после концерта. Вы больше не встречаете
пиратских кораблей из Ирландии? Как его звали? Капитан Блад?

– Куда там! – улыбнулся я.

Я начал оглядываться по сторонам, посмотрел на большие плакаты с
разрушенным Торговым центром, увеличенные с детских рисунков. В
основном

висели праздничные постеры с рождественскими поздравлениями, Санта
Клаусы в санях, олени, разносящие летом энцефалитных клещей,
а зимою – уютные подарки. После юниоров начали свое
выступление представители «Веселого клуба». Сначала они по очереди
демонстрировали звучание каждого инструмента. Женщина в
туфлях говорила его название, после чего вставал соответствующий
ребенок и издавал свой звук. Когда все в зале поняли, как
что называется, «Веселый клуб» сыграл «Аллилуйю», «Темную
ночь», «Свечи, свечи» и еще пару произведений на бис.

Среди исполнителей мне понравился тонкокостный мальчик-индус. Его
родителей легко было отыскать в зале по внешности. Трудно было
понять, какое отношение к христианству он имел, но на
тромбоне играл вдохновенно. Инструмент становился длиннее
ребенка, когда он его растягивал, и в этом я увидел некоторое
упущение со стороны педагогов. Рождественские песни, шотландские
гимны, музыкальные шутки и сюрпризы. Шила и Дженнифер
оказались почти незаметными среди сверстниц, окруживших их.
Некоторым из них платья были настолько велики, что они казались
беременными. Со старшими школьниками работал настоящий
дирижер, во фраке. Мистер Сиферт стоял вполоборота, обращаясь лицом
к музыкантам, рассаженным на сцене по диагонали. Лысый, в
форме шкафа, он беззвучно нашептывал детям названия нот, но
по губам было видно, как он произносит «ми» или «ля». Однако,
сколько бы ни дергался дирижер, оркестр оставался
медлительным. Казалось, что старик готов запеть от страсти. Малышня в
лягушатнике перед первым рядом помогала ему, как могла: все
так же, в такт размахивали руками. Папаши с одноразовыми
фотоаппаратами и видеокамерами сладострастно снимали
происходящее, иногда вставая со своих мест. Последним номером была
ханукальная песенка, выбранная устроителями для
политкорректности. Когда все закончилось, дирижеру принесли большой букет
цветов, как на могилу. Он еще не успел закончить своей речи,
как толпы освободившейся молодежи хлынули из зала. Через
несколько минут у опустевшей сцены валялся потешный
истоптанный спортивный тапочек очень маленького размера. Появилась
Монèк, как и было обещано.

– Ну и как тебе наши маразматики? – спросила она беззлобно. –
Ничего, да? И с ними я живу, учусь. Провожу лучшие годы. Забери
меня отсюда, – она вздохнула. – Как жена, детки? С наступающим
вас Новым годом и Рождеством.

От нее немного пахло алкоголем, в принципе ничего страшного под
праздник. Когда я был в ее возрасте, проблем на эту тему у меня
с родителями никогда не возникало. Но ведь Уолли – особый
фрукт. Айрис с Наташей ненадолго отошли в туалетную комнату.
Мы продолжали пустые разговоры о детях и грядущих торжествах.

– Не думаю, что на этот Новый год у нас будет время открыть бутылку
шампанского, – сказал я, вряд ли преувеличивая занятость.

– Открыть-то, может, и откроешь, – отозвалась Монèк. – Вот выпить
наверняка не успеете. У нас у соседки тоже двойня. Она такое
рассказывала. Не успевала сходить в туалет...